Но ведь есть вероятность, что и угадает.
– Иван Марьев, – уверенно сказал Герасимов, – Отмороженный.
– Верно, – кивнул головой Никитин. – Я и сам так думаю.
«Однако...» – подумал Герасимов. Больше никаких мыслей в его голове не было.
Никитин, не замечая состояния своего главного аналитика, прошелся по кабинету в явном возбуждении. У него достаточно было и мыслей, и версий, и предположений. Из которых он упорно склонялся к одной. Может быть, ему просто хотелось, чтобы именно эта версия оказалась истинной, может быть, его интуиция, значительно более развитая, чем у Герасимова, подсказывала этот вариант, но до уверенности в своей правоте ему оставался всего один шаг. Нужно было связать вместе, в один узел, все торчащие пока в разные стороны концы.
И Герасимов это вовремя сообразил. Не важно, в конце концов, окажется ли он в итоге прав. Сейчас важно было выдать обобщающую версию, включающую в себя все требующие объяснения факты и объясняющую все мотивы. Что-то вроде теории относительности, включающей в себя законы Ньютона в виде частного случая.
У Герасимова были некоторые проблемы с интуицией, но зато он обладал отлично развитым и четко работающим логическим, аналитическим аппаратом. А одно стоило другого. Да и в психологии он, хоть немного, но все же разбирался. Настолько, чтобы понять, что сегодня все мысли генерала Никитина заняты единственной фигурой, неожиданно всплывшей в его памяти.
«Воскресший» из небытия Владимир Крестов, – напряженно размышлял Герасимов. – Вот кого нужно связать с Марьевым... Раз уж мы с Никитиным решили, что террорист именно он. Или это я один решил? Не-ет... Никитину такой вариант очень понравился. Ох и любит этот старый козел сводить какие-то личные счеты!»
– Марьев... Отмороженный... – размышлял тем временем Никитин, расхаживая по кабинету. – Что-то я тут до конца не пойму. Каким же образом он связался с привидением Вовки Крестова?..
И тут Герасимова посетило вдохновение. Такое с ним иногда случалось. И было, как правило, верным предвестником повышения по службе.
– Крестов! – воскликнул он. – Так это же Крестный! Тот самый неуловимый старый урод, которого мы чуть не взяли в заброшенном доме отдыха около Балашихи. После того, как Отмороженный устроил нам на Казанском вокзале ту идиотскую разборку с горой трупов. И в очередной раз ушел. Ну, Крестный же!
Герасимову уже не казалось странным и не аргументированным его предположение о том, что в Поволжье «работал» Отмороженный. Все вдруг стало на редкость логичным и увязанным.
– Да ну же, Никитин! – горячился Герасимов. – Твой воскресший друг и есть тот самый Крестный, на которого работает Иван Марьев! Отмороженный! Ведь все же сходится одно к одному!
Никитин, в противоположность горячившемуся Генке Герасимову, вся экспрессия которого определялась возбуждением от разрешенной, наконец, сложной задачи, оставался спокоен. Его лицо не выражало удовлетворения, оно, скорее, было исполнено скорби.
– Не горячись, мальчик, – сказал он слишком спокойно для генерала ФСБ, решившего сложную задачу. – Вижу, что Крестный... Я с этим...
Никитин поморщился.
– ...Крестным... вместе не один год прожил. Жизнью не раз рисковал – бок о бок с ним. А теперь вот... так получается.
Герасимов внутренне напрягся. Момент был такой, что на нем можно было очень хорошо погреть руки. И даже спихнуть Никитина. Если он, конечно, пойдет дальше в только что обозначившемся направлении. Вопрос заключается только в том, какие шансы имеет сам Герасимов на то, что именно его назначат на место генерала Никитина. Если оно, конечно, освободится...
Герасимов прикинул все за и против, взвесил еще раз свои перспективы на назначение, прикинул потери, которые его ожидают, если Никитин так или иначе выкрутится, и решил, что овчинка выделки не стоит. Молод, молод был еще Герасимов, да и опыта боевого маловато... Рано идти ва-банк. Поэтому он решил не провоцировать генерала на проявление ностальгически дружеских чувств в отношении Владимира Крестова-Крестного, за которым числилась организация о-о-чень крупных убийств в Москве...
А ведь стоит только записать на диктофон сентиментальные излияния руководителя федеральной службы безопасности генерала Никитина, да передать в службу безопасности Президента, благо, портативный диктофон Герасимов всегда имел при себе, – мало ли зачем может пригодиться. Сегодняшние, например, «воспоминания» Никитина он записал, – для себя, для истории, наконец. У Герасимова была целая коллекция пленок с записями, содержащими очень разную и очень интересную информацию... И кое-кого, правда, пониже Никитина рангом, он мог утопить уже сегодня. Но не видел в этом для себя особой выгоды.
«Нет, за Никитина нужно пока держаться крепко, – подумал Герасимов. – И его держать на плаву, насколько это в моих силах и возможностях... В конце концов, с ним у меня контакт очень хороший. И не скрывает он от меня почти ничего..»
– Товарищ генерал, – выбрал он самое идиотское обращение – «по форме» – но ведь он и пытался сейчас выглядеть идиотом, – разрешите напомнить вам о вашем профессиональном долге. Вы, товарищ генерал, не должны поддаваться расслабляющим воспоминаниям о дружбе с этим человеком... Сейчас он ваш враг.
Никитин смотрел на него спокойно и не перебивал. У Герасимова от его спокойствия пробежал неприятный холодок по спине.
– Спасибо, Гена, – сказал он, наконец, совершенно бесстрастно, не улыбнувшись, не повысив голоса. – Иди. Ты пока свободен.
«О, черт! – мысленно стукнул себя кулаком по лбу Герасимов. – Переиграл!»
Оставшись один, Никитин достал из своего личного сейфа бутылку коньяка, которую купил только сегодня утром, но оставалось там уже едва-едва, чтобы дно прикрыть, выплеснул из нее остатки прямо в рот и бросил пустую бутылку в мусорную корзину.
«Ничего этот сопляк не понял, – удовлетворенно подумал Никитин о своем заместителе Геннадии Герасимове. – Я очень хочу убить своего воскресшего друга Вовку Крестова. Именно его, а не какого-то Крестного, которого я никогда в глаза не видел...»

Глава восьмая.

И Никитин ринулся в атаку. Герасимов поначалу вообще ничего не понимал в его действиях и переживал за свой промах в последнем разговоре, который, как он полагал, послужил причиной охлаждения их отношений и нарушения сложившегося контакта с генералом, но потом до него дошло, что он просто наивный щенок по сравнению со своим многоопытным шефом. Не во всем, конечно, но в плане активности и решительности действий... Понял он и то, что не было никакого охлаждения со стороны Никитина, просто тому было сейчас не до Герасимова. Ситуация определилась и требовала действий, а не размышлений.
Никитин, был уверен в том, что Крестный... Нет, не мог он называть его этим чужим именем... Что Володька Крестов не отступится от своего плана, раз уж он начал его воплощать в жизнь. Крестов всегда думал очень долго, но решив что-то, стоял на своем и шел к цели, какие бы препятствия на пути не возникали. Он просто убирал с лица земли эти препятствия, будь то люди или обстоятельства. Причем никогда не делал это своими руками. Всегда находил талантливого исполнителя, как тогда, в Сальвадоре, нашел Никитина, чтобы ограбить Национальный банк...
В истории, которую Никитин рассказал Герасимову об операции, проведенной им и Крестовым, правдой было не все. Вернее, действительности она соответствовала только до того момента, когда они с Крестовым принесли рюкзаки с деньгами на тайную квартирку в пригород Сан-Сальвадора. А дальше там началось такое, о чем Никитин никогда бы и никому не рассказал. Никитин заметил тогда какое-то неадекватное поведение Крестова, какую-то нервозность в нем, но ему мешало возбуждение от миллионов долларов, которые были набиты в его рюкзак и мешали сосредоточиться, маня перспективами, открывающимися вместе с обладанием ими.
Конечно, ни в какой Парагвай Никитин не собирался, а от одной мысли стать обладателем кофейной плантации у него сводило скукой скулы. Он даже не был уверен, что в этом долбаном Парагвае вообще выращивают этот долбаный кофе. А в разговоре с Герасимовым и совсем «лажанулся», вложив в уста Романовского фразу, в которой тот перепутал столицы Парагвая и Уругвая.
Не собирался, конечно, и Крестов ни в какую Бразилию! Да только идиот мог рассчитывать влезть в бразильский футбольный тотализатор со своими миллионами. Для этого надо родиться в Бразилии. И причем – обязательно – бразильцем. Это же одна из немногих, но известных на весь мир очень узко национализированных криминальных структур. Иностранцу в ней делать нечего. Уж кем-кем, а идиотом Крестов не был. Не собирался он в Бразилию. Хотя, куда-нибудь он должен был собираться. Не в САльвадоре же он собирался оставаться! Это был бы идиотизм покруче...
Но вот о том, что же все-таки собирался делать Крестов, Никитин узнал слишком поздно. Бессознательно регистрировавшиеся им факты каких-то «неправильностей» в поведении Крестова сложились в его голове только в тот момент, когда он получил по ней такой удар рукояткой пистолета, что через двадцать секунд вырубился, уверенный в том, что эта сволочь его сейчас пристрелит. Он успел запомнить только направленный на него ствол и последнюю фразу, произнесенную Крестовым: « Мне очень жаль, но Боливар не выдержит двоих...» Чертов пижон! Начитался идиотских романтических книжек. Супермена из себя строил, а пристрелить тогда Никитина не решился, испугался чужой смерти! Как же он, наверное, своей-то смерти боится...
Короче, когда Никитин минут через пять очнулся в квартире не было ни Крестова, ни денег. В тот момент Никитин и поклялся себе когда-нибудь убить Крестова. Не из-за денег. Из-за предательства.
Очнувшись, Никитин сразу же понял, что самому ему Крестова уже не достать. Не стоило труда Никитину определить, что в сарае, стоящем во дворе дома, Крестов успел припрятать небольшой полугрузовой «фольксваген». Погрузить в него деньги, которые Никитин помог Крестову донести из банка, было делом минутым. Никитин догнать Крестова уже не смог бы. Это, наверное, понял и Крестов, оставив Никитина в живых. Но он не учел тогда одного – того, что руководителем всей местной сети КГБ был в то время Романовский, вместе с которым Никитин исколесил полсвета, съел полпуда соли и полпуда перца чили и отправил на тот свет не одну сотню людей.
Ни к кому другому Никитин не смог бы обратиться со своей бедой. А для него предательство было именно – беда. И Романовский знал это, он поверил, что Никитиным движет не месть за потерю своей доли украденных денег, а жажда возмездия бывшему другу за предательство. И тогда в игру вступила структура, против которой бессилен был не только Крестов, но и любой другой на его месте. Да и на любом другом месте – тоже. Потому, что эта структура была на тот момент всесильной.
Крестова взяли через час после того, как Никитин пришел к Романовскому. В Сальвадоре сделать это было просто, поскольку шоссе и в самом деле было единственным и вело, как и любая дорога, всего в два конца. Двинулся Крестов, конечно же, в сторону Гватемалы, уж он-то не боялся никакой мифической радиации.
Взяли и Крестова, взяли и деньги. В аэропорту столицы Гватемалы, городе с таким же названием, при попытке купить самолет. И Романовскому, как он ни вздыхал при этом, пришлось-таки отправить деньги в Мексику, на спецсчет ГКБ. Как ни лаком был кусок, но Романовский понимал, что теперь шила в мешке не утаишь, можно лишь отмазать кого-то от этого дела. Структура таких кусков из своих зубов не выпустит. И если будешь продолжать за этот кусок держаться, проглотит тебя вместе с этим лакомым куском.
Никитина Романовский отмазал, но при этого пришлось заодно отмазать и Крестова. И поскольку всегда потом оставался их непосредственным начальником, всегда следил, чтобы они не встречались друг с другом. Никитин и Крестов с тех пор всегда получали служебные задания, как минимум, на разных континентах.
В Афгане их свел случай. Романовский, когда узнал из рапорта о гибели Крестова, отозвал Никитина в Москву и на неделю посадил под арест, пообещав ему, что если он окажется причастным к этому делу, то пойдет под трибунал. Докопаться до истины, которая, как теперь выяснилось, лежала вообще в другой стороне, помешали события в Афганистане, заслонившие собой мелкие разборки. Да и легче было Никитину поверить, чем узнать, как там случилось на самом деле. И Романовский решил Никитину поверить.
Крестов, подпольными путями перебравшись в Москву, с годами стал Крестным, захватив себе одно из очень хороших авторитетных мест в московском криминальном подполье. И когда узнал, что Никитин руководит одним из силовых ведомств, сразу понял, что эму угрожает очень серьезная опасность. Крестов знал, что Никитин никогда в жизни не простит ему того предательства в Сальвадоре. Потому, что очень хорошо знал Никитина.
Можно было бы, конечно, и уйти на заслуженный покой, раствориться в небытии, как это ему уже не раз удавалось, но воспоминание об упущенных в Сальвадоре долларах не давало ему покоя. Он мечтал еще раз пережить это ощущение всемогущества, какое он испытал, уходя с двумя рюкзаками из квартиры, в которой валялся на полу оказавшийся «лохом» Никитин. Да и обида, пережитая им в Гватемале, когда какие-то гебовские молодые шестерки, которым лишь бы выслужиться, вырвали из его рук так красиво и легко добытые деньги, не давала ему покоя. Он был готов пожертвовать чем угодно, чтобы отомстить унизившей его структуре.
Когда Союз развалился, и КГБ трансформировался в разные другие структуры, Крестов понял, что правоприемницей его обиды стала сама Россия, в которой его ничего не держало, кроме желания отомстить.
Итак, Никитин был на сто процентов уверен в том, что план Крестова будет повторять уже знакомые ему схемы. Одна из главных его составляющих – провоцирование паники угрозой радиоактивного заражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26