– Но ты подумай об этом, – настаивал Реджи. – Я тебе говорю, дело может иметь успех. Отец действительно гордится тобой, ты это знаешь. Он повсюду ходит с этой вырезкой из журнала мод, где написано, что ты выиграла конкурс. Он показывает ее всем покупателям.
– Ну-да, он всем говорит, как гордится мною, кроме меня.
Они вышли из кафе и, когда направились к метро, она взяла его за руку.
– Если у меня когда-нибудь будет собственный бизнес, я назову его «Голд!», – сказала она, – и фамилию свою тоже поменяю на Голд.
– Ты бунтарка, Мак, и всегда останешься такой. Они подошли к входу в метро, она поцеловала его и склонилась над перилами, глядя, как он спускается по ступеням.
– Скажи маме, что я приду завтра! И спасибо за завтрак!
Она медленно шла к дому по солнечным улицам. Разве все ребята в «Макмилланз» не отдадут правую руку за шанс получить свой собственный бутик, конструировать свою собственную одежду? Она вообразила ряды с узкими, маленькими платьями, которые она создаст, рубашки с длинными воротничками и узкими рукавами, которые стягиваются у кисти. Достаточно длинные, чтобы прикрыть бедра поверх рейтуз ярких цветов: розовых, лавандовых, оранжевых, алых, которые сочетаются или создают контраст. В ее голове роились идеи, когда она взбегала по ступенькам.
Ее изнурительная смена официантки заканчивалась в два часа ночи. Потом она проходила несколько кварталов до квартиры Элистера. Она встречалась с ним часто. Та «дикая связь», которой она похвасталась перед Майей, похоже, вот-вот могла начаться и в самом деле.
Элистер все время чем-то поражал ее, а сейчас занимался ее внешностью. Он словно видел сквозь одежду, купленную в дешевых магазинах, и волочащиеся по полу шали, какой Маккензи была под ней: девушкой, которая самоуверенна во всем, кроме того, что касается ее внешнего вида.
– Если бы ты только могла сбросить тридцать фунтов, Маккензи, – так он начинал большинство их дискуссий.
И она знала, что он прав. Она также знала, что очаровывает его и приводит в веселое настроение. Он тоже очаровывал ее своим потоком проектов, начиная от их совместной работы на заброшенном золотом прииске Сан-Франциско и до устройства гостиницы в Шотландии, где подавали бы завтрак в постель. Несмотря на некоторое безумие, которым они оба отличались («Мы – эксцентричные натуры!» – уверял он ее), Маккензи представляла, что он совершеннейший англичанин, с его небрежно причесанными белокурыми волосами и бледно-голубыми глазами. В нем было все, чем не обладала она: худоба, умение разговаривать, бледность и аристократизм. Ей доставляло удовольствие быть с ним. Его постоянные попытки соблазнить ее вызывали даже симпатию.
Она рассказала о визите Реджи, пока он готовил малокалорийный салат к обеду.
– Я могла бы придумать одежду, которая расхватывалась бы мгновенно, – говорила она ему, лежа на тахте. – Я знаю, какие цвета нравятся девушкам, какие формы, какие детали, все! Я ищу только понимание и никак не могу найти!
– Надо постараться! – сказал Элистер.
– Но они обязательно найдут способ надуть меня, – сказала Маккензи, – они всегда так делали. Мне никогда не доставалась моя доля конфет на Халлоуин или моя треть гелт на Хануку.
– Я не могу представлять твои интересы, если ты боишься своих братьев.
– Боюсь этих двух тупиц? – вскричала она. – Я просто не хочу потратить остаток своей жизни на войну с ними!
Элистер включил радио. «Супримс» причитали: «Вернись в мои объятия». Она расслабилась на кушетке, хрустнув пальцами. Она навела порядок в хаосе его студии, собрала в одно место все старые журналы «Биллборд» и «Вэрайети», сложила как надо груды пластинок. Его квартира представляла собой маленький оазис в ее беспокойном мире, включавшем квартиру на четверых, школу, работу в баре и семейные воскресенья.
После ужина они курили его особый джойнт, передавая сигарету по очереди друг другу. Он выключил свет и включил психоделическую лампу, с ее легкими выбросами разноцветных лучей с кончиков пластмассовых листьев. Он зажег несколько ароматизированных свечей, наполнявших комнату запахами черники, корицы и мускуса. Маккензи тихо захихикала.
– Запах проникает прямо в голову!
Он сел ей на ноги, и она наблюдала за ним, зная, что сегодня ночью она позволит ему заняться с ней любовью. Она уплывала в свой собственный мир, в какое-то безмерное пространство…Расслабленное, теплое и спокойное… Жизнь становится такой простой, стоит всего лишь покурить «травку». Она сделала глоток вина, вдохнула ароматный воздух и словно отдалилась от всего. Она видела со стороны, как бы плавая где-то наверху, себя и Элистера. Видела, как он зарылся лицом в ее колени, а ее рука нежно перебирала его белокурые волосы.
– Это первые белокурые волосы, какие я когда-нибудь трогала, – пробормотала она, – если не считать волос маленькой девочки, которая жила в соседнем квартале. Это так запретно, потому что относится к гоям.
– Что значит – гои?
– Это значит, что моя мать не одобрила бы тебя.
Он посмотрел на нее грешным взглядом, прикрыл глаза; его правильная речь, отчетливый акцент как-то воздействовали на нее, она чувствовала себя легко. И уже одно его желание обладать ею возбуждало ее, никто никогда не желал ее так сильно. Она наблюдала, как он снял свои ботинки, потом ее туфли. Ей нравилось ощущать прикосновения его подбородка к коленям. Она еще глубже запустила свои пальцы в его белокурые волосы, когда он расстегнул ее юбку, а потом стянул к низу черные колготки.
– Мне нравится быть просто друзьями, – слабо запротестовала она.
– Мы будем любящими друзьями, – сказал Элистер. Маккензи почувствовала, как его пальцы нащупали ее трусики, и открыла глаза, чтобы увидеть, как он развел ее ноги и коснулся языком между ними. Она закрыла глаза, делая вид, что чувствует себя гораздо спокойнее, чем то было на самом деле. Его влажный язык шевелился там, и какие-то нервные окончания, о существовании которых она и не подозревала, словно откликнулись в ответной реакции.
Потом он взял ее за руку и повел к своей кровати, гася по дороге свечи и оставив гореть только одну, возле самой постели. Теперь она была полностью обнажена; лежа на постели, она глядела, как он раздевается. Сняв нижнее белье, он улыбнулся ей. Британский мальчик-херувим из церковного хора вовсе не было сложен, как ангел. Его стройное белое тело было плотным и странным для нее – парни из Бронкса, которых она знала, были приземистыми, волосатыми и более соответствовали ее представлениям о мужчинах. Они лапали ее и никогда не прикасались так нежно, как Элистер. Он ласкал ее очень бережно, и ее тело оживало под его прикосновениями. Он целовал ее между ног, и она задрожала, беспокойно задвигалась под ним. Она никогда не была с мужчиной, который не спешил. Это было восхитительно!
– Потрогай меня, – сказал Элистер. Взяв ее руку, он направил ее к себе. И снова это было новым для нее, этот твердый мускул, подрагивающий в ее ладони.
Она продолжала сжимать его, пока они целовались, и чувствовала, как он увеличивается в ее руке. Она теребила пальцами его кончик, и Элистер застонал. Она видела свою и его тень на стене напротив, гигантские шаржированные очертания.
– Введи в меня твой прекрасный британский фаллос, Элистер, – прошептала она, – это так прекрасно! О, это такое изумительное ощущение, любимый…
Его английский акцент позволял ей представлять, что это один из Битлов занимается с ней любовью. «Господи!» – вскричала она, ощутив восторг. Он начал двигаться в ней, расположившись сверху. Она держала обеими руками его твердые ягодицы, чувствуя их ритмичные движения, в то время как его член входил и выходил из нее. Кем бы он мог быть? Ее любимцем Полом Маккартни? Джорджем Харрисоном? Или этим красивым ударником из «Дэйв Кларк Файф»? Он целовал ее, захватывал нижнюю губу, потом оторвался от рта и стал нежно покусывать ее груди. У нее перехватило дыхание.
– О Элистер… как хорошо!
Он покусывал и сосал, соизмеряя это с ритмичными движениями тела. Это было необыкновенно. Она почувствовала, как в ней стали разгораться первые волны наслаждения. Кончик его языка ласкал ее ухо, он тяжело дышал. Но тело его не останавливалось ни на мгновение.
– О Господи, Элистер, это великолепно!
Он сменил ритм и теперь качался сильнее, вверх-вниз, с ускорением движений. Она следовала за его телом, сжимая руками его узкую талию, потом опустила их ниже, просунула между ягодиц и стала там ласкать.
– Господи! – Что-то начало происходить в ней, предвестье того взрыва, который должен был наступить. Потом оно перешло в поток страсти, который охватил ее всю таким наслаждением, о котором она и не подозревала.
– Элистер! Это произошло! Господи, это произошло! – вскричала она.
Услышав ее, Элистер совсем потерял голову. Он стал входить и выходить из нее с невероятной скоростью, яростно кусая ее груди, потом отрывался от них, время от времени погружая язык в ее рот, потом снова возвращаясь к соскам.
Они отчаянно бились друг о друга, удерживая один другого, словно в страхе утратить одолевающие их чувства и теряя всякий контроль над собой. Она или ее тело внезапно поняло, чего он хочет от нее: он хотел, чтобы она сжимала его, выдаивала его, схватывала каждый раз, когда он выходил из нее. Они взлетали над кроватью и сливались в воздухе, и так их настигла громадная, захлестывающая волна наслаждения. Она закричала, и слезы хлынули из ее глаз, она держала его за голову, в то время как он вылизывал языком ее лицо, словно обуреваемый жаждой щенок. Она ощущала напряжение его тела, которое подергивалось, словно пораженное молнией.
– Я кончаю, Мак! – завопил он, – я кончаю! Господи, а она всегда думала, что британцы такие сдержанные!
Те ребята из Бронкса стискивали зубы и сохраняли молчание, или мычали. Его крики вызвали и в ней новый накат наслаждения. Потом они замерли, тесно прижавшись друг к другу, словно удерживая удовольствие, пока оно не стихло. Тяжело дыша, они погрузились в глубокий сон при свете одной мерцающей свечи.
На следующее утро она проснулась в том же положении. Элистер спал на ней. Она взглянула на часы. «Господи, я должна быть в Бронксе в двенадцать!» Она бесцеремонно растолкала его и кинулась в крохотную душевую.
Быстро вымывшись, Маккензи натянула на себя измятую вечером одежду.
Она оставила Элистера полусонного, хотя способного выговорить:
– Ни пирога с сыром, ни струделя, ни французских тостов!
По дороге в Бронкс, сидя в мрачном вагоне метро, она осознала, что собирается сказать «да» братьям и отцу. Но она не позволит им использовать себя. Это она должна использовать их! И если повезет, ей никогда больше не придется подавать коктейли.
Друзья снова встретились в «Макмилланз» в последние дни сентября, чтобы начать занятия на втором курсе. Дэвид дочерна загорел на своей работе в Сиракьюсе, Маккензи устала и побледнела, проводя вечера в баре в качестве официантки. Она просила Майю вспоминать каждую деталь пребывания в Париже и все виденные наряды.
«Я поеду туда в один прекрасный день», – пообещала она себе, перелистывая альбом с зарисовками, сделанными Майей в Париже.
Однажды, сидя в кафе, Майя спросила ее:
– Ты не будешь считать меня чокнутой, если я скажу тебе, что подумываю о том, чтобы уйти после этого курса?
– Я присоединяюсь к тебе! – быстро сказала Маккензи. – Несмотря на всю мою интуицию, я решила открыть бутик вместе с моими братьями при поддержке отца. Они-таки допилили меня. Я сказала им, чтобы они начали подыскивать место. Но они так цепляются за дешевизну, что им потребуется несколько месяцев, пока они доберутся до Манхэттена.
– А я хочу работать в Париже, – сказала Майя. – Хоть подмастерьем, кем угодно. Я знаю, что это сумасшествие, но не могу выкинуть из головы Филиппа Ру.
– Хорошо, тогда напиши этому парню! – воскликнула Маккензи. – Я это делала, и взгляни, чего добилась! – Она широко раскрытыми глазами обвела кафе. – Лучший столик в самом ерундовом кафе в городе! – Они захихикали. – Нет, Майя, в самом деле, ты не представляешь, как много можно добиться от людей с помощью по-настоящему честного, искреннего, льстивого письма.
– О'кей, так и сделаю, – пообещала Майя и тут заметила, как задумчиво Маккензи смотрит на свой недоеденный пирожок.
– Я не смею даже просить кусочек еще, – вздохнула Маккензи.
– Элистер?
– Да. Ах, Майя, как я хотела сказать тебе, что влюблена. Я хотела, чтобы любовь была сплошной романтикой. Но это по-настоящему… грандиозный секс! Никогда раньше у меня не было действительного грандиозного секса. Это что-то совершенно новое.
Майя почувствовала, что вспыхнула. Что бы подумала Маккензи, если бы узнала, что ее любовная жизнь сводится к разглядыванию портрета Филиппа Ру из «Элли», помещенного в рамке на тумбочке возле ее кровати?
Семестр пролетел быстро. По-прежнему самым напряженным образом работал Дэвид, самым сумасшедшим – Маккензи, а Майя самым тщательным образом изучала концепции высокой моды. Она написала Филиппу Ру. И решила, что если он ответит ей в тоне, который она сможет интерпретировать как достаточно приемлемый, то она попытается уговорить Уэйленда финансировать ее вторую поездку в Париж.
Приближалось Рождество, и она знала, что Уэйленд планирует организовать свой ежегодный прием. Но она подслушала, как он по телефону описывал его Колину как сборище бездомных и заблудших. Включая меня, подумала она. Это угнетало ее, она стала плохо спать. Нью-Йорк теперь невыносимо нервировал ее, эти завывания сирен полицейских и пожарных машин, этот вид кирпичной стены из окна ее спальни, сознание, что ее мать живет отдельно, в нескольких сотнях ярдов от нее, что Дэвид по-прежнему влюблен в нее. Она не знала, как справиться с этим: вселить в него мужество ждать, или наоборот, отдалить от себя, или найти еще какой-то вариант. Его восхищение было для нее источником тепла. Взгляд его глаз был единственным проявлением любви, которое она ощущала, если не считать теплых объятий Уэйленда, которые в расчет не брались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71