Колин нашел свой ключ и повернулся к Уэйленду. Они уже подошли к двери его квартиры. Уэйленд не ожидал, что его пригласят войти: жилище Колина уже считалось чем-то мифическим. Может быть, квартира слишком убога, чтобы ее демонстрировать, подумал Уэйленд.
– Уэйленд, я не гомосексуалист, – спокойно сказал Колин.
– О, дорогой мой! – заволновался Уэйленд и засунул руки в карманы. – Я думал… я считаю, что вы не… теперь я так по-дурацки чувствую себя из-за того, что рассказал вам о моих ужасных любовных делах…
– Любовь – это любовь, – улыбнулся Колин. – Я никогда не берусь судить любовные истории моих друзей. Но поскольку вы так много рассказали мне, я могу тоже рассказать вам, что я влюблен, влюблен в человека, которого мы оба хорошо знаем. Что бы ни случилось…
– Но кто это? – Глаза Уэйленда широко раскрылись от любопытства. – Я его знаю? Я имею в виду ее?
Колин заколебался.
– Конечно, это Корал, – наконец сказал он. – С того самого дня, когда я ее встретил.
– О Боже! – Уэйленд открыл рот от изумления. – Но ведь она обожает вас! Она не устает расточать похвалы в ваш адрес. Она…
– В качестве художника и друга, – напомнил ему Колин. – Она не видит во мне мужчину. Уэйленд, посмотрите на меня! Какие могут быть надежды у такого карлика, как я, на…
– Не говорите этого! – резко прервал его Уэйленд. – Это жестоко. Я не… ну, я не знаю, что и сказать…
Колин тепло пожал ему руку.
– Не говорите ничего. И не сочувствуйте мне. Я счастлив, что у меня все это есть. – Он показал рукой в сторону Манхэттена. – И я благодарен ей за ее дружбу. Это и ее прекрасное окружение поддерживают меня.
Уэйленд нервозно оглянулся по сторонам.
– Мне лучше позволить вам отправиться спать, – произнес он. – Но вы все-таки придете в наш клуб, не так ли? Мы будем хранить вашу тайну. Никто не должен знать об этом.
С тех пор Колин вращался в двух мирах. Это еще больше возвысило его и превратило в самого информированного человека в вопросах моды. Он никогда не злоупотреблял своими привилегиями, и скоро «УУД» назвал его «оракулом моды» и часто цитировал.
«Не так уж и плохо для кокни, – написал Колин своим друзьям в Лондон. – Думаю, мне нравится Нью-Йорк. Я остаюсь здесь надолго».
В одиннадцатый раз Маккензи переписывала свою конкурсную работу.
– Опять? – спросила ее мать, заглядывая в листок, который она печатала.
– Я шлифую ее, – был ответ.
– Что это – бриллиант? – Эстер рассмеялась.
В своей работе Маккензи перечислила четверых модельеров, фотографа и манекенщиц, которые ей понадобились бы для ее материала на четыре журнальные страницы. В качестве художественного оформления она выбрала пустую телестудию, заполненную лампами и телекамерами. Она нарисовала фломастером шесть моделей для европейского турне и добавила крошечные образчики тканей. Но в разделе «О себе» она только кратко описала свою биографию.
«Назовите, во что вы верите (десять пунктов)» – таково было последнее задание. Маккензи написала: «Стиль. Качество. Любовь. Деятельность. Здоровье. Уникальность. Сила воли. Свобода. Я сама. Вечность моды. (Не обязательно в данном порядке)». Пусть они сами догадываются, подумала она. Жюри может посчитать ее немного претенциозной, но никто не сможет отрицать, что в ней есть настоящая еврейская смелость. Отец всегда говорил ей, что смелости в ней слишком много. Она трижды поцеловала конверт и заставила мать сделать то же, а потом отправила его. Теперь все зависело от Судьбы.
В школе она таинственно улыбалась, когда ее друзья спрашивали, почему она кажется такой отстраненной и счастливой. Дай только победить, молила она. Только бы мне выбраться отсюда к следующему году. Такие страстные молитвы не могли остаться неуслышанными.
– Вот они! Оцени их сама! – Корал Стэнтон бросила кучу работ на колени Майе и направилась к двери.
Майя посмотрела на кипу.
– Что это?
– Конкурс, – решительным тоном провозгласила Корал, взъерошила свои волосы и посмотрелась в зеркало. – Мы его проводим каждый год. Мы выбираем девушку, которая лучше всех разбирается в моде, и она получает право учиться в «Макмилланз». Это старая традиция журнала. Мэйнард этим очень интересуется.
– А мне что надо с этим делать? Мне не разрешено в нем участвовать.
– У меня нет времени опять просматривать их. Я очень занята. Но мне понравились несколько работ. Всем участникам около пятнадцати лет. Ты сможешь оценить гораздо лучше, чем я.
– Почему бы нам не заняться этим вместе, когда ты вернешься?
– Я смертельно устану после обеда с Мэйнард, ты знаешь, как она меня утомляет… – Прозвенел звонок в дверь, машина уже ждала. – Спокойной ночи, дорогая! – Корал чмокнула Майю в щеку и набросила капюшон.
Майя закрыла за матерью дверь. В воздухе еще сильно пахло ее духами. Она села на кровать и опустила голову на работы конкурсантов. Если бы только ей разрешено было участвовать!
– Ты должна помнить, как застенчив был Кристиан Диор, Корал, – говорила Мэйнард Коулз. – Вероятно, я была первой представительницей американской прессы, с которой он осмелился говорить. И уж, конечно, мне первой он предложил кресло в его салоне. После демонстрации его коллекции, от которой просто захватывало дух, он подошел ко мне и сказал: «Мадам! Здесь присутствует американская пресса, здесь присутствует Мэйнард Коулз». Он опустился коленями на ковер и поцеловал мне руку. Его коллекция в том сезоне была просто гениальна, и я посвятила ей весь парижский выпуск журнала. Я сказала: «В этом сезоне Париж – это Диор!» Шанель этого мне так и не простила.
Корал украдкой взглянула на часы, она надеялась, что одолевавшая ее зевота не изменит ее выражения лица.
– «От кутюр» в те дни имела свою элегантность, – сказала Мэйнард и приступила к излияниям на любимую тему.
Корал вздохнула и сделала еще глоток черного кофе. Может быть, это поможет ей подольше не заснуть. Желание стать в перспективе главным редактором журнала имело один серьезный недостаток: надо было поддерживать очень хорошие отношения с нынешней семидесятитрехлетней главным редактором. Это включало еженедельные обеды в ее роскошной резиденции на Пятой авеню.
Мэйнард Коулз принадлежала к старой гвардии. Она начинала в Америке, в тридцатые годы работала в «Вог» редактором. Потом она бросила работу, потому что вышла замуж за богатого бизнесмена, который спустя двенадцать лет умер. Детей у них не было, поэтому, когда Мэйнард начала работать в «Дивайн», журнал и стал ее ребенком. Она хорошо знала свое дело и не выпускала бразды правления девятнадцать лет. Никто не мог лучше Мэйнард подготовить журнал к печати. Она никогда не задерживала выпуск издания, материалы в редакцию поступали всегда в срок, она буквально околдовывала рекламодателей, и те увеличивали свои денежные отчисления. Но она начинает терять свою хватку, подумала Корал, а Мэйнард стала рассказывать очередной анекдот. Она никогда не сможет привлечь новых молодых читателей. В ее тонкой фигурке было что-то птичье, но все же в ней была определенная изысканность, изысканность пятидесятых годов девятнадцатого века. Она просто расточала вокруг себя элегантность и утонченность, но… Корал барабанила пальцами по своим коленям под столом. Обеды с Мэйнард все больше превращались в воспоминания о Диоре, Чиапарелли, Молине и других давно ушедших знаменитостях.
Глаза Корал сверкнули.
– Вам действительно нравится наш рождественский выпуск журнала? – вдруг спросила она.
Мэйнард пристально на нее посмотрела, пытаясь вернуться в настоящее.
– Вам не по вкусу страницы, посвященные празднованию Рождества? – спросила пожилая женщина. – Вы всегда так противитесь традиции?
Корал широко раскрыла глаза.
– Вовсе нет! Только представьте себе на обложке Твигги или какую-нибудь современную группу типа «Дэйв Кларк Файв» или «Битлз». Их всех можно было бы одеть в костюм Санта Клауса, а Твигги могла бы быть в каком-нибудь платье с Карнеби-стрит; конечно, таком, которое мы бы смогли найти здесь. Очень клево, очень классно! – Она любила щеголять перед Мэйнард последними британскими словечками.
– Вы предлагаете использовать рок-н-ролл? – рискнула высказать предположение Мэйнард. – Но ведь в этом месяце вы уже фотографировали какую-то экстравагантную певицу! В странного вида одеждах.
– Дженис Джоплин, – сказала Корал и кивнула с энтузиазмом. – Она окажет страшное влияние на моду! И на все остальное! Она всех просто электризует! – Корал отпила еще кофе. На обед с главным редактором она всегда надевала какой-нибудь диковинный наряд, она надеялась поразить ее, заставить понять, насколько та отстала от жизни. Но она сомневалась, что Мэйнард действительно понимает все значение кожаных брюк, которые она надела.
– Вам больше не кажется, что «Дивайн» должен просто показывать самую красивую одежду, правда, дорогая Корал? – Мэйнард звонком вызвала прислугу, чтобы убрать со стола. – Мы должны охватывать также фильмы, эстрадные концерты, рок-н-ролл?
– Все это в наше время оказывает влияние на моду, – сказала Корал. – Хотя «от кутюр» и замечательная вещь, она все больше и больше становится анахронизмом.
– Правда? Анахронизмом? – Мэйнард приподняла брови. Корал перешла в нападение.
– Давайте выясним это, Мэйнард. Мода сейчас приходит с улиц.
– С улиц? – Казалось, Мэйнард охватил ужас. – Я очень рада, что могу заявить: я никогда не буду специалистом по улице.
Корал наблюдала, как Мэйнард пыталась переварить услышанное. Уже скоро она сможет уйти, пробормотав, как обычно, извинения по поводу того, что завтра придется рано приступать к работе. Эти еженедельные обеды превратились просто в повинность, в наказание, вызывали одну только скуку! Она потянулась через стол, чтобы пожать Мэйнард руку, она делала последнюю попытку войти с ней в контакт.
– Времена… такие переменчивые, – проникновенным голосом вещала она озадаченной Мэйнард. – Как поется в песне Дилана, и мы должны меняться. Меняются наша одежда и наши отношения. В этом – стиль.
Она ушла через час, очень усталая. Мэйнард и не намекала, что хотела бы уйти на покой, хотя она явно отставала от моды. Корал теряла терпение. Ей придется пойти прямо к Ллойду Бруксу и организовать что-то вроде заговора. Если Мэйнард не понимает намеков, она заслужила то, что должно произойти.
Майя лежала на кровати и перечитывала конкурсные работы. Одна действительно выделялась среди остальных. Ее представляла девушка по имени Маккензи Голдштайн. Она сообщила, что живет в Бронксе, хотя по работе этого и нельзя было сказать. Она казалась развитой не по годам, многоопытной, хорошо информированной девушкой. Майя опять перечитала работу. Родственники сотрудников «Дивайн» не могли принимать участие в конкурсе – Майя будет идти своей дорогой. Ей вдруг показался несостоятельным ее план представить в «Макмилланз» свои модели. А может, десятки способных молодых девушек излагают свои мысли, как Маккензи Голдштайн? Майя верила в свои рисунки и модели, но писала она плохо… Сможет ли она когда-нибудь писать о моде так же блистательно? Некоторое время она смотрела на номер телефона Маккензи, а потом, следуя пришедшей в голову мысли, набрала номер.
В ответившем голосе слышались нотки подозрительности.
– Вы часто в это время звоните по телефону?
– Конечно, мне не следовало бы этого делать, – быстро сказала Майя. – Я просто оказываю вам любезность, потому что мне понравилась ваша конкурсная работа. Я не являюсь официальным лицом, но могу повлиять на выбор победителя. Поверьте мне. Я – вашего возраста. Я хочу встретиться с вами, поговорить…
– Вы работаете в «Дивайн»? Как вам удалось получить доступ к моей работе?
– Я все объясню, когда мы встретимся. Вы можете мне доверять, клянусь в этом.
– Доверять вам? Но вы даже не можете назвать ваше имя.
– Меня зовут Майя.
– Ну хорошо, Майя. Кем бы вы ни были, я завтра же позвоню в журнал и спрошу, что все это значит.
– Нет. Не делайте этого! Пожалуйста! Позволь мне встретиться с вами сегодня вечером.
– Откуда вы звоните? Из Манхэттена?
– Возьмите такси – я заплачу. На углу Пятьдесят седьмой и Шестой есть кафе. Я буду вас там ждать. Я оплачу вам и дорогу домой. Вы сможете приехать сюда через час.
Было бы слишком странно, если бы Маккензи отклонила это предложение. Она надела платье, какие носят женщины легкого поведения – она сама его сшила из вырезанного в форме круга куска черного шелка – и тихо прокралась мимо комнаты родителей.
На безлюдной улице она нашла такси и не терпящим возражений голосом сказала шоферу: «Угол Шестой и Пятьдесят седьмой», как будто у нее были деньги. Сидя на заднем сиденье, она немного подкрасила глаза и губы. Сердце ее часто билось.
У кафе стояла высокая светловолосая девушка.
– Маккензи? – спросила она.
Маккензи пристально на нее посмотрела и молча кивнула. Она выбралась из такси. Девушка была хорошенькая, в ней чувствовалась элегантность. Маккензи подумала, что она совсем из другого мира. Стопроцентная американка!
Майя шагнула вперед.
– Сколько? – спросила она у шофера.
– Пять долларов восемьдесят пять центов.
Майя дала ему семь долларов, потом повернулась и подала руку Маккензи.
– Привет!
Маккензи осторожно пожала ей руку. Майя старалась не смотреть на нее. Она ожидала увидеть маленькую, худенькую и робкую девушку. А эта была чересчур полная, живая, да и вид у нее был более чем странный.
– Мне нравится ваше платье! – сказала Майя, а Маккензи, вытянув руки и хихикая, стала кружиться на тротуаре; подол ее платья поднялся и открыл полные бедра. – Мне нравится ваша конкурсная работа, – сказала Майя и повела ее в кафе.
Маккензи засмеялась.
– Мне кажется, вам все во мне нравится.
Они заказали кофе и пончики и сели, изучающе разглядывая друг друга.
– Ну хорошо, кто же вы? – спросила Маккензи. – И что все это значит? Если родители обнаружат, что меня нет в моей комнате, это доставит мне массу неприятностей. – Она говорила и рассматривала одежду Майи. Не шикарно, решила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71