А вот около стола находился Сергей Михайлович. Он мог быть жив. Но пульса не было. Охранник (молодой парень, только что недавно вернувшийся из армии) осмотрелся. Потом, решив, что больше здесь делать нечего, потопал к двери. Неожиданно раздался тяжелый вздох. Парень обернулся. Похоже, человек у шкафа был еще жив. Он посмотрел угасающим взглядом на охранника. Тот подошел. То, что потом случилось, парализовало охранника полностью. Он должен быть мертв (потерять столько крови и при этом двигаться — это было невозможно). Но окровавленное тело, протягивая руки к парню, двигалось. Тот стоял, не в силах пошевелиться. Свинцов сделал резкий выпад и с невозможной силою дернул голову охранника к себе. Своим ртом накрыл его рот. Тело парня забилось в судорогах. Он чувствовал, как нечто горячее и жидкое перетекает изо рта маленького человека в него. Потом его сознание померкло. Он обхватил своими руками раздробленный затылок человека. И через несколько минут отпустил. Его черты изменились, как и всё остальное: рост, кожа — одним словом — всё. На щеке появилось вечное клеймо — трезубец. И тот, кто еще недавно был Свинцовым, оказался с лицом и телом охранника. С живого охранника-Свинцова пропало серое пальто, а на его месте появилось плохонькое пальтишко.— Я же сказал: дохлый номер, — послышался голосок Свинцова.Где-то рядом завыла сирена.Свинцов осмотрелся, подобрал нож, выпавший еще недавно из руки трупа с пробитым черепом, и шагнул в стену.Через минуту в помещение морга вошла группа людей в форме. Один из них, окинув взглядом комнату, произнес:— Вот, твою мать!Это был Иннокентий Просвиркин. * * * Только под утро вернулся домой Иван Анатольевич, майор милиции, следователь. Он не имел жены, не имел детей, он был одинок. Он жил подобно изгнаннику. И он знал, что так долго продолжаться не может. Он устал. Он устал от бесконечной погони за смыслом его бесконечной жизни, которую избрал в сороковом году до нашей эры. Он под своим настоящим именем жил уже десять лет. Служил в милиции. И постоянно опасался разоблачения. Сколько имен сменил, не помнит. Хотя хорошо помнит, как начиналась карьера на службе у так называемой Абсолютной Истины. Он происходил из благородной римской фамилии. Первое его имя, от которого вскоре после встречи с Примусом пришлось отказаться, было Марк Туллий Цицерон. Оратор и писатель — он был не согласен с рабством, но не мог сражаться, так как знал, что не будет победы. Римская Империя уже тогда была раздута, но еще достаточно сильна, чтобы противостоять каким-либо восстаниям и нашествиям. Вот тогда его и нашел Первый. Он обрисовал всё не так уж и плохо.— Марк, — его слова он помнил до сих пор, — ты нужен нам. Ты избран для борьбы за свободу (будем пока это так называть).И он согласился. Он изменил всё. Он ушел из Рима. Он ушел из своей собственной жизни. Он встал на сторону врага Империи — варваров. Он участвовал в разграблении того, что когда-то внушало трепет и страх всем и вся. Потом были бесконечные переезды и скитания. Как-то он попал в лапы Святой Инквизиции. Пошел на костер. Но не сгорел — выкрали. Потом... Потом... Потом... О, сколько же было потом всего! Европа! Он объездил ее всю, он знал ее вдоль и поперек. Он жил почти в каждом городе. Участвовал в крестовых походах, в революциях и бесконечных средневековых войнах и везде искал слуг Сатаны и уничтожал их. Он был наводчиком и исполнителем. Сколько уничтожил людей, сколько имен сменил! Сколько их еще будет! А борьба только начинается. Франсуа Симентос, Генрих фон Готт, Свифт Ларинг, Лоуретто Висконти, Альберт Цюберг, князь Рощин, Филипп ван Фредд и так далее. Большинство фамилий и имен канули в прошлое, потерялись, и забылись. Не забылось лишь первое — Марк Туллий Цицерон. Теперь в скором времени ему предстояло устроить несчастный случай. Уже было всё готово. Легенда, паспорт, данные, даже медицинская карта, — всё. Его новым именем должно стать имя недавно погибшего от пули снайперов в Чечне корреспондента Василия Олеговича Несменова. О его смерти еще никто не знал; он считался без вести пропавшим. С внешностью проблем не будет. Труднее будет адаптировать себя к поведению. Но это его профессия.Он снял форму и уселся в кресло с бокалом холодного апельсинового сока. Он любил вот так сидеть, пить сок, думать, думать, думать... «Как только с ума еще не сошел от всех этих мыслей», — часто приходило ему на ум. Но он знал, что скоро придется уйти, бросить всё и уйти. Придется опять адаптироваться к новой жизни. «Гебриел задерживается, — промелькнуло в голове, — а ведь он должен был еще раньше меня прийти. Осиел вернулся. Опять бесконечная беготня начнется. Нужно как-то загнать его в ловушку. Не он первый, не он последний. Справимся как-нибудь. Благо — нас теперь намного больше. Даже трудно представить, насколько!»В дверь позвонили. «Ну наконец-то», — с этой мыслью он пошел открывать. Он только щелкнул замком, как дверь распахнулась, и его отбросило. В прихожую вошел Свинцов.— Стареешь, друг мой, — сказал он, вынимая нож и закрывая за собой дверь, — теряешь свое знаменитое чутье. Лет двести назад я бы даже не смог найти твой дом. А теперь! Теперь местоположение твоей конуры известно каждой собаке в этом поганом городе.Гребенцов метнулся в зал. Осиел, уверенный в своих силах, проследовал за ним.— Ну, ну, не торопись, — сказал Свинцов, видя, что Иван достает пистолет, — ты не знаешь, разве, что случилось со сторожем Семашко? Бедный. Он думал, что я помер. Вот до чего может довести неверие. Как мне нравится атеизм человечества. Покажи фокус, — и они объявят тебя посланником Бога, каковым, собственно, я и являюсь прикинуться.Гребенцов навел пистолет на Осиела и выстрелил. Вернее — попытался это сделать. Пистолет с грохотом разорвало, и осколок порвал щеку ему. Потекла кровь.Свинцов стоял и с равнодушным видом наблюдал, как Иван мечется по комнате. Потом видимо ему надоело, и он поймал Гребенцова. Он подобно пантере кинулся и, схватив его за глотку, прижал к стене. Глаза Гребенцова засветились голубым светом. Осиел понял, что тот пытается связаться с Примусом. Он без слов воткнул серебряный клинок в сердце Ивана Анатольевича и провел лезвием вдоль ребра, рассекая сердце на две части.— Всё кончено, Марк, — сказал Осиел.Клинок его стал расти в длину, пока не достиг полуметра, превратившись в меч. Осиел бросил тело на пол и, размахнувшись, отсек голову. После поднял ее за волосы. Глядя в безжизненные глаза, произнес:— Конец твоей карьере, Марк. Ты встал на моем пути и поплатился. Еще остался этот змеёныш, Избранный. С ним будет, — честно скажу, — нелегко справиться. Папа у него очень могущественен. Но время на моей стороне. Ведь пока еще никто не знает, что братец Люцифера пришел навестить своих родственничков.Осиел бросил голову на ковер, повернулся, сунул меч за пазуху и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь. На площадке он вдруг остановился и прислушался, затем двинулся дальше.Тело, еще принадлежавшее Марку Туллию Цицерону, дернулось, неестественно загребая ногами и руками, подползло к стене.Cпустя час квартиру Ивана Анатольевича Гребенцова заполнили вновь потревоженные этой ночью милиционеры и эксперты. После осмотра вещей нашли старый свиток, на котором было написано что-то на почти забытом языке, и который был подписан странным именем: Markus Tullius Cicero. А на стене красовалась надпись, сделанная кровью: Usiel est Pastor Usiel est Pastor : Узиел — пастор (лат.)

. Глава XXIIГЕБРИЕЛ Смерти нет… М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита» Козлов сидел за столом, рассматривая какие-то бумаги. Рядом расположился Виконт, делая то же самое. Леонард как всегда курил на своем месте. По правую руку его находился фужер с вином. Вельда что-то делала на кухне, а Маркиз с Цезарем спали; один — на коленях графа, другой — на канделябре.— Знаешь ли, Виконт, — говорил Ипполит, — а этот Степашин достоин наивысшей меры.Де ла Вурд отвечал тихо:— Достоин, достоин, но беда в том, что он сын полковника.— Изумительная мразь, — сказал Леонард на это. — Вот какова наша легендарная милиция. Законы существуют для тех, кто на свою беду не умеет защищаться.Козлов запустил пятерню в свою и так изуродованную бороду и взъерошил ее, от чего борода приняла вид увечной кисти.— Сдается мне, что придется посетить местного прокурора и в вежливой форме попросить его не закрывать дело полковничьего сынка, — сказал он.— Да-с, господа, — вздохнул Виконт. Он посмотрел на Леонарда и спросил: — Сир, вы разрешаете?— Да, — ответил тот, — но только ты и Гебриел. Ипполит сопровождает моего сына. Однако это у него не очень хорошо выходит.Ипполит как-то грустно вздохнул:— Сир, вашего сына невозможно сопровождать незаметно.— Ладно, сопровождай заметно, только будь с ним рядом. Что-то не нравится мне это затишье, — сказал Леонард,— Ипполит, — обратился Виконт к Козлову, — сколько у нас еще дел?— Так, — сказал тот, — если не считать Степашина, то — три. Ну, конечно, если пошарить по городку, то еще триста тридцать три найдем.— Будем работать со всеми. — Граф отпил вина и затянулся сигарой.— Успеем ли, сир? — спросил де ла Вурд.— Успеть — не наша цель, — моего сына.Тут вошла Вельда, неся на подносе кофе.— Кофе, господа, — сказала она. — Виконт, тебе черный без сахара, как ты любишь.— Спасибо, милая, — ответил де ла Вурд.— Как ты сегодня галантен, — с этими словами Вельда стала расставлять чашечки.Звякнуло зеркало трельяжа. В комнату вошел Гебриел.— Он здесь. Легок на помине, — сходу начал барон.— Осиел? — спросил граф.— Он самый. Убил Резцова и Гребенцова. Последнему отрубил голову, — ответил Гебриел. — На стене в квартире интересную надпись обнаружили: Usiel est Pastor. К чему бы это?Граф закрыл глаза и произнёс:— Ну вот и всё, кончились счастливые деньки. Теперь надо смотреть в оба. Надпись говорит о том, что вскоре придёт лжемессия и им будет Осиел.— Вы совершенно правы, сир, — сказал Ипполит, — он примется за нас теперь всерьез.Барон и Вельда сели за стол.— Гебриел, — сказал Леонард, — завтра ты с Виконтом посетишь прокурора. Вы немного припугнете его. Компромата у нас, благодаря Виконту, достаточно. Так что проблем не будет.— Да, сир.— Ипполит, ты неотлучно будь подле Виталия. Пусть с тобой будет Вельда. А я займусь нашим гостем. Кстати, Гебриел, ты узнал имя Осиела здесь?— Да, сир, оно не изменилось. Его зовут Николай Иванович Свинцов.— Завидное постоянство, — протрещал проснувшийся попугай. * * * — Так, так, — говорил Шипов, отвинчивая плату, — посмотрим.Виталий посмотрел на действия напарника и спросил:— Ты точно уверен, что пятый транзистор?— Да! — уверенно ответил Шипов, ткнув в воздух отверткой, — принеси осциллограф.Серебряков притащил прибор, включил в сеть.— Коль, — сказал Виталий, — а ты во сколько вчера уехал?— Ну, — Шипов почесал подбородок, — где-то часов в пять.Виталий, приземлившись на стул, стоявший подле, спросил:— Мне позвонили в половине второго. Тебя, предположим, доставили к двум. И это ты три часа искал неисправность?Шипов усмехнулся:— Ты сам-то веришь в то, что сейчас сказал? Когда поиск неисправности у меня занимал более десяти минут?— Например, сегодня.— Ну да, сегодня, — как бы передразнивая, произнес Николай, — я сам-то попал в отдел в четверть пятого. Меня катали по городу аж до Семашко.Виталий вздрогнул, но Шипов ничего не заметил.— А что там произошло?— Сам я не видел. Ребята говорят, что двое мертвых. Наш охранник и патологоанатом.— По тревоге? — спросил Серебряков.— Нет. Как передали, позвонил наш охранник и сказал, что слышал выстрелы из морга, — ничего не подозревая, отвечал Николай.«Вот это да! — промелькнуло в голове Виталия, — а почему же отец мне ничего не сказал. Он мог бы позвонить утром».Шипов перепаял транзистор, вставил модуль на место, включил осциллограф. По экрану через минуту побежала кривая. Коля настроил прибор и произнес:— Ну, как?Виталий, все еще думавший о своем, переспросил:— Что как?— Работает, — Шипов сказал это торжествующе, — попробуй на принятие.Виталий пощелкал на панели переключателями.— Принял, — сказал он.На экране осциллографа кривая изменилась.— Ну, вот и всё. Поставь на полку. — С этими словами Шипов вынул модуль и протянул Виталию. Тот унес его.— Обед, — сказал Шипов. Он поднялся, отключил приборы и паяльник и добавил: — Мы вообще-то переработали пятнадцать минут.— Ага, — согласился с ним Виталий, — скажи это Светлову. Может он тебе оклад повысит.— Как бы этот не отнял, — пробурчал Николай. — Вчера кого-то дернуло за язык, ему и сказали, что девяносто номеров по моей милости три часа не обслуживались.Он выключил в соседней комнате свет. После поднял трубку телефона и навертел номер.Виталий оделся, закрыл дипломат.— Это Шипов, — сказал в трубку Николай, — для нас что-нибудь есть?.. Хорошо... Пятый Зяблик прими, пожалуйста, как только мы выйдем... Да, обед... Хорошо. — Он повернулся к Виталию, — ну, сваливаем.Потом он посмотрел в окно.— Этот фрукт всё еще там, — послышался его голос.— Какой? — спросил Серебряков, прекрасно понимая, что имеет в виду напарник.— Да вон, с козлиной бородой. Такой мерзкий, как плесень. Он с нами в автобусе ехал. Смотри, к нему девица какая-то подходит.— Ладно, собирайся, пошли, — сказал Виталий.Шипов оделся. Оба напарника вышли из комнаты, Серебряков запер дверь. Спускаясь по лестнице, Виталий подумал: «Зачем же Козлов так открыто за мной идет? И что здесь делает Вельда?» Он спросил Шипова:— Ну и что тебе сказал Светлов?— С шестым разрядом, а неисправность устранил через три часа, — передразнивая начальника, ответил Николай. — Я ему сказал, когда в отдел приехал и по какой причине, он заткнулся.— Какого черта он ночью-то приехал? А, хотя я понимаю. Семашко. Как же погиб охранник?Они вышли на улицу. Козлова и Вельды уже там не было. «Наконец-то спрятался, — подумал Виталий, но тут же увидел Ипполита на другой стороне улицы. — Ничто его не исправит». Его напарник не заметил Козлова. Они продолжали идти к автобусной остановке.— Ты сегодня меня с трех часов подменишь? — спросил Николай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42