В течение нескольких первых недель Уэйленд вел себя наилучшим образом. Он пил меньше и не пользовался своей «гадкой черной книжечкой», которая помогала ему в его часто бедной любовной жизни. Но вечно это продолжаться не могло, и однажды после ночной попойки она услышала странные звуки, доносившиеся из спальни Уэйленда. Она хотела прижаться ухом к двери, но что-то не позволило ей этого сделать. Утром она слышала, как хлопнула входная дверь. За завтраком, который она ему приготовила, Уэйленд отводил глаза.
– Ради Бога, не преврати ее в женщину, которая выйдет замуж за гомосексуалиста, – предупредил Колин.
– О, ей это уже давно не грозит! – сказал Уэйленд. – С тех пор, как она научилась говорить, я воспитывал ее на образах Бет Дэвис.
Но когда пришло письмо, сообщавшее, что она зачислена в «Макмилланз», напряженная атмосфера в их общем доме рассеялась. Они отпраздновали это событие обедом в ресторане.
Немного позже Маккензи Голдштайн была объявлена победительницей конкурса талантов-64, организованного журналом «Дивайн», в журнале также была помещена ее маленькая фотография.
Уэйленд взглянул на фото через плечо Майи.
– Она будет учиться с тобой на одном курсе, голубушка. Может быть, вы станете с ней неразлучными друзьями.
Майя застонала.
– О Боже! Надеюсь, что нет…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В то солнечное осеннее утро запах, стоявший в воздухе, обещал, что день будет жарким; пахло асфальтом, потом, жарой, как пахнет только в Манхэттене. В половине девятого поливальная машина пронеслась мимо входа в «Школу искусства и дизайна Макмилланз» и поехала дальше по Бродвею, разбрызгивая воду на тротуар и бордюрный камень.
К девяти часам группа новоиспеченных студентов толпилась у входа. Они ждали, когда откроются двери. Взволнованные девушки и юноши, которым было около двадцати лет, ничем необычным не выделялись, в них не было ничего особо модного. Объединяло их одно – честолюбие. Они были полны решимости прорваться в этот тяжелый суровый бизнес.
Высокий светловолосый широкоплечий парень стоял, прислонившись к стене, на улице напротив школы и наблюдал, как деревянные двери закрепляли крюком, вбитым в стену. Что-то мешало Дэвиду Уинтерсу двинуться к входу. Этот момент был завершением долгих лет работы, и теперь, когда он наконец наступил, Дэвид никак не мог собраться с духом и заставить себя войти в школу. Среди принимавшихся сюда обычно нескольким студентам выплачивалась стипендия. Они должны были быть очень талантливы и очень бедны. Дэвид подходил по обеим статьям.
Почему мода так привлекала его? Взглянув на него, можно было подумать, что он – футболист, но никак не модельер. На минутку он прикрыл от солнца глаза. Так вот чем все заканчивается!
Три года тщательно изучались его оценки, снимались фотокопии с налоговых деклараций семьи и все это пересылалось в приемную комиссию. Он прошел многочисленные собеседования. И наконец его письменно известили, что в сентябре начнется учебный год.
В то утро он проснулся в своей крошечной студии в Ист-Виллидж и понял, что сегодня начинается новая жизнь. Она будем посвящена делу, которым до сегодняшнего дня он занимался тайно. Разве поняли бы товарищи по футбольной команде его желание моделировать женскую одежду? Он даже сам его не понимал. Он просто знал, что очень хотел именно этим заниматься. И когда в «Макмилланз» заявили, что он безусловно талантлив, он убедился, что был прав.
Дэвид жил в Нью-Йорке с июля, сначала остановившись в гостинице. Просматривая рекламные объявления в «Нью-Йорк таймс», он наткнулся на огромное число, напечатанное черной краской – шестьдесят пять долларов; эта сумма и составила его ежемесячную плату за жилье. Раньше он и не слышал об Ист-Виллидж. Только приехав туда, он понял, почему плата была такой низкой. Он вымыл свою длинную узкую комнату щеткой и мылом, потом побелил ее, и все же в ней было полно разных насекомых, прямо как в зоопарке, многих из них никогда не видел парень из Сиракьюса.
В Нью-Йорке он не знал никого, но летом там трудно остаться одному. Он отбросил на время работу и занялся формированием своего нового имиджа. В конце концов в Нью-Йорке он мог быть тем, кем хотел. Следовало принять важные решения.
Одеваться ли ему в цветастую ультрасовременную одежду, мода на которую шла из Лондона? Или ходить в том, что так удобно: джинсы и хлопчатобумажная рубашка в полоску? И казаться чересчур коренастым. Или позволить себе костюм в стиле хиппи – а такую одежду продавали в Виллидж.
Оставайся самим собой, решил он, наблюдая, как его новые товарищи входят в школу. Он оторвался от теплой стены, заставил себя пересечь дорогу и переступить порог школы.
Женщина с выцветшими светлыми волосами склонилась над журналом. Отпивая кофе из чашки, она указывала студентам, где их шкафчики, туалет, классы. Время от времени она выпрямлялась, и все, о чем она думала, можно было прочитать на ее лице: еще один груз собственных «Я», с которыми надо бороться. Опять надо тактично отсеивать лишенных всякого таланта. А иногда растить талант, который действительно способен по-новому взглянуть на одежду, создать новую моду.
Некоторые индивидуальности из класса набора 1967 года уже о себе заявили. Там были эксгибиционисты и позеры, девушки, потерявшие свои пропуска и закатывающие истерики; один или два совершенно утративших мужественность парня с длинными волосами и в ультрамодных одеждах; парочка элегантных девушек с Востока и некто в шляпе с вуалью и длиной черной юбке как будто для костюмированного бала. Майя посмотрела на девушку и, поняв, что это Маккензи Голдштайн, быстро отвернулась.
Неорганизованная толпа просачивалась мимо уставшего организатора. Майя назвала свое имя и была направлена в комнату «А-2». Скоро она затерялась в толпе студентов, которая буквально принесла ее к лестничной клетке и целому лабиринту комнат.
Высокий парень легко дотронулся до ее руки.
– Потерялась? – спросил он.
Она вспомнила, что видела его на улице, когда он рассматривал школу. Она улыбнулась, глядя в его озабоченное лицо.
– Я – Дэвид Уинтерс, – сказал он и протянул руку.
– Майя Стэнтон. – Они пожали друг другу руки. – Мне велели идти в комнату «А-2».
– Мне тоже. – Он повел ее по коридору, спросив: – Будешь учиться три года?
– Может быть, два. А ты?
– А я хочу пройти полный курс – три года… если хватит денег. Я буду получать стипендию, но ведь приходится платить за жилье и тратить деньги на питание.
– А родители помогают?
– Мама пытается. А отец умер. Он бы никогда не согласился на мою учебу. Он твердил: «Мой сын не будет каким-то чертовым модельером!»
– Большинство великих модельеров – мужчины, – сказала Майя.
Он открыл дверь комнаты «А-2», и Майя почувствовала гордость от того, что входит в класс вместе с ним. Учитель нашел в списке их фамилии, велел сесть на табуреты и рисовать, пристроив на коленях доски для рисования. Натурщицей была девушка в японском кимоно.
– Передайте качество шелка, складки кимоно, – велел учитель. Когда натурщица принимала позу, дверь студии открылась и вошла Маккензи Голдштайн. Ее шляпа с вуалью и длинная юбка выглядели смешно, но Маккензи носила свой наряд с некоторым изяществом. Все подняли глаза и стали ее рассматривать, кроме Майи, которая сосредоточенно рисовала. Найдя табурет, Маккензи приступила к работе.
Во время перерыва в половине двенадцатого Дэвид наклонился к Майе.
– Хочешь посмотреть столовую? – спросил он.
– Я подожду до ленча, но все равно спасибо.
Он ушел, а она просматривала восемь рисунков, которые уже успела сделать.
– Вот так сюрприз! – театрально воскликнула Маккензи и усмехнулась. Майя пристально посмотрела на нее. – Ты меня помнишь, да? Маккензи Голдштайн? О, Боже, ты должна помнить, из-за тебя у меня было много неприятностей.
Майя покачала головой.
– Из-за тебя у меня было еще больше неприятностей!
– Правда? – Маккензи поставила руки на бедра. – Это была твоя идея – позвонить мне, помнишь? – Майя почувствовала, что ее щеки пылают. – Послушай, если я могу по-дружески относиться к тебе, ты, по крайней мере, можешь по-дружески относиться ко мне? Мои друзья называют меня Мак. – Маккензи протянула ей руку. Майя осторожно взяла ее. – Отлично! – Маккензи широко улыбнулась и пожала руку. – А теперь, поскольку я твой друг, моя первая обязанность посоветовать тебе не влюбляться в мужиков. Это ведет только к жестоким разочарованиям.
Майя сдержала желание схватить Маккензи за горло.
– Послушай, занимайся своим делом! Он не мужик, и я в него не влюбилась. Я только познакомилась с ним.
Маккензи покачала головой и вынула угольные карандаши из своей сумочки.
– Боже, какая ты еще зеленая! – сказала она и начала их точить. Закончив это дело, она вытащила огромную старинную заколку для шляпы, а потом сняла свой головной убор. У нее было круглое лицо и почти восточные глаза, раскосые и озорные. Она короче подстригла волосы, и они торчали, словно коричневые шипы.
– Думаю, эта шляпа была ошибкой, – сказала она и искоса посмотрела на Майю. – Но я, по крайней мере, не выглядела, как все.
– Это для тебя так важно?
– Конечно! – вскрикнула Маккензи. – Именно в этом и заключается стиль! – Несколько девушек, хихикая, вышли из комнаты. Маккензи посмотрела им вслед и повернулась опять к Майе. – Ты знаешь, что твоя мать водила меня на ленч в какой-то шикарный ресторан, когда было объявлено, что я победила? Это тоже был как бы приз. Я восхищаюсь твоей матерью! Я еще таких элегантных женщин никогда не встречала…
– Послушай, не говори никому здесь, что она – моя мать, Маккензи, – прервала ее Майя. – Ладно?
– Хм-м-м… почему? Стыдиться тут нечего.
– Она выгнала меня из-за этой истории с тобой.
– Ты не шутишь? И где же ты живешь? Нигде?
– У друга.
– Ты – его любовница?
– Конечно, нет. Он мне как дядя. Он – один из моих самых старых друзей.
У Маккензи округлились глаза.
– Звучит довольно занятно. – Она выудила из своей сумки сигарету, прикурила и глубоко затянулась. – Надеюсь, что вы оба будете счастливы.
Когда Дэвид вернулся в класс и сел напротив них, Майе показалось трудным продолжать разговор. Каждый раз, когда их глаза встречались, она ему улыбалась.
Позднее, когда занятия закончились, он проводил ее по Бродвею. Потом Майя посмотрела, как он спустился в метро, и взяла такси. Она подумала о том, что он будет делать вечером. Ей хотелось приехать к нему на такси, позвонить в дверь и увидеть его робкую улыбку. Она могла бы приготовить ему обед, а потом сидела бы в его объятиях и смотрела по телевизору старый фильм. Он уже сделал для нее «Макмилланз» гораздо более привлекательным…
Первый год в «Макмилланз» начался с того, что им пришлось переварить лавину обрушившейся на них информации. Им выплеснули все, что было связано с модой. На лекции по введению в специальность их полная энтузиазма декан Милисент Даттон разделила всю индустрию моды на четыре направления: моделирование и конструирование, закупка и продажа, журналистика и рисование моделей, реклама.
– Вы сами решите, к чему у вас лежит душа, – заверила она их. – Если кто-то пока не уверен в своем выборе, к концу года он совершенно естественным образом этот выбор сделает. Быть модельером вовсе не означает хорошо рисовать. Грубые наброски некоторых ведущих модельеров перерисовывали имеющиеся в их распоряжении художники. Те из вас, кто хорошо рисует, могут выбрать профессию художника по костюму, хотя я вас предупреждаю, что в наше время работы для него не так уж много. Исключение составляют только Колин Бомон и Антонио.
Маккензи прошептала:
– Мои рисунки похожи на произведения умственно отсталого ребенка, находящегося под действием наркотика.
Позже они сидели с Дэвидом в столовой и обсуждали свое будущее. Майе и Дэвиду приходилось везде бывать втроем с Маккензи, потому что она присоединялась к ним, где бы они ни устраивались перекусить.
– Когда она говорила о торговле, – размышляла Маккензи, – мне захотелось закупать товар для какого-нибудь большого магазина, типа магазинов Блумингдэйла. Путешествовать по всей Европе, видеть новую одежду, встречаться с прекрасными итальянскими и английскими специалистами в области моды. Здорово, да?
Дэвид засмеялся.
– Это не так-то просто.
– Ты будешь заниматься делом своего отца? – однажды спросила ее Майя. – Моя мама говорила, что он просто чудо.
– Правда? – Маккензи внимательно посмотрела на Майю. Она и забыла, что Майя, должно быть, получила полное описание ее отца от Корал. Ей оставалось только надеяться на то, что он не показался в тот день слишком уж неотесанным.
– Мой отец – неотшлифованный алмаз! – наконец сказала она.
– Правда? – Дэвид взглянул на Майю. – А мой отец просто не поддавался шлифовке.
Они засмеялись и посмотрели на Майю, как бы ожидая от нее какой-нибудь смешной реплики о ее отце.
– А я все еще скучаю по моему отцу, – печально сказала она. – Я все никак не могу поверить, что его нет…
Маккензи протянула руку и похлопала ее по плечу.
– Бедняжка, – сказала она. – Можешь взять себе Эйба, я его тебе дарю.
Майя украдкой взглянула на Дэвида, а Маккензи все больше захватывала инициативу в разговоре. Она смешила их, заставляла обсуждать самые нелепые темы. Она была очень забавна, но Майя сожалела, что не имела возможности остаться с Дэвидом наедине. Было бы очень здорово узнать его поближе…
Маккензи была в своей стихии. Всю неделю она думала и работала над тем, что доставляло ей наибольшее удовольствие. Она занималась модой, и это было так хорошо, что трудно было поверить в реальность происходящего. Она все ждала, что кто-нибудь войдет в класс и прикажет им браться за математику. Она ладила со всеми учителями, кроме преподавателя моделирования, его звали Брюс Невил. По тому, как он морщил нос, когда Маккензи приближалась к его столу, можно было понять, что он не одобряет ее манеру одеваться, разговаривать, моделировать; ему не нравился даже ее запах.
– Женоподобная высокомерная тварь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71