Это, конечно, не означает, что русской
интеллигенции фактически чужды научные, эстетические, религиозные интересы и
переживания. Духа и его исконных запросов умертвить нельзя, и естественно,
что живые люди, облекшие свою душу в моральный мундир "интеллигента",
сохраняют в себе все чувства, присущие человеку. Но эти чувства живут в душе
русского интеллигента приблизительно так, как чувство жалости к врагу -- в
душе воина -- или как стремление к свободной игре фантазии -- в сознании
строго-научного мыслителя: именно как незаконная, хотя и неискоренимая
слабость, как нечто -- в лучшем случае -- лишь терпимое. Научные,
эстетические, религиозные переживания всегда относятся здесь, так сказать, к
частной, интимной жизни человека; более терпимые люди смотрят на них как на
роскошь, как на забаву в часы досуга, как на милое чудачество; менее
терпимые осуждают их в других и стыдливо прячут в себе. Но интеллигент как
интеллигент, т. е. в своей сознательной вере и общественной деятельности,
должен быть чужд их -- его мировоззрение, его идеал враждебны этим сторонам
человеческой жизни. От науки он берет несколько популяризованных, искаженных
или ad hoc[52] изобретенных положений и хотя нередко даже
гордится "научностью" своей веры, но с негодованием отвергает и научную
критику, и всю чистую, незаинтересованную работу научной мысли; эстетика же
и религия вообще ему не нужны. Все это -- и чистая наука, и искусство, и
религия -- несовместимо с морализмом, с служением народу; все это опирается
на любовь к объективным ценностям и, следовательно, чуждо, а тем самым и
враждебно той утилитарной вере, которую исповедует русский интеллигент.
Религия служения земным нуждам и религия служения идеальным ценностям
сталкиваются здесь между собой, и, сколь бы сложно и многообразно ни было их
иррациональное психологическое сплетение в душе человека-интеллигента, в
сфере интеллигентского сознания их столкновение приводит к полнейшему
истреблению и изгнанию идеальных запросов во имя цельности и чистоты
моралистической веры.
Нигилистический морализм есть основная и глубочайшая черта духовной
физиономии русского интеллигента: из отрицания объективных ценностей
вытекает обожествление субъективных интересов ближнего ("народа"), отсюда
следует признание, что высшая и единственная задача человека есть служение
народу, а отсюда, в свою очередь, следует аскетическая ненависть ко всему,
что препятствует или даже только не содействует осуществлению этой задачи.
Жизнь не имеет никакого объективного, внутреннего смысла; единственное благо
в ней есть материальная обеспеченность, удовлетворение субъективных
потребностей; поэтому человек обязан посвятить все свои силы улучшению
участи большинства, и все, что отвлекает его от этого, есть зло и должно
быть беспощадно истреблено -- такова странная, логически плохо обоснованная,
но психологически крепко спаянная цепь суждений, руководящая всем поведением
и всеми оценками русского интеллигента. Нигилизм и морализм, безверие и
фанатическая суровость нравственных требований, беспринципность в
метафизическом смысле -- ибо нигилизм и есть отрицание принципиальных
оценок, объективного различия между добром и злом -- и жесточайшая
добросовестность в соблюдении эмпирических принципов, т. е. по существу
условных и непринципиальных требований, -- это своеобразное, рационально
непостижимое и вместе с тем жизненно-крепкое слияние антагонистических
мотивов в могучую психическую силу и есть то умонастроение, которое мы
называем нигилистическим морализмом.
Из него вытекают или с ним связаны другие черты интеллигентского
мировоззрения, и прежде всего то существенное обстоятельство, что русскому
интеллигенту чуждо и отчасти даже враждебно понятие культуры в точном и
строгом смысле слова. Это суждение может показаться неправильным; ибо кто
больше говорит о желательности культуры, об отсталости нашего быта и
необходимости поднять его на высший уровень, чем именно русский интеллигент?
Но и тут дело не в словах, а в понятиях и реальных оценках. Русскому
человеку не родственно и не дорого, его сердцу мало говорит то чистое
понятие культуры, которое уже органически укоренилось в сознании
образованного европейца. Объективное, самоценное развитие внешних и
внутренних условий жизни, повышение производительности материальной и
духовной, совершенствование политических, социальных и бытовых форм общения,
прогресс нравственности, религии, науки, искусства, словом, многосторонняя
работа поднятия коллективного бытия на объективно-высшую ступень, -- таково
жизненное и могущественное по своему влиянию на умы понятие культуры,
которым вдохновляется европеец. Это понятие опять-таки целиком основано на
вере в объективные ценности и служении им, и культура в этом смысле может
быть прямо определена как совокупность осуществляемых в
общественно-исторической жизни объективных ценностей. С этой точки зрения
культура существует не для чьего-либо блага или пользы, а лишь для самой
себя; культурное творчество означает совершенствование человеческой природы
и воплощение в жизни идеальных ценностей и в качестве такового есть само по
себе высшая и самодовлеющая цель человеческой деятельности. Напротив,
культура, как она обычно понимается у нас, целиком отмечена печатью
утилитаризма. Когда у нас говорят о культуре, то разумеют или железные
дороги, канализацию и мостовые, или развитие народного образования, или
совершенствование политического механизма, и всегда при этом нам
преподносится нечто полезное, некоторое средство для осуществления иной цели
-- именно удовлетворения субъективных жизненных нужд. Но исключительно
утилитарная оценка культуры столь же несовместима с чистой ее идеей, как
исключительно утилитарная оценка науки или искусства разрушает самое
существо того, что зовется наукой и искусством. Именно этому чистому понятию
культуры нет места в умонастроении русского интеллигента; оно чуждо ему
психологически и враждебно метафизически. Убогость, духовная нищета всей
нашей жизни не дает у нас возникнуть и укрепиться непосредственной любви к
культуре, как бы убивает инстинкт культуры и делает невосприимчивым к идее
культуры; и наряду с этим нигилистический морализм сеет вражду к культуре
как к своему метафизическому антиподу. Поскольку русскому интеллигенту
вообще доступно чистое понятие культуры, оно ему глубоко антипатично. Он
инстинктивно чует в нем врага своего миросозерцания; культура есть для него
ненужное и нравственно непозволительное барство; он не может дорожить ею,
так как не признает ни одной из тех объективных ценностей, совокупность
которых ее образует. Борьба против культуры есть одна из характерных черт
типично русского интеллигентского духа; культ опрощения есть не
специфически-толстовская идея, а некоторое общее свойство интеллигентского
умонастроения, логически вытекающее из нигилистического морализма. Наша
историческая, бытовая непривычка к культуре и метафизическое отталкивание
интеллигентского миросозерцания от идеи культуры психологически срастаются в
одно целое и сотрудничают в увековечении низкого культурного уровня всей
нашей жизни[xxxii] .
Если мы присоединим эту характерную противокультурную тенденцию к
намеченным выше чертам нигилистического морализма, то мы получим более или
менее исчерпывающую схему традиционного интеллигентского миросозерцания,
самое подходящее обозначение для которого есть народничество. Понятие
"народничества" соединяет все основные признаки описанного духовного склада
-- нигилистический утилитаризм, который отрицает все абсолютные ценности и
единственную нравственную цель усматривает в служении субъективным,
материальным интересам "большинства" (или народа), морализм, требующий от
личности строгого самопожертвования, безусловного подчинения собственных
интересов (хотя бы высших и чистейших) делу общественного служения, и,
наконец, противокультурную тенденцию -- стремление превратить всех людей в
"рабочих", сократить и свести к минимуму высшие потребности во имя всеобщего
равенства и солидарности в осуществлении моральных требований. Народничество
в этом смысле есть не определенное социально-политическое направление, а
широкое духовное течение, соединимое с довольно разнообразными
социально-политическими теориями и программами. Казалось бы, с
народничеством борется марксизм; и действительно, с появлением марксизма
впервые прозвучали чуждые интеллигентскому сознанию мотивы уважения к
культуре, к повышению производительности (материальной, а с ней и духовной),
впервые было отмечено, что моральная проблема не универсальна, а в известном
смысле даже подчинена проблеме культуры, и что аскетическое самоотречение от
высших форм жизни есть всегда зло, а не благо. Но эти мотивы не долго
доминировали в интеллигентской мысли; победоносный и всепожирающий
народнический дух поглотил и ассимилировал марксистскую теорию, и в
настоящее время различие между народниками сознательными и народниками,
исповедующими марксизм, сводится в лучшем случае к различию в политической
программе и социологической теории и совершенно не имеет значения
принципиального культурно-философского разногласия. По своему этическому
существу русский интеллигент приблизительно с 70-х годов и до наших дней
остается упорным и закоренелым народником: его Бог есть народ, его
единственная цель есть счастье большинства, его мораль состоит в служении
этой цели, соединенном с аскетическим самоограничением и ненавистью или
пренебрежением к самоценным духовным запросам. Эту народническую душу
русский интеллигент сохранил в неприкосновенности в течение ряда
десятилетий, несмотря на все разнообразие политические и социальных теорий,
которые он исповедовал; до последних дней народничество было всеобъемлющей и
непоколебимой программой жизни интеллигента, которую он свято оберегал от
искушений и нарушений, в исполнении которой он видел единственный разумный
смысл своей жизни и по чистоте которой он судил других людей.
Но этот общий народнический дух выступает в истории русской
интеллигенции в двух резко различных формах -- в форме непосредственного
альтруистического служения нуждам народа и в форме религии абсолютного
осуществления народного счастья. Это различие есть, так сказать, различие
между "любовью к ближнему" и "любовью к дальнему" в пределах общей
народнической этики. Нужно сказать прямо: ныне почти забытый, довольно
редкий и во всяком случае вытесненный из центра общественного внимания тип
так называемого "культурного работника", т. е. интеллигента, который,
воодушевленный идеальными побуждениями, шел "в народ", чтобы помогать
крестьянину в его текущих насущных нуждах своими знаниями и своей любовью,
-- этот тип есть высший, самый чистый и морально-ценный плод нашего
народничества. Собственно "культурными деятелями" эти люди назывались по
недоразумению; если в программу их деятельности входило, как существенный
пункт, распространение народного образования, то здесь, как и всюду в
народничестве, культура понималась исключительно утилитарно; их вдохновляла
не любовь к чистому знанию, а живая любовь к людям, и народное образование
ценилось лишь как одно из средств (хотя бы и важнейшее) к поднятию народного
благосостояния; облегчение народной нужды во всех ее формах и каждодневных
явлениях было задачей жизни этих бескорыстных, исполненных любовью людей. В
этом движении было много смешного, наивного, одностороннего и даже
теоретически и морально ошибочного. "Культурный работник" разделял все
заблуждения и односторонности, присущие народнику вообще; он часто шел в
народ, чтобы каяться и как бы отмаливать своей деятельностью "грех" своего
прежнего участия в более культурных формах жизни; его общение с народом
носило отчасти характер сознательного слияния с мужицкой стихией,
руководимого верой, что эта стихия есть вообще идеальная форма человеческого
существования; поглощенный своей задачей, он, как монах, с осуждением
смотрел на суетность всех стремлений, направленных на более отдаленные и
широкие цели. Но все это искупалось одним: непосредственным чувством живой
любви к людям. В этом типе народническая мораль выявила и воплотила все, что
в ней было положительного и плодотворного; он как бы вобрал в себя и
действенно развил самый питательный корень народничества -- альтруизм. Такие
люди, вероятно, еще рассеяны поодиночке в России; но общественно-моральное
течение, их создавшее, давно уже иссякло и было частью вытеснено, частью
искажено и поглощено другой разновидностью народничества -- религией
абсолютного осуществления народного счастья. Мы говорим о том воинствующем
народничестве, которое сыграло такую неизмеримо важную роль в общественной
жизни последних десятилетий в форме революционного социализма. Чтобы понять
и оценить эту самую могущественную и, можно сказать, роковую для современной
русской культуры форму народничества, нужно проследить те духовные
соединительные пути, через которые моральный источник интеллигентского
умонастроения вливается в русло социализма и революционизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33