Голос старика был ровен и беспристрастен. Но Гоги видел: старая рана и не думала закрываться – она медленно кровоточила, саднила и ежеминутно напоминала о себе тупым нытьем, от которого хотелось лезть на стенку.
– Я на коленях умолял отца не доверять пришельцу. А он только посмеивался надо мной. Он считал, что мной движет лишь зависть… А мной двигал страх. Однажды я даже попробовал отравить пришельца. Я приготовил для него самый хитрый яд, который только знал… Он должен был подействовать. Но не подействовал.
– И что?
– Пришелец выжил. Отец снова спас его никчемную жизнь. А меня… Меня он выгнал из дома.
Старик замолчал.
– А что было потом? – осторожно спросил Георгий.
– Потом пришелец убил моего отца.
Гоги поджал губы и с сомнением поглядел на тибетца. И с неудовольствием подумал, что старикан его попросту дурит. Туманит мозги, вешает лапшу на уши и втихомолку посмеивается над дикарем-европейцем… Впрочем, в узких, как щелочки, неподвижных глазах старика не было и намека на усмешку. И вообще ничего не было.
Убил отца…
– Разве Шар не смог его защитить? Тибетец покачал головой:
– Одно из искусств, которым владел мой отец и которое передал чужеземцу, состояло в приемах сокрытия своих истинных устремлений от других. Это очень сложное искусство, оно известно немногим… А уж мастерами могут считать себя вовсе единицы. Я его так и не постиг… Иначе бы пришелец умер от моего яда. Отец не сумел распознать его истинных намерений. Он безоговорочно доверял ему во всем – до последнего мгновения. Он умер, улыбаясь, так ничего и не заподозрив…
– И убийца скрылся? – спросил Георгий. – Его не задержали?
– Если убийца – Тхыйонг, его невозможно задержать. Он может обернуться кем угодно: твоим учителем, родным братом, самым близким другом.
– А Шар?
– Шар исчез вместе с пришельцем.
Старик замолчал. Гоги негромко кашлянул и осторожно спросил:
– Почему вы рассказали мне все это?
– Потому что Шар в злых руках может быть очень опасен. Все мои предки были его Хранителями – я тоже был рожден для этой цели… То есть так думал мой отец. Однако он ошибался. Шар не принял меня. Я не смог продолжить династию.
– А почему вы решили, что я смогу помочь?
– Ты нашел ксилограмму.
– Вы знаете, о чем в ней говорится? – встрепенулся Георгий.
– Нет. Но я знаю, что путь к Шару долог и труден. А начало этого пути – здесь.
– Вы говорите загадками.
Старик рассмеялся, словно рассыпался по полу сухой горох.
– Жизнь вся состоит из одних загадок. Одни из них стройны, красивы и интересны, а другие – исполнены крови, смерти и страха. Но раскрывать их все равно приходится, хотим мы этого или нет.
Старик тибетец исчез на следующее утро. Сколько бы Гоги ни расспрашивал о нем шерпов и местных рабочих, никто не мог сказать ничего вразумительного. Тхыйонг! Разве может простой смертный познать то, что известно лишь Посвященному? Но он не Посвященный. Последним в их роду был его отец, а он сам… Это не важно. Он сам может считать про себя, что милость богов оставила его. Боги могут думать по-другому. И Георгий убедился, как уже убеждался множество раз: здесь другая страна. Другой мир, иная грань кристалла, где не действуют привычные законы Вселенной.
Разговор со стариком странным образом на него подействовал. Несколько дней он ходил по лагерю сам не свой, практически не вмешиваясь в работу экспедиции и даже, кажется, забыв о знаменитой (теперь знаменитой!) ксилограмме, найденной в раскопе. Все руководство легло на плечи Януша Гжельского – могучего рослого поляка, носившего усы а-ля Тарас Бульба и равнодушного ко всему, что не касалось археологии.
Януш был хорошим заместителем. Он с воодушевлением принял на себя командование, тем более что проблем с подчиненными не возникало: находка древнего документа добавила в кровь каждого изрядную порцию адреналина. Всем мерещилось: вот еще одно усилие, последний взмах лопаты («Стоп! Я же сказал, лопаты отставить! Нежнее надо быть, нежнее. Не котлован под коровник копаем!») – и раскроются тайные катакомбы с несметными сокровищами – не алмазы с изумрудами, но что-нибудь бесценное для науки, размером с Александрийскую библиотеку. Даже Настенька Фельдман, по часу каждое утро отдававшая маникюру, заразилась, похоже, всеобщей «золотой лихорадкой».
Георгий смотрел на все происходящее со спокойным равнодушием.
– Ты не заболел?
Он пожал плечами. Януш, засунув руки в карманы широченных, обрезанных по колено джинсов, встал рядом и пыхнул дымом из «капитанской» трубки. Кроме штанов и пыльных кроссовок, на нем были только ярко-красные подтяжки, крест-накрест пересекавшие загорелый волосатый живот.
– Все не можешь забыть того старика? Выброси из головы. Наверняка просто местный сумасшедший. Хотя его рассказ интересен, я имею в виду в фольклорном плане. Секта шаропоклонников – это что-то новенькое.
Гоги промолчал. Он не мог рассказать Янушу, что видел этот Шар. Или ему показалось, что видел…
…Он ясно помнил ту ночь – во всех подробностях, в малейших деталях.
Она была тихая и холодная, та ночь. Молодежь долго бренчала на гитарах у костра (беззаботные туристы, ни дать ни взять), вызывая у Гоги смутную зависть: целый день, черти, не вылезали из раскопа и завтра не вылезут, а сил хватает еще и на полуночные бдения. Сам Георгий был так измотан, что не мог даже заснуть – так и бродил призраком меж палаток, ссутулившись, засунув руки в карманы и изо всех сил борясь с черными мыслями.
Периметр раскопа был обозначен маленькими лампочками, выкрашенными красной краской. Там, где в проволочное ограждение было встроено некое подобие калитки из грубых деревянных брусьев, какой-то остряк повесил большой красный фонарь. Костер догорал, гитара уже не звучала в полный голос, а только позвякивала одной струной, тоненько, будто по необходимости.
– Не спится? – спросил Гоги.
Парень с гитарой мотнул головой, по-пиратски перевязанной косынкой, и спросил в ответ:
– Хотите чаю?
– А поесть ничего не осталось?
Две подружки парня-гитариста дружно засуетились, мигом извлекли откуда-то чистую миску, ложку, наложили каши с тушенкой – щедро, с «горкой». Каша оказалась вкусной. Гоги жевал медленно, растягивая удовольствие. Холода он не ощущал, хотя ребята, он заметил, зябко кутались в оранжевые экспедиционные пуховички.
– Странно тут как-то, – проговорила одна из девушек.
– Не выдумывай, – отозвался гитарист.
– Нет, правда. Бывает так: вроде бы все нормально, и вдруг – словно чей-то взгляд в затылок. Как из другого мира.
– Это Венька Климов, – утвердительно сказала вторая подружка.
– Ой, да ну тебя!
– Правда-правда. Он уже давно с тебя глаз не сводит. Хороший парень, между прочим.
– Забирай себе.
Вторая подружка вздохнула:
– Легко тебе говорить.
Гоги их почти не слушал. Голова была пустая и звонкая, только по таинственным закоулкам мозга изредка пролетали осколки случайных, не связанных друг с другом мыслей… И в ушах незнамо откуда прочно угнездился невнятный надоедливый гул – такой бывает, когда сидишь в самолете, который, с трудом прорвавшись через грозовой фронт, измученно идет на посадку.
Девушка, угощавшая его кашей, что-то спросила – Гоги не расслышал, что именно (судя по внимательному выражению мордашки, поинтересовалась, все ли с ним в порядке). Он рассеянно махнул рукой, влез в палатку и долго возился потом в спальном мешке, тщетно призывая сон.
Сон навалился сразу – неожиданный, черный и глубокий, как колодец в степи. Он продолжался недолго, может быть не больше получаса, потому что, когда он вздрогнул и открыл глаза, была та же ночь, та же гитара и те же голоса у костра. Настенька Фельдман пробормотала что-то на непонятном языке, уткнулась ему в подмышку и опять затихла. Да, Гоги отлично помнил все – даже то, что ему сделалось щекотно от Настенькиного прикосновения.
Георгию приснился Шар. Его трудно было описать словами. Он был сделан из чего-то, напоминающего пористое молочно-белое стекло, под которым смутно угадывалось постоянное движение. Плавали сгустки тумана, среди них мелькали какие-то тени, метались яркие искры, будто крошечные разряды молний. Рядом, сопоставимые по размеру, существовали атомы и звездные галактики.
– Вот ты какой, – сказал Георгий, обходя Шар кругом. – Значит, это о тебе рассказывал Тхыйонг?
Шар запульсировал, словно живой. Клочья тумана поредели и расползлись, оболочка Шара вдруг исчезла, но Гоги сообразил, что она осталась на месте, просто сделалась прозрачной. Он улыбнулся: картина показалась ему забавной и трогательной.
– Ты меня приглашаешь в гости?
Шар запульсировал сильнее, будто закивал головой. В мозгу Георгия возникло четкое изображение открывающейся двери. Он протянул руку, желая погладить теплую сферическую поверхность, но вдруг испугался. Он подумал, что может провалиться куда-то, как в болото, и не выползти назад. Однако Шар притягивал к себе. Желание дотронуться до него было совершенно непреодолимым, и Гоги, глубоко вздохнув, будто перед прыжком, коснулся прозрачной оболочки…
Он ожидал чего-то… Чего-то необычного: полета в невесомости, вспышки света, боли, даже смерти (не верилось, но все же…), однако ничего не произошло. Или – почти ничего. Георгий чуточку подумал, осторожно приподнял голову и огляделся вокруг. И с тоскливой обреченностью подумал: «Ну вот, так я и знал».
Ночь исчезла. Солнце вовсю купалось в небе над вершинами. Костра не было. Не было парня-гитариста, не было раскопа с красным фонарем над самодельной калиткой, не было брезентовых палаток, рассыпанных вокруг древних развалин. Не было даже самих развалин – вместо них высилась какая-то незнакомая гора и вилась пыльная дорога вдоль ее склона. Глинобитные домики ютились посреди крошечных полей, возле домиков возились в пыли дети – в большинстве голышом, благо погода позволяла, лишь некоторые щеголяли в коротеньких полосках материи, обернутых вокруг талии. Мамаши изредка покрикивали на них, на миг отрываясь от домашних дел. Мужчины были заняты на полях, возделывая свои клочки плодородной земли.
Одно поле было гораздо больше остальных. Часть его занимали плодовые деревца, другая была отдана под ячмень и еще какие-то культуры (Гоги не мог определить, какие именно). Большой каменный дом возвышался над соседними хижинами – сразу было заметно, что здесь живет богатый хозяин. Позади дома была видна конюшня, а спереди, у самых ворот, прогуливались на цепи две огромные серые с синеватым отливом собаки.
По дороге неторопливо шел молодой монах. Георгий невольно задержал на нем взгляд. Видимо, монах проделал долгий путь: его одежда, прежде ярко-оранжевых расцветок, как приличествует служителям Будды секты Каргьютпа, потускнела под воздействием горного солнца, дождей и пыли. Изрядно похудевшая котомка свободно болталась на плече, сверху к ней были приторочены стоптанные веревочные сандалии. Как прикинул Гоги, парню было около двадцати, и большая суковатая палка в его руках служила скорее данью традиции, чем оружием самозащиты или подспорьем в ходьбе. Лицо монаха было приятным и открытым, хотя высокие скулы бронзового оттенка поднимались над красиво очерченным ртом, широко расставленные глаза с характерным для жителя северных провинций Тибета разрезом смотрели спокойно и уверенно.
Он остановился перед богатым домом и постучал посохом в ворота. Долгое время (Георгию показалось, целую вечность) из дома никто не выходил. Наконец на пороге появился хозяин – толстый, как бочонок, в длинном малиновом халате с позолоченной отделкой и фамильным гербом: стремя с продетым в него серебряным руном. Монах учтиво поклонился и сказал несколько слов. В ответ хозяин гневно проорал что-то, брызжа слюной и размахивая руками. Жесты его были весьма красноречивы: монах выпрямился, пожал плечами, ответил короткой фразой и пошел прочь, легко опираясь на палку.
Толстый хозяин даже зашипел от злости, будто гремучая змея. По мановению руки двое работников, занятых в поле за домом, тут же подбежали к нему и согнулись в три погибели. Глядя в спину удаляющемуся юноше, хозяин выкрикнул короткую команду. Работники торопливо открыли калитку рядом с воротами и – у Гоги на миг потемнело в глазах – спустили с цепей собак. Огромные страшные псы, способные шутя разорвать матерого волка, рычащими молниями метнулись к монаху.
Георгий увидел их неожиданно близко и невольно отпрянул, хотя собаки проскочили, не заметив, сквозь него, как сквозь бесплотный дух. Он увидел их желтые глаза, полные лютой злобы, обнаженные влажные клыки, сморщенные черные губы и вздыбленную шерсть на загривках. Монах обернулся и инстинктивно выставил вперед руки. Молодое лицо его было по-прежнему спокойно, казалось, он просто не успел испугаться…
А огромные псы, стремительные и мощные, отлично натасканные и на зверя, и на человека, псы-убийцы, уже летели в прыжке, оторвав лапы от земли.
И Георгий, не выдержав, закричал. Длинно, тонко и протяжно, не слыша собственного голоса…
Часть 1
ЧЕРНЫ ГЛАЗА ТВОИ…
Глава 1
ЯЧЕЙКА ОБЩЕСТВА
Свою комнату – ту, что в его среде принято было называть кабинетом (вытертый кожаный диван, покрытый пледом, заваленный бумагами письменный стол и древний венский стул с изысканно-инквизиторской прямой спинкой – верное средство от радикулита) – Игорь Иванович именовал про себя «между-мир» – он уж и не помнил, с каких времен. Наверное, с тех, когда постепенно, незаметно для себя, научился входить сюда как в глубоководный батискаф, задраивая дверь и слыша за спиной разъяренный голос Аллы: «Тряпка! Интеллигент сраный! Сидишь в своем гребаном музее за две тысячи в месяц! Это зарплата для мужика? Открой дверь сейчас же! Я с тобой разговариваю!»
За годы супружеской жизни он научился предугадывать вспышки ярости у законной жены, как кошка предугадывает землетрясение. Или корабельные крысы – появление пробоины в трюме. Предугадывал – и успевал закрыть дверь за собой за секунду до того, как в эту дверь летело нечто тяжелое – тарелка, к примеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54