— А этот манускрипт, — сказал Сидоренко, — говорит о бессмертии Цицерона. Можно подумать, что он прожил больше двух тысяч лет и стал Гребенцовым.— Не совсем, Леонид Васильевич. В его квартире найдены документы на имя Василия Олеговича Несмёнова. Документы подлинные, но самому Несмёнову не принадлежали.— Тогда что же?— Они новые. — Иннокентий Алексеевич отхлебнул из своего бокала еще.— Понятно. А кто такой этот Несмёнов?— Журналист, посланный в Чечню. Пропал без вести. И что интересно, мы так и не смогли установить, где документы печатались. Гребенцов решил опять сменить имя и род деятельности.Закурив новую сигарету, майор пригладил свою бог знает сколько времени не чесаную шевелюру и спросил:— Что-нибудь еще удалось узнать?— Да. Тридцатидвухлетний Кобальт Александр Владимирович приехал в десять часов утра в четверг поездом из Москвы. Подобная ситуация. Он являлся помощником прокурора в какой-то прокуратуре Москвы. Проследили до тысяча семьсот двадцать пятого года. В Лондоне в этом году родился мальчик. Назвали Освальдом. Погиб от удара молнией, как говорится в свидетельстве о смерти. Похоронен. В 1895 году была произведена эксгумация в связи с тем, что этого самого Освальда задержала полиция. В могиле трупа не оказалось. Его делом занимались долго. Кого-то убил. Его приговорили к смертной казни. Но он бежал. Больше о нем ничего не было известно. В прокуратуру он пришел пять лет назад простым следователем. Вот, пожалуй, и всё.— Ну что ж, Иннокентий Алексеевич, пока что хватит. На сегодня это всё. — Сидоренко поднялся. — Документы — ко мне в сейф.Леонид Васильевич отпер железную дверь сейфа. Просвиркин сунул внутрь стального ящика папки. Закрыв дверцу, Сидоренко спросил:— А что там со взломом? Куда делись портреты? Раздавив окурок, Иннокентий Алексеевич ответил:— Никакого взлома не было. Всё, что осталось от портретов, — это кучка пепла на полу архива. Сторож ничего не помнит. Он едва смог произнести свою фамилию. По его словам выходит, что Свинцов появился перед ним, когда он пил чай, ткнул пальцем в лоб, и после этого Лавров ничего не помнит. Привели его в чувство врачи «скорой».— Хорошо — копии остались. Странно, что последние три дня были сравнительно спокойными, если не считать гибели Степашина и его сына. А как там Семечкина?— Не пожелала выехать в город. И вообще интересно то, что она говорит: «Если эти люди хотят попользоваться моей квартирой, то пусть. Я вмешиваться не буду». Муж ее опять пропал. Его последний раз видели около ларька, где он купил две бутылки водки. Одну нашли разбитой на площадке его подъезда, а вторая пустая стоит у него в кухне. — Просвиркин подошел к двери.— Ну что ж, до свидания, Иннокентий Алексеевич, — попрощался Сидоренко. — Надеюсь, до утра ничего не произойдет. Этот понедельник был спокойным.— Сплюньте, товарищ майор, — суеверно произнес атеист Просвиркин, но товарищ майор не сплюнул; лишь его губы растянулись в какой-то невеселой, вымученной улыбке.Старые часы, стоявшие в углу кабинета, пробили десять раз. Иннокентий Алексеевич Просвиркин дождался последнего удара, потом произнес:— До завтра. — И вышел из кабинета.— Полковник требует отчет, — пробурчал себе под нос майор, — и будь я проклят, если, написав его, смогу хоть что-то логично объяснить! Восемнадцать смертей — черт бы побрал этот город!Вряд ли майору милиции Леониду Васильевичу Сидоренко могло придти в его разрываемую каждый день со дня приезда в Самару болями голову, что именно это восклицание, а не те слова, которые он намеревался произнести перед полковником в среду, является объяснением всех сумасшедших происшествий. Впрочем, у майора родятся сегодня ночью кое-какие подозрения на счет сих необычных событий, но только эти подозрения подозрениями и останутся. Однако — всё по порядку. * * * Иннокентий Алексеевич отпер дверь своей квартиры и тут же услышал бормотания. Освободившись от верхней одежды, капитан милиции шагнул в кухню. Взору его предстала весьма живописная картина: Ирина Александровна стояла на коленях перед иконой и усердно молилась. Когда она поняла, что не одна в квартире, то быстро поднялась, чего с нею никогда не было, так как муж для нее обыкновенно был немногим более материален, чем пустота.— А, это ты, — бросила, как ни в чем не бывало, Ирина Александровна. — Как на работе?Сказать, что Просвиркин был удивлен отсутствию неудовольствия со стороны супруги, — значит — не сказать ничего. Проще говоря, он застыл в изумлении.— Язык проглотил? — опять спросила жена.— Что с тобой? — получила она в ответ.— Со мной? Ничего.Надобно отметить, что в сей памятный для Иннокентия Алексеевича вечер Ирина Александровна прильнула к нему со всей своей нежностью, а не сторонилась, как раньше, словно прокаженного.Просвиркин не знал, что подействовало так благотворно на его супругу. Обыкновенно, когда он возвращался поздно, Ирина Александровна поднимала скандал, а сейчас же она снизошла до дружеского разговора. Иннокентий Алексеевич не мог найти никакого объяснения поведению супруги. Он хорошо помнил, как она утром его отчитала из-за того, что пепельница оказалась не там, где ей полагается быть. Иннокентий Алексеевич просто взорвался и выложил своей благоверной супруге всё, что он о ней думает. Столько всего накопилось в его душе, и он изливал это своим громовым голосом добрых пятнадцать минут. А в довершении ко всему добавил: если она будет продолжать в том же духе, то он пошлет ее к черту, и только выиграет на этом. Из-за скандала он опаздывал на работу и указал на сей факт жене. А днем это событие выветрилось из его головы, стоило ему окунуться в дела. И только теперь до него дошло, что именно утренняя встряска подействовала на Ирину так благотворно.— Будешь ужинать? — кротким голоском спросила супруга. Просвиркин же про себя усмехнулся, но никоим образом не выдал сего, ответив:— Да, что там у нас? — Он решил принять за должное изменения, кои произошли с его неистовой половиной.Гречневая каша с великолепно приготовленным мясным подливом пришлась как нельзя кстати. Только теперь Иннокентий Алексеевич понял, как он голоден. Просвиркин только теперь ощутил, что у него есть жена, а не злобный критик всех его действий. Когда он наелся, Ирина Александровна достала из холодильника, ни много ни мало, — бутылку коньяку.— Что празднуем? — вырвалось у капитана.— Ничего, — был ответ. — Хорошее настроение.Заиграла трель телефона на холодильнике. Ирина Александровна взяла трубку и произнесла:— Алло… Да, здесь, но он ужинает… Срочно? Кеш, тебя, — Протянула телефон Просвиркину.«Кеша» даже поперхнулся от подобной фамильярности; так ласково его жена называла только в дни их безрассудной молодости, когда они были еще молодыми и глупыми, глупыми до такой степени, что увековечили свою глупость браком.— Слушаю, — сказала в трубку Иннокентий Алексеевич, — Я только зашел! Что, больше нет никого?.. На вокзале?.. Сколько?.. Хорошо. Машина выехала? Еду.— Ты уезжаешь? — озабоченно осведомилась Ирина.— Придется, — сказал Просвиркин. — На вокзале была какая-то драка.Иннокентий быстро оделся и, поцеловав жену, вышел за порог.— Береги себя, — крикнула та ему вдогонку. Звук ее голоса эхом разлетелся по подъезду, многократно отражаясь от грязных холодных стен. * * * Из зеркала вынырнул Виконт. Он накинулся на бутылку с коньяком и бесцеремонно сделал внушительный глоток из горла. Несколько капель попало на его пиджак.— Фи, как некрасиво! — воскликнула Вельда. — Ты бы хоть за стол сел.— А зачем ему садиться за стол? — вставил попугай. — Он у нас манерам и этикету не обучен.Виконт посмотрел презрительно на Цезаря и произнес:— В отличие от некоторых я сидел за многими столами, а также сделал честь своим присутствием и королевскому.— Как прихлебатель, — не унимался Цезарь.— Довольно, — прервал их Леонард, сидевший на своем обычном месте с котом на коленях. — Как всё обошлось, Виконт?Виконт улыбнулся.— Очень хорошо. Куда лучше, чем я надеялся. Шестеро остались около Управления железной дороги. Все живы, только без сознания. Четверо из них весьма известны в делах прокуратуры и находятся в розыске, двое других просто попали под горячую руку. Так что все о’кей.— Ты вызвал милицию? — спросил граф.— Я уже подошел к автомату, как подъехали две машины. Кто-то за меня постарался. Стрельба далеко слышна. Да, вот что. Когда подходил к дому, в машину садился Просвиркин. Тоже туда поехал. — Виконт наложил себе жареного мяса и стал с удовольствием его приканчивать.Зазвенел звонок над входной дверью, Вельда пошла открывать. В зал появился Виталий.— Отец, — начал он, — я иду с вами.Леонард ничего не ответил. Он сидел с закрытыми глазами. В комнате воцарилось молчание, длившееся добрых пятнадцать минут. Все молчали. Наконец Сатана произнес:— Ладно, хуже уже не будет. Он не посмеет приблизиться к тебе, пока я рядом. Если ты останешься здесь, я опасаюсь, что он не придет на встречу.Виконт демонстративно облизал вилку и, показав ее всем, заявил:— Пусть только попробует, — будет разговаривать с моей вилкой. Не будь я Виконт Виндетто де ла Вурд!Попугай загоготал неестественно. А де ла Вурд вынул неизвестно откуда два сияющих в свете свечей револьвера и высыпал на стол рядом с ними гору желтых патронов. Заряжая револьверы, Виконт, произнес:— Не думаю, что Осиелу понравится глотать платиновые пули.— В голову ему! — заорал Цезарь. — Меться ему в голову!Виталий сел за стол. Вельда ему наложила мяса в золотую тарелку, потом села рядом с ним и вытащила из-за спины — ни много, ни мало — «УЗИ», а за ним — длиннющую обойму. Посмотрев брезгливо на виконтовы пистолеты, сказала:— Дистанционное отрезание головы.С телевизора раздался злорадный смешок. Все повернулись к Цезарю. Рядом с ним лежала ручная ракетная установка. От такой картины Виталий расхохотался, а Цезарь деловито объяснил:— Я думаю, что с его головой не следует связываться. А что, если мы разнесем его на кусочки? Как он после соберется?— Да, — одобрил де ла Вурд, — после твоей обработки он вряд ли сможет кому-либо напакостить.— Вельда, — заговорил Леонард, — машина у подъезда?— Да, сир, — ответила покойница. — Мне ее завести?— Спускайтесь, — приказал граф. — А я с сыном буду внизу через десять минут.Все исчезли, кроме Леонарда и Серебрякова. Как понял Виталий, попугай тоже будет принимать участие в битве, только он понятия не имел, каким образом.— Сын, ты уже знаешь, что сегодня ночью мы уберемся из этого мира. Хочу тебе дать на прощание совет. Неукоснительно следуй ему. — Леонард замолчал.— Я слушаю, отец.— Возмездие — вещь прекрасная, — продолжал Леонард, — но никогда не превышай своих полномочий. Не пользуйся тем, что ты получил от меня, ради своей прихоти. Не причиняй виновным больше страданий, чем они заслуживают. И еще запомни одно: возможно в скором будущем ты останешься один, совсем один. Береги Наташу; может быть и ничего и не случится. Но, кроме нее берегись женщин, ибо в одной из них — твоя гибель. Тебе будет совсем плохо, ты обозлишься на мир и людей, но ни в коем случае не давай злобе завладеть тобой. Смотри — ты несешь в себе священный огонь, не дай ему погаснуть.При первых словах Леонарда Виталий ужаснулся: «Так значит Наташа покинет меня?»— Берегись, — опять сказал граф со странным блеском в своих черных глазах. — Я не хочу тебя тревожить раньше времени, но помни, что возможна ситуация, когда ты понадобишься девушке больше, чем когда-либо.— Но, отец, — заговорил, поднимаясь с места, Виталий, — вы хотите сказать, что она оставит меня. Так ли следует понимать ваши, — признаться, — весьма призрачные намеки?— Она по своей воле никогда не оставит тебя. Я не то имел в виду. Но большего я сказать сейчас не могу; сам не совсем уверен, и мне еще не все здесь самому ясно. — Леонард тоже поднялся. — Всё, едем. * * * Сидоренко уже поднялся, собираясь идти домой, как вдруг телефон внутренней связи, стоявший на его столе, разразился бешенным звоном.— Да, — недовольно бросил в трубку майор.Из трубки послышался голос молодого дежурного:— Товарищ майор, на ж/д вокзале произошла драка.— Так что же? — сопротивлялся Леонид Васильевич, прекрасно понимая, что ему сегодня вряд ли удастся заснуть. — Некого послать?— Выехала бригада, есть раненые и, как только что доложили, четверо находятся в розыске. — В голосе дежурного слышалась мольба.— Хорошо, сейчас еду. — И майор положил, а точнее сказать — бросил трубку.«Ну всё, пропала ночь, — пронеслось в его голове. — Что за город такой; что ни день, то какая-нибудь беда?» Он оделся и набрал номер Просвиркина.Уже во дворе управления какое-то необъяснимое чувство набросилось со всей своей силой на майора. Ему вдруг захотелось напиться, напиться так, чтобы вся ясность и всё беспокойство пропали, смешались с дурманом и оставили его пусть на короткое время. Он злился на себя, на водителя «Жигулей», разрисованных в национальные цвета; тот всё никак не мог завести мотор, и скрежет, пробивавшийся из холодных недр машины, резал слух Сидоренко, причиняя ему большие страдания, чем мысли. В бессильной злобе майор матерно выругался. Стало легче, но беспокойство уже принялось за свою работу, уступив спустя короткое время место ненависти к своей профессии.Наконец машина завелась. Майор скользнул на переднее сиденье и откинулся на спинку. «Какого черта мне надо было здесь?! — с неестественной для себя злобой думал майор на пути к вокзалу. — Хотел отличиться? Получай! Хорошо, если дело кончится одним выговором. Могут, ведь, разжаловать. Все законы физики и природы летят к чертовой матери! Не сиделось в Москве? Получай! Хлебай эти щи, пока не стошнит!» Машина неслась по заснеженным улицам. Свет фар выхватывал из темноты загулявшихся допоздна прохожих, которые, едва завидев милицейские машины, останавливались и стояли, словно изваяния, провожая их любопытными глазами.— Будь всё проклято? — в бессильной злобе выругался майор.— Возьмите, — сказал водитель, молодой парень, — полегчает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42