Входная плата составляла один франк, каталоги продавались по пятидесяти сантимов. Вначале выставка, видимо, хорошо посещалась, но публика ходила туда главным образом посмеяться. Кто-то пустил анекдот, что метод этих художников состоит в том, что пистолет заряжается несколькими тюбиками краски, после чего из него стреляют в холст и завершают работу над картиной подписью.
Критики были либо слишком суровы в своих отзывах, либо просто отказывались серьезно воспринимать выставку.
25 апреля в газете "Charivari" появилась статья, подписанная Луи Леруа, под заглавием "Выставка импрессионистов", подводящая итог позиции не только ее автора, но и широкой публики.
"О, это в самом деле был напряженный день, - писал критик, - когда я рискнул отправиться на первую выставку на бульваре Капуцинок в обществе господина Жозефа Винсента, художника-пейзажиста, ученика Бертена (академика), получавшего медали и награды при нескольких правительствах! Неосторожный художник отправился туда, не подозревая ничего плохого, он полагал, что увидит там картины, какие можно увидеть везде, хорошие и скверные, больше скверных, чем хороших, но не чуждые некой художественной манере, культуре формы и уважению к старым мастерам.
Увы, форма! Увы, старые мастера! Мы больше не хотим их знать, мой бедный друг! Мы все изменили!
Войдя в первую комнату, Жозеф Винсент получил первый удар перед "Балериной" господина Ренуара. "Как жаль, - сказал он мне, - что художник, обладающий известным пониманием цвета, не умеет рисовать, ноги его балерины похожи на ее газовые юбки".
- Вы слишком строги к нему, - ответил я, - наоборот, рисунок очень лаконичен.
Ученик Бертена, решив, что я иронизирую, довольствовался тем, что пожал плечами, не взяв на себя труд возразить. Затем спокойно, с самым невинным видом я подвел его к "Вспаханному полю" господина Писсарро. При виде этого поразительного пейзажа бедняга подумал, что стекла его очков загрязнились. Он тщательно протер их и снова водрузил на нос.
- Клянусь Мишалоном! - вскричал он. - Что это такое?
- Вы же видите... белый иней на глубоко вспаханных бороздах.
- Это вы называете бороздами? Это вы называете инеем? Да ведь это поскребки с палитры, брошенные на грязный холст. Тут ничего не разберешь. Где хвост, где голова, где верх, где низ, где перед, где зад.
- Может быть... зато есть впечатление.
- Довольно странное впечатление! Боже мой... А это?
- "Фруктовый сад" господина Сислея. Я бы хотел указать вам на маленькое деревцо справа, оно веселое, но впечатление...
- Оставьте меня в покое с вашим впечатлением... Это уж совсем ни то ни се. Но вот еще "Вид Мелюна" господина Руара. Вы посмотрите только на эту воду... Тень на переднем плане, например, поистине смехотворна.
- Это вас удивляет вибрация тона.
- Назовите это мазней, и я скорее пойму вас. Ах, Коро, Коро, какие преступления совершаются твоим именем! Это ты ввел в моду эту небрежную фактуру, эти расплывчатые мазки, эти грязные нашлепки, против которых в течение тридцати лет восставали любители искусства и примирились с ними только потому, что их принудило твое спокойное упорство. Капля воды еще раз сточила камень.
Бедняга рассуждал довольно миролюбиво, и ничто не давало мне повода предполагать, что посещение этой выставки, от которой волосы встают дыбом, закончится несчастным случаем. Он даже без особых потрясений перенес "Лодки, покидающие порт" Клода Моне, может быть, потому, что я оторвал его от опасного созерцания этой картины прежде, чем маленькие фигуры на переднем плане успели произвести на него впечатление.
К несчастью, я был достаточно неосмотрителен и слишком долго оставил его перед "Бульваром Капуцинок" того же автора.
- Ха-ха-ха, - разразился он мефистофельским смехом. - Ну, не блестящая ли штука! Вот это действительно впечатление или я вообще не понимаю, что это. Только, будьте любезны, объясните мне, что означают эти бесчисленные черные мазки в нижней части картины, будто ее кто-то языком лизал?
- Ну как же, это прохожие, - ответил я.
- Значит и я так выгляжу, когда иду по бульвару Капуцинок? Гром и молния! Вы что, наконец, издеваетесь надо мной?
- Уверяю вас, господин Винсент...
- Но ведь эти фигурки сделаны по способу, которым имитируют мрамор. Мазок туда, мазок сюда, тяп-ляп, в какую хочешь сторону. Это неслыханно, возмутительно! Меня здесь наверняка удар хватит.
Я попытался успокоить его, показав ему "Канал Сен-Дени" господина Лепина и "Холм Монмартра" господина А. Оттена, картины, достаточно тонкие по цвету, но судьба решила иначе. Когда он проходил, "Капуста" господина Писсарро привлекла его внимание и из красного он стал пунцовым.
- Это капуста, - сказал я ему мягким, успокаивающим голосом.
- Ах, несчастные кочаны, да ведь это карикатура! Клянусь никогда в жизни больше не есть капусты!
- Но ведь капуста не виновата, если художник
- Замолчите, или случится несчастье!
Внезапно он издал громкий крик, заметив пейзаж "Дом повешенного" господина Поля Сезанна. Великолепная фактура этой небольшой "жемчужины" довершила дело, начатое "Бульваром Капуцинок". Папаша Винсент впал в бредовое состояние!
Вначале его помешательство было тихим; встав на точку зрения импрессионистов, он начал все рассматривать с их позиций.
- Будем не без таланта, - заметил он перед сценой на пляже, принадлежащей кисти этого художника, - но почему он так возится со своими маринами?
- Вы находите его картину чересчур законченной?
- Несомненно! Вот взгляните - мадемуазель Моризо! Эту юную даму не интересует изображение мелких деталей. Когда она пишет руку, то делает ровно столько длинных мазков, сколько на ней пальцев, и дело с концом. Дураки, которые с мелочной придирчивостью требуют, чтобы рука была нарисована, ни черта не понимают в импрессионизме, и великий Мане выгнал бы их из своей республики.
- Значит, господин Ренуар идет по правильному пути. В его "Жнецах" нет ничего лишнего. Я бы даже сказал, что его фигуры...
- ...слишком закончены.
- Ах, господин Винсент! Да посмотрите же на эти три полоски краски, которые должны изображать человека среди пшеницы!
- Две из них лишние, одной было бы достаточно.
Я кинул взгляд на ученика Бертена, цвет лица у него становился багрово-красным. Катастрофа казалась мне неизбежной, и господину Моне суждено было нанести последний удар.
- Ага, вот он! Вот он! -вскричал он перед номером девяносто восемь. Я узнаю его, любимца папаши Винсента! Что изображает эта картина? Взгляните в каталог.
- "Впечатление. Восход солнца".
- Впечатление - так я и думал. Я только что говорил сам себе, что раз я нахожусь под впечатлением, то должно же в ней быть заложено какое-то впечатление... а что за свобода, что за мягкость исполнения! Обои в первоначальной стадии обработки более закончены, чем этот морской пейзаж...
Напрасно пытался я вернуть ему угасающий рассудок ... Ужасное чаровало его. "Прачки" господина Дега, такие неумытые, вызвали у него вопли восхищения. Даже сам Сислей показался ему тщательным и отделанным. Не желая раздражать его и стремясь поддакивать ему, я нашел кое-что сносное среди импрессионистических картин и признал без особого труда, что хлеб, виноград и стул в "Завтраке" господина Моне - хорошие образцы живописи. 40 Но он отверг эти уступки.
- Нет! Нет! - кричал он. - Моне здесь слаб! Он уступает ложным богам Мейссонье. Слишком закончено. Слишком закончено! Говорите со мной о "Новой Олимпии"! Вот это действительно хорошо сделано!
Увы, пойдите и взгляните на нее! Сложенная пополам женщина, с которой негритянка стягивает последнее покрывало, чтобы предложить ее во всем ее безобразии очарованному взгляду какой-то коричневой куклы. Вы помните "Олимпию" господина Мане? Ведь это был шедевр рисунка, точности и законченности по сравнению с картиной господина Сезанна.
В конце концов чаша переполнилась. Классический череп господина Винсента, атакованный со слишком многих сторон, разлетелся вдребезги. Он остановился перед сторожем, который охраняет все эти сокровища, и, приняв его за портрет, начал специально для меня настойчиво критиковать его.
- Достаточно ли он безобразен? - заметил Винсент, пожимая плечами. Спереди у него есть два глаза... и нос... и даже рот! Импрессионисты не стали бы заниматься такими деталями. Из всех излишеств, которые нагромоздил здесь художник, господин Моне сделал бы двадцать сторожей.
- Проходите-ка дальше, - сказал "портрет".
- Вы слышите - он даже разговаривает! Дурак, который намалевал его, наверно, потратил на него массу времени!
И для того, чтобы придать надлежащую серьезность своей эстетической теории, папаша Винсент начал отплясывать танец скальпов перед ошеломленным сторожем, выкрикивая сдавленным голосом:
- Хи-хо! Я - ходячее впечатление, я - мстящий шпатель, я - "Бульвар Капуцинок" Моне, я - "Дом повешенного" и "Новая Олимпия" Сезанна.. Хи-хо!.. Хи-хо! 41
Эта статья наделала много шуму. Де Ниттис писал из Лондона своему другу в Италию, чтобы успокоить его по поводу репортажа Луи Леруа: "Я тебе повторяю, что не видел выставки и не получал письма Дега... Однако могу тебе сказать, что, несмотря ни на что, достаточно было картин Дега, одного рисунка Бракмона (sic!) и одного портрета мадемуазель Моризо - вещи, которые я видел, чтобы оправдать франк входной платы, не говоря уже о Писсарро, Моне и Сислее, пейзажистах очень сильных и очень интересных. На них нападают и не без основания, так как они все очень похожи друг на друга (все находятся в зависимости от Мане) и порой у них отсутствует форма, настолько сильно их стремление дать просто правдивый набросок. Такова отличительная черта этой школы, но это не значит, что их можно подвергнуть суровой критике, не дав себе труда изучить их"'. 42
Несомненно встревоженная появившимся отчетом о выставке, мать Берты Моризо обратилась к Гишару, прежнему учителю своей дочери, другу Коро, с просьбой посмотреть картины на выставке и сообщить ей свое мнение. Ответ не замедлил прийти. "Я видел залы Надара, - писал ей этот славный человек, - и хочу немедленно поделиться с вами моим искренним впечатлением. Когда я вошел туда, уважаемая госпожа, у меня сжалось сердце при виде произведений вашей дочери в этом убийственном окружении. Я сказал себе: "Нельзя безнаказанно жить вместе с сумасшедшими. Мане был прав, когда противился тому, чтобы она выставлялась. Изучая и честно анализируя выставленные работы, можно, конечно, найти там и сям великолепные куски, но все в целом выглядит сумасбродством". Затем, как художник и друг, Гишар советовал, чтобы Берта Моризо решительно порвала с этой "так называемой школой будущего". 43
Молодая художница не сделала этого, но оказалось, что Дюре и Мане действительно были правы, не советуя устраивать отдельную выставку. В тот самый момент, когда Дюран-Рюэль был не в силах помочь им и когда финансовый успех был еще более важен, чем моральный, группа не получила ничего, кроме насмешек. Их мало утешало, что дела Мане в Салоне шли немногим лучше и жюри отвергло две из трех представленных им картин, оставив только "Железную дорогу" и одну акварель. Но, что еще хуже, критики не преминули установить связь Мане с группой, несмотря на все его усилия доказать свою непричастность к ней. 44
Едва ли бы результат был иным, если бы он выставлялся вместе со своими друзьями. Американский критик, еще раз путая Мане с Моне, даже сообщал читателям "Appleton's Journal", что на "этой чрезвычайно комической выставке, устроенной "Анонимным обществом художников и скульпторов", автор "страшной мазни" в Салоне под названием "Железная дорога", изображающей молодую девушку и ребенка "по-видимому, вырезанных из жести", показал также две картины "Завтрак" и "Бульвар Капуцинок". Он добавлял, что это была "самая абсурдная пачкотня из всей смехотворной коллекции нелепостей". 45
Избежав путаницы в именах, Жюль Кларети, один из наиболее известных критиков парижского Салона, не преминул заметить: "Господин Мане принадлежит к тем, кто считает, что в живописи можно и должно удовлетворяться "впечатлением". Мы видели выставку этих импрессионистов на бульваре Капуцинок, у Надара. Господин Моне - более непреклонный, чем Мане, - Писсарро, мадемуазель Моризо и прочие, видимо, объявили войну красоте". 46
"Выставка идет хорошо, - сообщал Писсарро в начале мая Дюре. - Это успех. Критика нас поносит и обвиняет в отсутствии знаний. Я возвращаюсь к моим занятиям, что более существенно, чем читать все это. У них ничему не научишься". 47
После закрытия выставки Сезанн внезапно уехал в Экс, а Сислей снова отправился в Англию. Писсарро возвратился в Понтуаз, где получил длинное письмо от Дюре, который, опасаясь, что художник падет духом, пытался подытожить события. "Вы сумели спустя длительное время приобрести публику, состоящую из избранных любителей искусства, но это не те богатые покровители, что платят высокие цены. В этом небольшом кругу вы найдете покупателей, которые могут платить три, четыре или шесть сотен франков. Боюсь, что вам придется ждать много лет, прежде чем попасть туда, где легко брать за работы по 1500 и 2000 франков. Коро дожил до семидесяти пяти лет, прежде чем картины его начали цениться по 1000 франков. Публика не любит, не понимает хорошей живописи, - медаль выдана Жерому, Коро не получил ничего. Людей, которые понимают суть дела и презрительно относятся к насмешкам и осуждению, очень немного и очень немногие из них - миллионеры. Но это не значит, что вы должны падать духом. В конце концов можно достичь всего, даже славы и денег, а пока компенсируйте себя за пренебрежение глупцов признанием знатоков и друзей". 48
Но практическая ценность этого мнения равнялась нулю, и после выставки нашлось немного людей, готовых истратить хотя бы триста франков на картину Писсарро. "Нельзя описать словами все, что я пережил, - писал спустя несколько лет художник своему другу. - То, что я переживаю в данный момент, - ужасно. Это гораздо хуже, чем когда я был молод, полон энергии и пыла, так как я убежден сейчас, что окончательно потерян для будущего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38