Он взял ее за талию и посмотрел в глаза. Иван не увидел в них ни острого желания завладеть им, ни стремления втянуть его в себя, победить, перебороть его волю. В ее глазах он видел лишь желание принадлежать ему, покоряться его воле, и, тут Иван чуть не задохнулся от какого-то острого чувства – умереть вместе с ним. Он ясно прочитал в ее глазах желание смерти. Ее жизнь была в его руках. Не потому, что он мог в любую минуту умертвить ее, изломать ее тело, заставить кричать и корчиться от боли. Она сама отдавала ему право распоряжаться ее жизнью.
Ивану очень захотелось увидеть ее тело, приготовившееся встретить смерть. Он развязал черную косынку и ее волосы легли на плечи, закрытые черным платьем. Расстегивая ее платье, он почувствовал, как она прижалась щекой к его руке и понял, что это была не ласка. Это было признание его силы, его власти над ее жизнью, готовность принять смерть от руки, к которой прижалась ее щека.
Платье упало на пол. Иван положил ей руки на плечи, взял ее за горло, нащупывая то самое место, на котором лежал его палец на горле ее матери. Женщина слегка дрожала, но не сопротивлялась. Она неуверенно начала расстегивать его рубашку, но он не почувствовал в этом ее стремления его обнажить и тем самым сделать беззащитным. Он понял, что она угадала его желание – увидеть ее сосок, запутавшийся в волосах на его груди. И от этого теплая волна выплеснулась откуда-то из глубины, закружила голову и осела между бедер, толчками напрягая его член.
Не сумев расстегнуть черный бюстгальтер, он просто порвал е него застежки и обнажил ее груди, тут же прижав их к своей груди и опуская руки по спине ниже и ниже, засунул и з ей в такие же черные трусики, и сжал ягодицы. Ее руки возились с пуговицами на его джинсах, а Ивану уже не терпелось, освободить свой член от прикосновений грубой материи и ощутить его в руках этой женщины. Первое прикосновение ее пальцев к головке его члена вызвало у него легкую дрожь, по спине пробежали мурашки и ему захотелось войти в эту женщину медленно, чтобы подробно ощущать все оттенки первого узнавания. Ее руки легко поглаживали его член, совершая движения, от которых ему было невыразимо приятно. Не было никакого ощущения опасности, хотелось погружаться еще и еще, глубже, в это растворяющее его чувство полного овладения женским телом, Женщиной.
Они поднял ее за бедра и поставил на кровать. Опуская руки по ее ногам вместе с трусиками, он увидел еще одно черное пятно, вытянутой полоской застрявшее у нее между ног. Он положил руку ей на лобок, и она тут же слегка раздвинула ноги, пропуская его руку к влагалищу. Он взял ее ладонью снизу правой рукой, левой обхватил за спину и положил на кровать.
Он уже ни о чем ни думал, ни о чем не заботился, ни о чем не беспокоился. Он забыл о Казанском вокзале, о пистолетах с номерами, о Крестном и Никитине, он забыл о всей Москве, и о Чечне тоже, он забыл о всей России и о всем мире, он забыл, наконец, что он Иван, что его профессия – смерть, забыл, что он вообще жив. Он чувствовал теперь одну только Женщину и больше ничего не хотел...
...Едва вынырнув из водоворота новых для себя и столь ярких ощущений, что ему удалось полностью раствориться в женском теле и овладеть им изнутри, а не только почувствовать его на своем члене, Иван вспомнил, почему-то о мертвой старухе, лежащей в соседней комнате. И тут же подумал о Крестном. Из холодной черной пустоты, которая зажглась такими же холодными звездами перед незрячими глазами старухи, выплыло лицо Крестного с таким же пустым и холодным взглядом, как это межзвездное пространство в московском небе.
– У тебя есть телефон, – спросил женщину Иван.
Она молча взяла с тумбочки сотовый и протянула Ивану. Не вставая с кровати и одной рукой продолжая обнимать теплое женское тело, Иван набрал контактный номер Крестного.
– Я выиграл, Крестный, – сказал Иван, едва услышав ответ в телефонной трубке. – Семь номерных игрушек лежат у меня перед глазами.
Иван скосил взгляд на тумбочку, на которой лежали восемь пистолетов, лишь один из которых был без номера. Тот, который Иван забрал у балашихинского лейтенанта.
– Тебе перечислить их номера?
– Не надо, Ваня, я и так тебе верю. Я знал, что ты выиграешь, и сам хотел этого.
Крестный вздохнул в трубку.
– А вот я, похоже, проиграл.
– О чем ты? – не понял Иван.
– Игра с летальным исходом, Ваня. Это наша жизнь. Я придумал эту фразу давно. Очень давно. И вот, проигрываю. Приближаюсь стремительно к этому исходу. Game over...
– Крестный, ты пьян? – спросил Иван.
В трубке неожиданно появился другой голос – жесткий и нервный.
– Он трезв. И почти мертв. И я его, суку, буду медленно убивать. Как он убивал всех нас, когда заставлял резать друг друга и рвать друг друга руками. Теперь я буду его рвать и резать...
– Кто это? – перебил Иван.
– Мы с тобой знакомы, чеченская тварь. Я пожалел тебя год назад. Оставил в живых. Надо было шлепнуть тебя там же, у гостиницы «Украина».
«Илья, – понял Иван. – Первый номер».
– Ты спрашиваешь, кто я? Я тот, кого ты увидишь последним. Я лучший в России. Первый. Потому, что я убью тебя. Ты узнаешь, кто я. И ты, и вся эта ебаная Россия узнает, кто такой Илья...
Иван тут только обратил внимание, что он не лежит уже в постели, а прижимает трубку плечом к левому уху и торопливо одевается.
– Где ты находишься? – спросил он.
– Я знал, что ты захочешь меня увидеть, – удовлетворенно сказал Илья. – Ведь ты же думаешь, что первый – ты! Нет, чеченский козел, ты – никто. Ты был ничем, и снова станешь ничем, как только встретишься со мной. Потому, сто первый – я!
– Мне плевать, кто первый, – сказал Иван. – Отпусти старика...
– Я отпущу... Я обязательно отпущу его душу на волю... Приезжай с ним попрощаться. Хочешь попрощаться? А ты хочешь, труп смердячий? Скажи ему, что ты хочешь!
Последние фразы относились, явно не к Ивану.
В трубке вновь появился голос Крестного.
– Я не прошу тебя, Ваня. Но я знаю, что ты сам по-другому не сможешь. Ваня, их трое тут. Остальных Никитин спугнул. Кто разбежался, кого никитинские люди похватали. А меня этот вот увез, Илюшенька, первенец мой. Пьяный сейчас в жопу...
– Это ты, Отмороженный, – жопа, – вновь ворвался в трубку голос Ильи. – И будешь в жопе. Потому, что тебе будет жопа жоп во веки веков и вечная жопа. И почиешь ты в жопе.
– Что ты все о жопе? – спросил Иван. – Голубой что ли? Как тебя найти? Чтобы я смог посмотреть на тебя в последний раз, как ты говоришь.
Илья уловил двусмысленность, прозвучавшую в словах Ивана, и заволновался.
– Нет. Нет, я не так сказал... Я буду последним, кто увидит тебя... Нет? Нет. Подожди... Ты будешь последним, кто увидит... меня? Или тебя?.. Слушай, пошел ты на хуй! Будешь мне мозги ебать еще со своими вопросами. «Кто последний? Кто последний?» Что у нас тут, очередь что ли?
– Где ты находишься? – прервал Иван его пьяный бред.
– Во-о-от! Вот тот вопрос, который ты должен был задать с самого начала! Приезжай. Буду рад! Я жду тебя в зоопарке. Самое место для тебя. Я тебе тут квартирку присмотрел. Хэ-э-э-э... К табличкой уже. Вот, смотри, написано: «Волк чеченский». Давай... Приезжай... И я тебя убью. Потому, что я тебя не боюсь.
– Да,– сказал Иван, – но ты боишься смерти.
И отключил телефон.
Он только сейчас заметил, что женщина рядом с ним, в комнате. Она по-прежнему лежала в постели, только натянула на себя одеяло и куталась в него, будто ее знобит.
– У тебя есть машина? – спросил Иван.
Она покачала головой.
– Я недавно продала ее, – ответила женщина. – Матери нужны были наркотики, а я давно уже не работаю...
– Ладно, – сказал Иван. – Тогда помоги мне в другом. Выбери мне еще один пистолет. Из тех, что на тумбочке.
Женщина внимательно посмотрела на Ивана. Потом так же внимательно – на лежащее на тумбочке оружие. Наконец, она взяла один из пистолетов и протянула его Ивану. Иван увидел на нем цифру «3».
– Почему ты выбрала третий? – спросил он.
– Не знаю, – ответила она. – Наверное, потому, что это – сегодняшнее число. День, когда я встретила тебя. И когда умерла мать...
– Да, – сказал Иван. – Сегодня – это значит «здесь» и «сейчас», тот есть немедленно. «Сегодня» – это хорошее число...
«Зоопарк – это прекрасно, – думал Иван, шагая на Крымский вал. – Это рядом с домом». Он вспомнил крики попугаев и хохот гиены, которые не давали ему уснуть в его «берлоге» на площади Восстания, в маленькой квартирке на шестнадцатом этаже высотки.
Такси он остановил минут через пять. И пока мчался по Садовому кольцу, пролетая то Крымский мост, то Парк культуры, то Сенную площадь и толи начало, толи конец Арбата, то Калининский проспект, Иван думал о предстоящей встрече с Ильей и Крестным.
«Зоопарк слишком большой, чтобы искать в нем наобум, – размышлял Иван. – Так я до утра там ничего не найду. А утром появятся посетители, Илья протрезвеет и может вообще оттуда смыться. Трезвый, к тому же, он будет гораздо осторожнее. Он не мог не проболтаться. Должна быть какая-то зацепка...»
Иван еще и еще раз прокручивал разговор по телефону. Ага! Вот оно. «Волк чеченский...» Вольеры с волками, насколько помнил Иван, находились не на главной территории зоопарка, а на той, что вплотную подходила к Садовому кольцу. По его расчетам, она должна была граничить с двором какой-нибудь организации, фасадом выходящей на Садово-Кудринскую. Самый подходящий для Ивана маршрут. Он всегда шел не там, где его ждали. А что у входов в зоопарк его будут поджидать Иван почти не сомневался.
Он посмотрел в окно. Проезжали уже американское посольство.
– Куда тебе, – спросил водитель такси.
– Чуть по дальше. На угол улицы Качалова, – ответил Иван.
Расплатившись с водителем, он перешел Садово-Кудринскую и сразу же нашел то, что искал – здание Академии общественных наук, с огромным, глубоким, судя по всему, двором. Слева от главного, выходящего на улицу, корпуса, была проходная с воротами. Там, конечно же, дежурил милиционер. Такая уж традиция у московских общественных организаций – ставить мента на входе.
В планы Ивана не входило поднимать какой-либо шум, поэтому, он даже останавливаться не стал около проходной, а направился к концу правого крыла здания. Тут был такой же забор, такие же ворота, только закрытые со стороны двора на огромный амбарный замок, и не открывавшиеся, судя по всему, лет с десяток. Тем лучше, решил Иван, никто и никогда через эти ворота не ходит и не ездит, значит, место безлюдное, самое подходящее.
Он остановился около забора, достал свой любимый «Winston», закурил и постоял секунд двадцать с видом человека очень уставшего. Ни справа, ни слева на Садово-Кудринской видно никого не было. Дождавшись, когда в очень редком потоке машин появится пауза, Иван в два движения перемахнул забор и продолжал курить уже по ту сторону, во дворе Академии, вглядываясь в глубину двора, освещенного несколькими мощными фонарями, но слишком фрагментарно. Конца двора не было видно, он терялся в неясном сумраке за ближайшим фонарем.
Иван затоптал окурок и двинулся вглубь двора, не особенно прячась от света фонарей, поскольку предполагал, что вряд ли охраняющая объект милиция будет делать обход территории. Он хорошо знал ту минимальную по ночам, когда нет глаз начальства, степень ответственности, с которой охранники относятся к своим обязанностям.
За главным корпусом оказалась небольшая внутренняя площадь со сквериком, заросшим огромными елками. Дальше начинались длинные корпуса – толи учебные, толи общежития – расположенные буквой «Е». Между первыми «перекладинами» здания Иван обнаружил спортивную площадку, обнесенную высокой трехметровой сеткой, между вторыми – пустое гулкое пространство заасфальтированного плаца.
«Строевой подготовкой они, что ли, здесь занимаются?» – подумал Иван.
Так и не решив вопроса о предназначении этой площади, Иван обогнул последнее крыло здания и в ноздри ему сразу ударил характерный едкий запах не то курятника, не то свинарника, а вернее – специфический коктейль из запахов экскрементов всех зверей мира. Ну, или почти всех. Но запах московского зоопарка ни с чем спутать было нельзя. Разве только с запахом какого-нибудь берлинского зоопарка. Но в Москве этот запах был сугубо индивидуальным.
Иван не ошибся. Двор Академии действительно имел общий забор с Московским зоопарком. Иван был уверен, что найдет в нем немало удобных для проникновения дыр и снова не ошибся. Не только удобный лаз в заборе он отыскал сразу же, но даже что-то вроде тропинки. В таких заборах не может не быть проложенных народом троп. Потому, что если через площадь Восстания от Академии до метро идти минут пятнадцать, то через зоопарк, напрямую – не больше трех. А сэкономить лишнюю минуту для москвича – все равно, что для древнего человека добыть шкуру мамонта.
Но Ивану не нужна была прохоженная тропа. Он дошел только до первых клеток. И осторожно, стараясь не шуметь, выбрался между ними на асфальтированную дорожку. Вонь стояла не вообразимая. Звери пахнут не так, как люди, отметил про себя Иван, вспомнив свое наказание в чеченском «карцере», выгребной яме сортира, где он просидел несколько суток в за попытку побега из рабства. Запах зверя острее и резче человеческого, приторного и сладковатого даже при разложении.
Иван медленно, прислушиваясь к своим ощущениям, переходил от клетки к клетке. Большинство их обитателей спали, изредка ворча во сне. Иван даже не видел, кто именно обитал в той или иной клетке, в темноте все клетки были одинаковы, а искать надписи...
Внезапно его остановило ощущение опасности. Иван замер в тени дерева, вслушиваясь и всматриваясь в московскую ночь, переполненную сидевшими в своих клетках дикими зверями. Через одну клетку от него какой-то небольшой зверь, размером с собаку, в темноте трудно было разглядеть, какой именно, метался по своему жилищу, равномерно и безостановочно перебегая от одной его стены к другой, поворачиваясь там и вновь начиная такое же движение к другой стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24