На многоветвистом дереве западной цивилизации, своими корнями
идущем глубоко в историю, мы облюбовали только одну ветвь, не зная, не желая
знать всех остальных, в полной уверенности, что мы прививаем себе самую
"подлинную европейскую цивилизацию. Но европейская цивилизация имеет не
только разнообразные плоды и многочисленные ветви, но и корни, питающие
дерево и, до известной степени, обезвреживающие своими здоровыми соками
многие ядовитые плоды. Поэтому даже и отрицательные учения на своей родине,
в ряду других могучих духовных течений, им: противоборствующих, имеют
совершенно другое психологическое и историческое значение, нежели когда они
появляются в культурной пустыне и притязают стать единственным фундаментом
русского просвещения и цивилизации. Si duo idem dicunt, non est
idem.[23] На таком фундаменте не была построена еще ни одна
культура.
В настоящее время нередко забывают, что западноевропейская культура
имеет религиозные корни, по крайней мере наполовину построена на религиозном
фундаменте, заложенном средневековьем и реформацией. Каково бы ни было наше
отношение к реформационной догматике и вообще к протестантизму, но нельзя
отрицать, что реформация вызвала огромный религиозный подъем во всем
Западном мире, не исключая и той его части, которая осталась верна
католицизму, но тоже: была принуждена обновиться для борьбы с врагами. Новая
личность европейского человека, в этом смысле, родилась в реформации (и это
происхождение ее наложило на нее свой отпечаток), политическая свобода,
свобода совести, права человека и гражданина были провозглашены также
реформацией (в Англии); новейшими исследованиями выясняется также значение
протестантизма, особенно в реформатстве, кальвинизме и пуританизме, и для
хозяйственного развития, при выработке индивидуальностей, пригодных стать
руководителями развивавшегося народного хозяйства. В протестантизме же
преимущественно развивалась и новейшая наука, и особенно философия. И все
это развитие шло со строгой исторической преемственностью и постепенностью,
без; трещин и обвалов. Культурная история западноевропейского мира
представляет собою одно связное целое, в котором еще живы и свое необходимое
место занимают и средние века, и реформационная эпоха, наряду, с веяниями
нового времени.
Уже в эпоху реформации обозначается и то духовное русло, которое
оказалось определяющим для русской интеллигенции. Наряду с реформацией в
гуманистическом ренессансе, возрождении классической древности возрождались
и некоторые черты язычества. Параллельно с религиозным индивидуализмом
реформации усиливался и неоязыческий индивидуализм, возвеличивавший
натурального, невозрожденного человека. По этому воззрению, человек добр и
прекрасен по своей природе, которая искажается лишь внешними условиями;
достаточно восстановить естественное состояние человека, и этим будет все
достигнуто. Здесь -- Корень разных естественно-правовых теорий, а также и
новейших учений о прогрессе и о всемогуществе одних внешних реформ для
разрешения человеческой трагедии, а следовательно, и всего новейшего
гуманизма и социализма. Внешняя, кажущаяся близость индивидуализма
религиозного и языческого не устраняет их глубокого внутреннего различия, и
поэтому мы наблюдаем в новейшей истории не только параллельное развитие, но
и борьбу обоих этих течений. Усиление мотивов гуманистического
индивидуализма в истории мысли знаменует эпоху так называемого
"просветительства" ("Aufklдrung") в XVII, XVIII, отчасти XIX веках.
Просветительство делает наиболее радикальные отрицательные выводы из посылок
гуманизма: в области религии, через посредство деизма, оно приходит к
скептицизму и атеизму; в области философии, через рационализм и эмпиризм, --
к позитивизму и материализму; в области морали, чрез "естественную" мораль,
-- к утилитаризму и гедонизму. Материалистический социализм тоже можно
рассматривать как самый поздний и зрелый плод просветительства. Это
направление, которое представляет собою отчасти продукт разложения
реформации, но и само есть одно из разлагающих начал в духовной жизни
Запада, весьма влиятельно в новейшей истории. Им вдохновлялась великая
французская революция и большинство революций XIX века, и оно же, с другой
стороны, дает духовную основу и для европейского мещанства, господство
которого сменило пока собой героическую эпоху просветительства. Однако очень
важно не забывать, что хотя лицо европейской земли все более искажается
благодаря широко разливающейся в массах популярной философии
просветительства и застывает в холоде мещанства, но в истории культуры
просветительство никогда не играло и не играет исключительной или даже
господствующей роли; Дерево европейской культуры и до сих пор, даже незримо
для глаз, питается духовными соками старых религиозных корней. Этими
корнями, этим здоровым историческим консерватизмом и поддерживается
прочность этого дерева, хотя в той мере, в какой просветительство проникает
в корни и ствол, и оно тоже начинает чахнуть и загнивать. Поэтому нельзя
считать западноевропейскую цивилизацию безрелигиозной в ее исторической
основе, хотя она, действительно, и становится все более таковой в сознании
последних поколений. Наша интеллигенция в своем западничестве не пошла
дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада,
причем приняла их в связи с наиболее крайними и резкими формами философии
просветительства. В этом отборе, который произвела сама интеллигенция, в
сущности, даже и не повинная западная цивилизация в ее органическом целом. В
перспективе ее истории для русского интеллигента исчезает совершенно роль
"мрачной" эпохи средневековья, всей реформационной эпохи с ее огромными
духовными приобретениями, все развитие научной и философской мысли помимо
крайнего просветительства. Вначале было варварство, а затем воссияла
цивилизация, т. е. просветительство, материализм, атеизм, социализм, -- вот
несложная философия истории среднего русского интеллигентства. Поэтому в
борьбе за русскую культуру надо бороться, между прочим, даже и За более
углубленное, исторически сознательное западничество.
Отчего же так случилось, что наша интеллигенция усвоила себе с такою
легкостью именно догматы просветительства? Для этого может быть указано
много исторических причин, но в известной степени отбор этот был и свободным
делом самой интеллигенции, за которое она постольку и ответственна перед
родиной и историей.
Во всяком случае, благодаря этому разрывается связь времен в русском
просвещении, и этим разрывом Духовно больна наша родина.
III
Отбрасывая христианство и устанавливаемые им нормы жизни, вместе с
атеизмом или, лучше оказать, вместо атеизма наша интеллигенция воспринимает
догматы религии человекобожества, в каком-либо из вариантов, выработанных
западно-европейским просветительством, переходит в идолопоклонство этой
религии. Основным догматом, свойственным всем ее вариантам, является вера в
естественное совершенство человека, в бесконечный прогресс, осуществляемый
силами человека, но, вместе с тем, механическое его понимание. Так как все
зло объясняется внешним неустройством человеческого общежития и потому нет
ни личной вины, ни личной ответственности, то вся задача общественного
устроения заключается в преодолении этих внешних неустройств, конечно,
внешними же реформами. Отрицая Провидение и какой-либо изначальный план,
осуществляющийся в истории, человек ставит себя здесь на место Провидения и
в себе видит своего спасителя. Этой самооценке не препятствует и явно
противоречащее ей механическое, иногда грубо материалистическое понимание
исторического процесса, которое сводит его к деятельности стихийных сил (как
в экономическом материализме); человек остается все-таки единственным
разумным, сознательным агентом, своим собственным провидением. Такое
настроение на Западе, где оно явилось уже в эпоху культурного расцвета,
почувствованной мощи человека, психологически окрашено чувством культурного
самодовольства разбогатевшего буржуа. Хотя для религиозной оценки это
самообожествление европейского мещанства -- одинаково как в социализме, так
и индивидуализме -- представляется отвратительным самодовольством и духовным
хищением, временным притуплением сознания, но на Западе это
человекобожество, имевшее свой Sturm und Drang[24], давно уже
стало (никто, впрочем, не скажет, надолго ли) ручным и спокойным, как и
европейский социализм. Во всяком случае, оно бессильно пока расшатать (хотя
с медленной неуклонностью и делает это) трудовые устои европейской культуры,
духовное здоровье европейских народов. Вековая традиция и историческая
дисциплина труда практически еще побеждают разлагающее влияние самообожения.
Иначе в России, при происшедшем здесь разрыве связи исторических времен.
Религия человекобожества и ее сущность -- самообожение в России были приняты
не только с юношеским пылом, но и с отроческим неведением жизни и своих сил,
получили почти горячечные формы. Вдохновляясь ею, интеллигенция наша
почувствовала себя призванной сыграть роль Провидения относительно своей
родины. Она сознавала себя единственной носительницей света и европейской
образованности в этой стране, где все, казалось ей, было охвачено
непроглядной тьмой, все было столь варварским и ей чуждым. Она признала себя
духовным ее опекуном и решила ее спасти, как понимала и как умела.
Интеллигенция стала по отношению к русской истории и современности в
позицию героического вызова и героической борьбы, опираясь при этом на свою
самооценку. Героизм -- вот то слово, которое выражает, по моему мнению,
основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм
самообожения. Вся экономия ее душевных сил основана на этом самочувствии.
Изолированное положение интеллигента в стране, его оторванность от
почвы, суровая историческая среда, отсутствие серьезных знаний и
исторического опыта, все это взвинчивало психологию этого героизма.
Интеллигент, особенно временами, впадал в состояние героического экстаза, с
явно истерическим оттенком. Россия должна быть спасена, и спасителем ее
может и должна явиться интеллигенция вообще и даже имярек в частности, и
помимо его нет спасителя и нет опасения. Ничто так не утверждает психологии
героизма, как внешние преследования, гонения, борьба с ее перипетиями,
опасность и даже погибель. И -- мы знаем -- русская история не скупилась на
это, русская интеллигенция развивалась и росла в атмосфере непрерывного
мученичества, и нельзя не преклониться перед святыней страданий русской
интеллигенции. Но и преклонение перед этими, страданиями в их необъятном
прошлом и тяжелом настоящем, перед этим "крестом" вольным или невольным, не
заставит молчать о том, что все-таки остается истиной, о чем нельзя молчать
хотя бы во имя пиетета перед мартирологом интеллигенции.
Итак, страдания и гонения больше всего канонизируют героя и в его
собственных глазах, и для окружающих. И так как, вследствие печальных
особенностей русской жизни, такая участь постигает его нередко уже в юном
возрасте, то и самосознание это: тоже появляется рано, и дальнейшая жизнь
тогда является лишь последовательным развитием в принятом направлении. В
литературе и из собственных наблюдений каждый без труда найдет много
примеров тому, как, с одной стороны полицейский режим калечит людей, лишая
их возможности полезного труда, и как, с другой стороны, он содействует
выработке особого духовного аристократизма, так сказать, патентованного
героизма, у его жертв. Горько думать, как много отраженного влияния
полицейского режима в психологии русского интеллигентского героизма, как
велико было это влияние не на внешние только судьбы людей, но и на их души,
на их мировоззрение. Во всяком случае, влияние западного просветительства,
религии человекобожества и самообожения нашли в русских условиях жизни
неожиданного, но могучего союзника. Если юный интеллигент -- скажем, студент
или курсистка -- еще имеет сомнение в том, что он созрел уже для
исторической миссии спасителя отечества, то признание этой зрелости со
стороны министерства внутренних дел обычно устраняет и эти сомнения.
Превращение русского юноши или вчерашнего обывателя в тип героический по
внутренней работе, требующейся для этого, есть несложный, большею частью
кратковременный процесс усвоения некоторых догматов религии человекобожества
и quasi[25]-научной "программы" какой-либо партии и затем
соответствующая перемена собственного самочувствия, после которой сами собой
вырастают героические котурны. В дальнейшем развитии страдания, озлобление
вследствие жестокости властей, тяжелые жертвы, потери довершают выработку
этого типа, которому тогда может быть свойственно что угодно, только уже не
сомнения в своей миссии.
Героический интеллигент не довольствуется поэтому ролью скромного
работника (даже если он и вынужден ею ограничиваться), его мечта -- быть
спасителем человечества или по крайней мере русского народа. Для него
необходим (конечно, в мечтаниях) не обеспеченный минимум, но героический
максимум. Максимализм есть неотъемлемая черта интеллигентского героизма, с
такой поразительной ясностью обнаружившаяся в годину русской революции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33