Но до выезда, надо полагать, «гостям» захочется повидаться кое с кем. Ваша задача, лейтенант, разузнать, с кем именно. А теперь — по своим участкам и — за дело.
— Разрешите, товарищ полковник, задать вопрос, — обратился к Решетову Костричкин.
— Слушаю вас, лейтенант.
— Не есть ли резидент иностранной разведки, один из этих трех, сам Гоулен?
Решетов и Вергизов переглянулись.
— Вы правы, лейтенант. К нам пожаловал именно Гоулен. В стане врага царит растерянность. Провал Белгородовой, неуверенность в завербованных шпионах и диверсантах вызвали там серьезное беспокойство. Вот почему сам шеф отдела по шпионажу в Советской России, Гоулен, лично прибыл сюда. Необходимо, Василий Кузьмич, обратить внимание оперативных работников на возможность применения врагами бактериологического или химического оружия. Ведь было уже дважды применено химическое оружие: на морском берегу и в инсценировании самоубийства Звягинцева, Вам ясно, лейтенант?
— Так точно, товарищ полковник!
— Тогда не будем терять времени,
Вопреки ожиданиям, «гости» провели в городе двое суток, но ни с кем не встретились. Вели они себя очень осмотрительно. Возможно, почуяли опасность разоблачения, а может, хотели усыпить бдительность. Тем не менее Костричкин был уверен, что встреча в ресторане гостиницы уже состоялась. О своих наблюдениях он доложил Решетову. Во время ужина к гостям подошел кельнер и попросил разрешения передать меню гражданину, сидевшему за соседним столом еще с тремя посетителями. Когда меню попало к Костричкине, он обнаружил, что на шестой страничке был оторван верхний уголок.
— Я убежден, — заявил Костричкин, — среди четырех, сидевших за соседним столом, находился тот, кто нужен резиденту иностранной разведки. А на оторванном от меню клочке содержались зашифрованные указания…
Полковник знал, каким острым чутьем обладает лейтенант Костричкин, и дал санкцию на розыски «Человека из ресторана».
ГЛАВА XII
Для Андрея Андреевича Якименко наступили радостные дни. Натура деятельная, он находил высшее наслаждение в кропотливом труде. Все свое время Якименко посвящал сложным вычислениям, расчетам. Чертежница едва успевала выполнять его поручения. Она оказалась способной и исполнительной помощницей, и Андрей Андреевич был весьма доволен ею.
Но так хорошо налаженный ход жизни внезапно нарушился. У Андрея Андреевича появилась новая забота. Преданная, любящая его, как родного брата, Зинаида Ивановна как-то вечером тихо вошла к нему в комнату и стала бесцельно переставлять безделушки с одного места на другое. Андрей Андреевич знал, что эго служило признаком сильного волнения.
В молодости Зинаида Ивановна очень дружила с женой Андрея Андреевича. Она близко к сердцу приняла кончину подруги и, беспокоясь о здоровье Андрея Андреевича, без зова пришла в дом и стала ухаживать за Якименко в дни его болезни. Но болезнь затянулась. Видя безвыходность его положения, Зинаида Ивановна осталась, надеясь, что ее взрослые сыновья-студенты обойдутся без матери.
Андрей Андреевич высоко ценил искреннюю дружбу Зинаиды Ивановны.
Человек чрезвычайно вспыльчивый, Якименко тем не менее ни разу не повысил голоса в ее присутствии. Он тотчас смирял в себе раздражение или гнев, как только появлялась Зинаида Ивановна. Это обстоятельство по-своему воспринял младший сын Валерий. Провинившись и ожидая стычки с отцом, он обращался к Зинаиде Ивановне. Она же всеми силами старалась помочь перевоспитанию этого испорченного юноши.
По натуре цельная и чистая, Зинаида Ивановна не терпела лжи и притворства. Она видела, что молодой Якименко идет по дурному пути, и делала все, чтобы образумить Валерия. Это ей удалось до некоторой степени. Валерий стал меньше пить, реже обращаться за деньгами к отцу, вел себя более сдержанно. Зинаида Ивановна старалась сохранять мир в семье, необходимый для работы Андрея Андреевича покой.
Профессор Якименко догадывался об этом и был глубоко благодарен Зинаиде Ивановне.
И вот она чем-то заметно встревожена, но не решается высказаться…
— Вы чем-то расстроены, Зинаида Ивановна, — спросил профессор. — Ведь так?
— Да… — после паузы едва слышно произнесла Зинаида Ивановна.
— Так скажите, что случилось, и не томите себя и меня.
Зинаида Ивановна на мгновение застыла у приемника, затем подошла к столу и села.
— Я вынуждена вас покинуть…
— Что?.. — удивленно вскрикнул Андрей Андреевич, от неожиданности уронив очки.
— Не волнуйтесь, Андрей Андреевич, это ненадолго.
— Но почему?
— Дочь, Катя, родить вот-вот должна… письмо прислала. У нее еще двое маленьких, а присмотрев за ними некому…
— Послушайте, Зинаида Ивановна, зачем вам уезжать? Пусть лучше дочь приедет к нам на время родов. Все-таки здесь видные специалисты… И детей можно было бы привезти. Пожили бы все здесь, а когда Катя окрепнет, Валерий их на машине отвезет домой. И им удобно, и вам бы не пришлось уезжать… — просительно закончил он.
— К сожалению, это невозможно, Андрей Андреевич, — тихо проговорила Зинаида Ивановна. — Дом у нее в деревне, хозяйство, садик, корова… — она виновато посмотрела на Андрея Андреевича.
Старик как-то сразу обмяк и сгорбился. У него был такой растерянный вид, что Зинаида Ивановна с дрожью в голосе проговорила:
— Очень прошу вас, не волнуйтесь так, Андрей Андреевич, я оставлю вместо себя близкую мою знакомую, очень хорошую женщину… Не пройдет и месяца, как я вернусь обратно, и все пойдет по-старому. Не расстраивайтесь так.
Наступило тягостное молчание.
Андрей Андреевич думал о том, насколько близким, необходимым человеком в его доме стала эта хорошая женщина. Трудно даже себе представить, как мог бы он обходиться без нее, да и Валерий тоже. Но настаивать он не считал возможным. Всякий волен поступить так, как находит нужным. С огорчением подумал, что она уезжает в самый разгар подготовки к празднованию его юбилея, но взял себя в руки.
— Что ж, Зинаида Ивановна. Раз вы не можете остаться, значит, надо мириться. Куда ж денешься, — и он заковылял в свою рабочую комнату, сутулясь сильнее обычного.
Лидия оторвалась на минуту от чертежа и внимательно посмотрела на новую хозяйку.
Задумчивые темные глаза, прямой нос и красиво очерченные губы делали ее очень привлекательной.
С тех пор как уехала Зинаида Ивановна, сменившая ее Любовь Петровна полновластно распоряжалась в доме. Очень опрятная, волевая и энергичная, она быстро освоилась в новой обстановке, и жизнь в доме шла по-прежнему.
Андрей Андреевич настоял, чтобы Любовь Петровна взяла в дом работницу, которая помогала бы ей. Любовь Петровна не брезговала никакой работой, и когда понадобилось показать домработнице, как следует вымыть пол в прихожей или почистить запылившийся абажур, она сама, засучив рукава, делала это.
Опытным глазом Лидия отметила, что у нее натруженные руки, но коротко остриженные ногти имели ту продолговатую форму, которую придает им постоянный уход. Очевидно, раньше она делала маникюр.
У Любови Петровны была девочка лет семи. Как-то в разговоре она упомянула о своей дочурке, и ее глаза потеплели. Лидия подумала, что ей самой очень хочется увидеть Аннушку, приласкать этого заброшенного ребенка, прижать его теплое тельце к своей груди.
С той минуты, когда Лидия покинула дом Лукьяна Андреевича, она часто думала об Аннушке. А после разговора с Любовью Петровной тоска по Аннушке стала еще сильнее, она просто места себе не находила. Состояние это было вызвано также страхом за жизнь девочки.
Андрей Андреевич относился к новой хозяйке подчеркнуто официально, и Лидия видела, что профессор мирится с ее пребыванием в доме по необходимости как с чем-то временным. Было заметно, что и Любовь Петровна чувствует такое отношение к себе, но нисколько не огорчается. К Андрею Андреевичу она была всегда внимательна и заботлива.
Поселилась Любовь Петровна в комнате по соседству с Лидией. В точно установленное время она уходила к себе и ложилась спать. В семь часов утра Любовь Петровна, как всегда, уже хлопотала по хозяйству. В доме полностью сохранялись порядки, установленные Зинаидой Ивановной.
У Андрея Андреевича не было причин быть недовольным хозяйкой, и все же он не менял своего отношения к ней. Так, видимо, проявлялась его преданность Зинаиде Ивановне — старому другу их семьи.
Однажды Любовь Петровна подошла к столу, за которым работала Лидия, и с минуту молча наблюдала за работой. Ее задумчивые глаза внимательно следили за уверенными движениями Лидии.
— Татьяна Лукьяновна, — тихо окликнула она ее, — можно вас отвлечь на несколько минут?
— Пожалуйста, я слушаю, — Лидия отложила карандаш и логарифмическую линейку.
— Через три дня будем отмечать юбилей Андрея Андреевича, — поглядывая на дверь комнаты, в которой отдыхал профессор, тихо проговорила она. — Отовсюду приедут гости, а Андрей Андреевич ни в чем не хочет пойти мне навстречу. Даже накануне праздника он не желает освободить комнаты от рабочих столов и чертежей. Как же принимать людей при таком ералаше?
— Чем же я могу помочь? — удивилась Лидия.
— Вы сотрудничаете с профессором, к вам он относится не так официально, и, может, вы сумели бы его уговорить.
— Не думаю, что это мне удастся… Одну минуточку, извините… — Лидия выбежала в соседнюю комнату, откуда донесся телефонный звонок.
— Кто звонил? — полюбопытствовала Любовь Петровна, когда Лидия вернулась.
— Ошиблись номером, — быстро ответила та. — Да, так вы думаете, что профессор согласится хоть на час отложить спешные работы ради праздника? Боюсь, Любовь Петровна, что он отказал бы, даже если б его просил об этом самый близкий друг. Давайте лучше общими силами накануне дня юбилея, по окончании работы, быстро наведем порядок. Я помогу вам. Чего не успеете сделать, сделаем сообща.
— Что ж, пожалуй, вы правы, Татьяна Лукьяновна, — задумчиво ответила Любовь Петровна. Она постояла еще с минуту, вышла в соседнюю комнату и принялась передвигать стулья. Затем Любовь Петровна бесшумно повернула в двери ключ и подошла к телефонному аппарату. Отвернув диск до отказа, она нажала ногтем точку под буквой «Л». Тотчас послышался едва уловимый шум работающего механизма, и из незаметного паза в боковой стенке телефонного аппарата поползла лента, несколько поуже телеграфной. Когда механизм остановился, Любовь Петровна отпустила диск, подхватила ленточку и вышла.
У себя в комнате она достала ленту и прочла:
« — Это 15—41—17? — Нет, вы ошиблись. Это 15—25—35. — Ровно в восемь утра. — Будьте впредь внимательнее».
С минуту Любовь Петровна стояла с лентой в руках, затем спрятала ее у себя на груди.
ГЛАВА XIII
Приозерный лес покрывал равнину и поднимался по склону горы. Между равниной и взгорьем, точно громадная чаша, лежало голубое озеро. Вода в нем, прозрачная как слеза, даже в самые жаркие дни была студеной, и редко кто рисковал купаться в ней. Недалеко от озера стоял приземистый домик лесничего. Огромные деревья как бы сторожили домик, величественно покачивая пышными кронами.
Новый обходчик Прокопий Александрович Зайцев, долговязый, сухопарый, с длинными седыми усами и коротко стриженной бородкой, хорошо знал свое дело. Более полувека провел старик в лесу и не представлял жизни вне его, не мыслил другого воздуха, кроме лесного, не признавал тишины, кроме лесной, а птичий гомон и трели соловья являлись для него самым лучшим концертом.
Лесник умел читать мудрую книгу природы. При обходах лесных владений всякая мелочь говорила ему больше, чем мог сказать человек; он точно знал, что происходило в том или другом месте в его отсутствие.
Долго не соглашался Зайцев переходить в Приозерный лес. Возможно, виной тому была дурная слава здешних мест. После войны, летом, здесь подорвался на мине человек. А может, Прокопий Александрович просто был привязан к старому месту. Так или иначе, дирекции лесхоза с большим трудом удалось уговорить эго перейти в Приозерный лес. Прокопий Александрович наконец согласился, но поставил условие, чтобы ему дали хорошего помощника. В лесхозе уважили просьбу Зайцева и направили к нему Геннадия Потрохова. Правда, работа парню незнакома, да зато он молод и крепок. А эти качества немаловажны, если учесть, что старик частенько прихварывал.
Зайцев принял нового помощника довольно холодно, но вскоре ему пришлось изменить свое отношение к парню.
Геннадий Потрохов обладал уменьем сближаться с людьми. Добродушие, открытый взгляд больших глаз, веселый нрав располагали к нему с первой минуты.
Тем не менее Прокопий Александрович в разговоре с Геннадием не менял своего обычно ворчливою тона.
Геннадий не навязывался в друзья старику, службу нес неутомимо, старательно постигал премудрости лесного дела, и никто бы не мог сказать, что он — сугубо городской человек.
Так и жили они под одной крышей, в своей избушке на краю леса.
Сблизил их случай, происшедший вскоре после поступления Геннадия на работу.
…Третий день лил дождь. Тяжелые тучи низко неслись над лесом, задевая макушки высоких деревьев. Отводы почернели от влаги, а листья под порывами ветра обрушивали на землю целые потоки воды. Между деревьями поблескивали лужи: земля уже не впитывала больше влаги.
В одну из ночей Геннадий категорически запротестовал против намерения старика отправиться в обход, сам натянул резиновые сапоги, закутался в непромокаемый плащ и, прихватив ружье, покинул избу.
Скрепя сердце, старик покорился: радикулит давал о себе знать.
Потрохов оседлал коня и двинулся в обход леса. Через полчаса до его слуха донесся звук одинокого выстрела. Геннадий прислушался, но вокруг было тихо, только шумел дождь. Потрохов решительно повернул коня к избе.
Еще издали бросилось в глаза, что окно не освещено. Это было против правил: спят ли, бодрствуют ли ночью лесничие, а в избе должен всегда гореть свет. Потрохов насторожился. Соскочив с коня, он выхватил пистолет и тихо подкрался к двери. Она оказалась запертой изнутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45