Поэтому, они его никогда не раздражали. А силу в общении с ними он применял только для того, чтобы нейтрализовать откровенную агрессию с их стороны.
– Вот и валю, – все так же спокойно сказал Иван, – только не совсем понял – почему? Ты сам-то почему валишь? Что случилось-то?
Ерзавший по сидению как на иголках обладатель золотой цепи с досадой ударил обоими кулаками по рулю и дернул машину вперед, стукнув бампером в зад ползущих впереди «жигулей».
– Быстрее вы, суки, накроет же нас тут всех! – заорал он на водителей стоящих впереди машин только для того, чтобы выплеснуть свое нетерпение, которое у него уже перехлестывало через край.
– Да че накроет-то, блин? – перешел на его «язык» Иван.
Как ни странно, тот сразу его понял и даже словно обрадовался чему-то.
– Ты что же, брат, не слышал, что эти суки атомную взорвали в Димитровграде?
– Какие суки? – Иван и в самом деле не понял о ком он говорит.
– Да тебе, блядь, не все равно, какие! – заорал на него сосед по затору. – Облако сюда идет, на город. Нам всем тут пиздец будет часа через два. Радиация! Понял, ты, козел?
Машины перед «BMW» дернулись, на три корпуса продвинулись вперед к выезду на шоссе, и его собеседник, резко газанув, рванулся вслед за ними, прервав едва начавшееся общение с Иваном.
Минут через пятнадцать Иван дополз, наконец до поворота на трассу и был удивлен тем, что практически все машины, выезжающие из Ульяновска, поворачивали налево, к югу, в сторону Сызрани. Направо не ехал практически никто. Правда, Иван тут же сообразил, что в этом нет ничего удивительного – никто не хотел углубляться на территорию поволжских республик, обстановку на которых он же сам, Иван, дестабилизировал.
Но его путь лежал на север, в сторону Чебоксар. Там начинался следующий этап его задания, там находился следующий объект, выбранный для проведения на нем террористического акта.
Иван гнал машину на север по абсолютно пустому шоссе. Ни вслед за ним, ни навстречу ему не двигалось ни одной машины. Он шел на ровной скорости сто двадцать километров в час, и на пустынном шоссе ничто и никто не мешал ему ему спокойно размышлять над одним из последних слов встреченного в заторе нового русского, никто и ничто не отвлекало от воспоминаний.
Радиация! До Чернобыля – странное для россиянина, вызывающее столько же интереса, сколько и опасений, незнакомое слово. Конечно, про атомные бомбы все и все знали, грибы атомных взрывов по телевизору видели не раз, даже знали, где находится ближайшее бомбоубежище. Но реально – никто не представлял – что же все-таки такое – радиация. И только после Чернобыля это слово превратилось из странного – в страшное. Только тогда до многих дошло, наконец, что это никакая не фантастика и не научно-техническая романтика, это – бесшумная и невидимая, всепроникающая смерть, которая распространяется с ветром, водой, пылью, продуктами. Смерть, от которой, фактически, нет никакого другого спасения, кроме бегства...
Но Иван думал не о поражающих факторах атомного взрыва или выброса с атомной станции, не о гамма-излучении, не о бета– и альфа-частицах, не об ударной волне или высокотемпературной световой вспышке, не о лейкемии, наконец... У Ивана со словом «радиация» были связаны свои, совсем другие воспоминания, не имеющие ничего общего с оружием массового поражения. А если даже и имеющие с ним какую-то связь, то очень и очень отдаленную.
На Ивана со скоростью мчавшейся ему навстречу асфальтовой полосы дороги налетела Чечня и растворила его в своей жесткой психологической атмосфере.
В памяти всплыл бой с одним из самых трудных противников – с таким же русским рабом-солдатом, по кличке Радиоактивный. Впрочем, нет, тот солдатом не был. Он приехал в Чечню сам, по своему собственному желанию, ни в одном из отрядов не состоял, и вел войну с Чечней один – на свой страх и риск. Да в армию его и не могли взять, он бы не прошел ни одну медицинскую комиссию, потому, что он страдал лучевой болезнью после того, как всего несколько месяцев отработал на ликвидации последствий той самой аварии на Чернобыльской АЭС.
Он знал, что жить ему осталось недолго, врачи не скрыли от него свой приговор. Он долго и очень пристально прислушивался к себе – и к своему состоянию и к своим желаниям. В себе он услышал достаточно ясные отголоски смерти и понял, что его болезнь, действительно, не излечима. А среди своих желаний он с удивлением отметил потребность убивать других людей. А поняв, что это единственное, что ему сейчас по настоящему интересно, он ушел от жены, оставив на нее двух пацанов-погодок, тинэйджеров тринадцати и четырнадцати лет, трехкомнатную квартиру и дачу в Подмосковье, снял со счета в сберкассе все деньги, накопленные за пятнадцать лет супружеской жизни, купил с рук старенький «ТТ», и на видавшем виды «москвиче» отправился в Чечню с одной единственной целью – с этого момента жить исключительно только для самого себя, только для удовлетворения своих недавно осознанных желаний.
В Чечне он действовал в одиночку, сражаясь с обеими сторонами. Его действиями руководило непоколебимое убеждение в том, что каждая отнятая у человека жизнь, поддерживает жизнь в нем. При этом ему совершенно не важно было, у какого человека, чью сторону представлявшего. Он с одинаково болезненным удовольствием убивал и чеченцев, и русских солдат. Причем он не был профессионалом в деле убийства, он был химик по военной специальности, оружием владел не лучше любого офицера-запасника, никогда повышением качества своей стрельбы озабочен прежде не был и на стрельбищах и в тирах не пропадал, а, сдавая на сборах нормативы по стрельбе из пистолета и автомата, без зазрения совести и малейшего огорчения палил в «молоко» и даже вообще, иногда, попадал в соседнюю мишень.
И в Чечне, стреляя в выслеженного им в лесу, в горах, подловленного на дороге, он нажимал на курок, не думая о том, попадет он в него или нет, он лишь очень хотел его убить, и рука сама выбирала правильный прицел, а палец сам нажимал на курок в нужный момент. Он действовал совершенно бессознательно и только поэтому никогда не промахивался, только поэтому уворачивался от пуль и ударов, только поэтому всегда оставался в живых.
Он убил человек семьдесят солдат, как чеченских, так и русских, и не менее тридцати человек, не имеющих отношения к воюющим сторонам. Среди этих тридцати были двое российских журналистов и один иностранец, фотограф-американец, а также – половина обитателей небольшой чеченской деревушки, где он расстрелял тех, кто не успел убежать – несколько дряхлых стариков, двух беременных женщин и стайку малолетней чеченской детворы, спрятавшейся, когда он поднял в селении шум своими выстрелами, в каком-то сарае, на который он набрел в поисках оставшихся в живых. Многие из успевших скрыться от него в горах, хорошо его рассмотрели и запомнили. А потом подробно описали тем, кто носит оружие, тем, кто называет себя мужчинами.
На него началась охота. Но он ушел в горы и всегда уходил от преследования, от погони, пробираясь такими тропами, какими не ходили даже местные старожилы. Временами он спускался, выслеживал очередную жертву, убивал ее и вновь скрывался в горах. Он нападал по ночам на отдаленные горские аулы, по наружной стене взбирался на крышу сложенного из грубых камней чеченского дома и убивал всех, кого находил на втором, жилом этаже, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков. Чеченцы прозвали его Ночным Убийцей и Сумасшедшим и были очень недалеки от истины.
Его взял через пару недель известный многим в Чечне охотник за людьми Аслан, профессией которого было не убийство, а захват в плен. Одно время он предпочитал брать русских в заложники, выслеживая в основном гражданских и, особенно, иностранцев. Однако со временем получать выкуп стало все сложнее и сложнее и сам процесс получения денег за заложника стал намного опаснее, чем его захват. Убить при этом могли в любой момент, едва только ты моргнешь глазом. Причем не только те, кто привозил деньги, чтобы выкупить его пленников, но и конкуренты, такие же охотники за людьми, устраивавшие друг на друга засады и отбивавшие добычу у более удачливых.
Поэтому Аслан перешел на похищение российских солдат, которых можно было не за такие большие деньги, но все же очень выгодно продать в рабство в глухие чеченские селения, лежащие в стороне от военных действий. Когда же по Чечне, словно чума или холера, распространилась страсть к рукопашным человеческим боям, Аслан начал поставлять тем, у кого было желание приобрести хорошего бойца в свою собственность и деньги на это, российских солдат, пригодных на роль бойца-гладиатора.
Это был очень хороший бизнес. Нужно было только суметь захватить экземпляр помощнее, поэффектнее, – и его можно было продать за очень большие деньги. Но каждый раз покупающий брал, собственно говоря, кота в мешке, не имея никакой гарантии, что он окажется совершенно бездарным в бою на арене. Чтобы хоть как-то проверить качество товара, поставляемого Асланом, многие привозили с собой специально обученного бойца, в обязанность которого входило раздразнить «товар», спровоцировать его на драку, и, оказывая пассивное сопротивление, дать проявить ему все свои способности к рукопашному бою. И, надо сказать, иногда после такой проверки Аслан пролетал со своим «товаром». Никто не хотел покупать у него неумелого бойца, даже за низкую цену, ясно было, что в первом же бою он будет убит, и деньги пропадут зря. В таких случаях Аслану приходилось продавать «некондицию», как и прежде, в рабы, на плантации опийного мака, высоко в горы. Старики-горцы платили охотно даже за «гнилой» товар, правда – копейки.
Но это для Аслана был, можно сказать, прямой убыток. Поэтому, когда по Чечне прошел слух о Сумасшедшем, убивающем без разбора, как чума, стреляющем быстро, как молния, и разящем точно, как гнев Аллаха, охотник за живым товаром Аслан обрадовался как чеченский подросток, который впервые убил русского и завладел его оружием. Поймать Сумасшедшего – это был верный заработок, верные деньги, причем – очень большие деньги.
Сумасшедший уже всем доказал свое искусство в убийстве – ведь часто он обходился м без огнестрельного оружия, без своего «ТТ», с которым не расставался, или трофейного автомата снятого с убитого им солдата. Сумасшедший часто убивал и руками, прокрадываясь прямо в район расположения русских подразделений или в самый центр стоянки чеченского отряда. Убитых им людей находили в казармах, у костров, в охраняемых зданиях, лежавшими рядом со спокойно спавшими бок о бок с ними друзьями.
Нет, Сумасшедший был бы очень хорошим товаром, в этом у Аслана не было никаких сомнений. Сам Аллах послал ему такой удачный случай.
Аслан взял его, использовав очень простой прием, известный каждому охотнику или рыболову – на приманку, на подсадного, на живца. Захватив российского солдата, который в качестве гладиатора товарной ценности не имел, Аслан принялся выслеживать Сумасшедшего, бросаясь из конца в конец Чечни, едва только до него доходили слухи о его появлении. Аслан даже радовался, что его родная Ичкерия не такая большая страна, как, скажем, воюющая с ней Россия. В России найти того человека, что тебе нужен – что стреляную гильзу в чеченских горах – на каждом шагу лежат сотнями, но где твоя, неизвестно...
Через две недели, он его настиг. Он догнал Сумасшедшего в отрезанном от остальной Чечни горном ауле, в котором тот убил троих взрослых мужчин и подростка пятнадцати лет, отправившихся на охоту на архаров. Их трупы нашли всего в паре километров от селения. Аслан разложил костер метрах в ста от того места, усадил за него свою приманку, русского пацана-солдата лет двадцати, натянул на него бешмет, надвинул на уши папаху дал ему незаряженную винтовку, пачку сигарет, сунул в руки дечигпондар – что-то вроде русской балалайки, – и приказал сидеть у костра часа три, пока не стемнеет окончательно и еще два часа после наступления темноты, курить и бренчать по струнам, а потом там же, у костра, лечь спать. Зачем все это нужно делать, он русскому пареньку, конечно, объяснять не стал. А сам устроился в засаде, место он выбрал скалистое, да еще поросшее кустарником, спрятаться было не трудно.
В первую ночь Сумасшедший так и не появился, хотя ясно было, что он где-то все еще около селения. Аслан со своей приманкой расположился прямо на единственной дороге из горного селения вниз к подножью гор, и если бы тот решил спускаться, он не мог бы пройти мимо незамеченным. Но в ту ночь Сумасшедший побывал в самом ауле. Он пробрался в высокую десятиметровую сторожевую башню, стоявшую на краю чеченского села уже веков пять и зарезал часового, поставленного на ней именно для того, чтобы охранять аул от нападения Сумасшедшего.
Вечером следующего дня Аслан вновь посадил русского парня, одетого чеченцем у костра, разведенного на том же самом месте и опять заставил его бренчать на горской балалайке.
Парень родом был из-под Орла, у себя в селе балалайку когда-то в руках держал, хотя играть толком и не умел, и сейчас, сидя в чеченских горах у потрескивающего в густой горной темной тишине костра, дергал струны, извлекая из них какое-то подобие русских мелодий, хотя догадаться, какую именно он песню играет, можно было, только спросив об этом у него самого. Но самому ему казалось, что играет он очень хорошо.
Он временами даже забывал, что он в плену, что надежды убежать у него нет никакой, что часто его мучает мысль о смерти, что долго он здесь не продержится и страшный угрюмый чеченец, захвативший его в плен, и постоянно бьющий его и издевающийся над ним, скоро пристрелит его. Звуки струн, жалобно тренькающих под его неумелыми, да еще и разбитыми в кровь пальцами, на которые чеченец наступил ему каблуком своего сапога, когда он заснул от усталости во время короткого отдыха в пути в этот аул по горной дороге, уносили его из проклятой Чечни домой, где батя с маманей, где неоглядные поля спелого ячменя да проса, где днем – латаный-перелатаный трактор «Беларусь», на котором он развозил девчат на дойку, а вечером – веселый треп в клубе с теми же девчатами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26