У Виталия нашлось три куриных ножки, которые Наташа прекрасно приготовила. К тому же имелись два пакета апельсинового сока, которые находились в холодильнике со вчерашнего вечера. Имелся небольшой сладкий рулет, сыр, ветчина.— А ты, — заговорила девушка, — довольно разнообразно питаешься.Виталий усмехнулся:— Да нет. Просто я думал, что ты еще посетишь меня. Ну и утром малость прошвырнулся по магазинам. Прости за излишнюю самоуверенность. А так почти не ем дома, чаще — в столовых. Ненавижу готовить.— Миленький, теперь, я обещаю, ты не будешь скитаться по каким-то подозрительным заведениям. — И тут она прыснула со смеху.Виталий улыбнулся. Он не мог понять, что же так развеселило ее. Наконец, он спросил:— Ты над чем смеешься?Она, продолжая смеяться, ответила:— Похоже, что я начинаю перенимать у тебя манеру говорить.— Ну что ты. Не столь уж своеобразен мой язык, чтобы его считать чем-то выделяющимся.Виталий разлил по стаканам сок и, подняв свой, произнес:— За тебя, самую чудесную девушку в мире.Наташа тоже подняла свой стакан и добавила:— За нас.Виталий, не привыкший долго церемониться с напитками, выпил свой сок сразу, Наташа же пила, растягивая удовольствие.— Ты, — сказала она, заметив, как он пьет, — любишь всё сразу и много.— Ну, в какой-то мере ты права.Парень собрал посуду со стола, отнес на кухню и сразу же вымыл ее. Наташа допила свой сок, присоединилась к нему и стала вытирать тарелки.А потом Виталий включил музыку. Они долго танцевали, прижимаясь друг к другу. Хулио Иглесиас пел о чем-то очень грустном. Глаза девушки наполнились слезами. Виталий, заметив это, тихо спросил:— Что с тобой? Что случилось? Она прижала палец к его губам:— Не спрашивай ни о чем; я не смогу объяснить.Нежно он погладил ее по щеке, приподнял подбородок и поцеловал. От избытка чувств из глаз ее покатились слезы. Он не знал в чем дело. Но она и сама-то толком не понимала. Она потянула его на диван. Он не сопротивлялся. Они легли рядом; он — с краю, она — к стене. Некоторое время еще слышались ее всхлипы, а потом Наташа, прильнув к его горячей груди, обняв за шею, затихла. Спустя несколько минут, она спала. Виталий, на которого вдруг навалилась усталость, заснул немногим позже. Так и спали двое влюбленных, утомленные и счастливые.Девушка спала беспокойно, то и дело содрогалась от чего-то во сне, и тогда пробуждался Виталий. Она еще больше прижималась к нему, держась за его плечи, как за спасательный круг. А он чувствовал, как бьется ее сердце, и бесконечная нежность заставляла его сердце, истомленное любовью и перенесенными страданиями, биться еще сильнее. Он вдыхал аромат ее тела и засыпал вновь, снова просыпался через мгновение, успокаивал любимую, опять погружался в сон.В комнате царил полумрак; небо заволокло тучами еще с утра, да, к тому же, окна Виталий всегда любил держать закрытыми шторой (благо хозяйка не была против). Кстати, его хозяйка ушла утром рано к своей сестре, и, таким образом, квартира была свободна до позднего вечера, что и позволило влюбленным провести время так безмятежно.Наконец, после множества неудачных попыток спокойно поспать хотя бы час Виталий понял, что долго так продолжаться не может. У него затекла шея, и все суставы отзывались на малейшее движение болью. Но и девушку так не хотелось будить. Виталий как можно осторожнее выскользнул из объятий Наташи. Она не проснулась, а только как-то сжалась. «Вероятно от холода», — решил Виталий. Он взял покрывало и укрыл спящую. Наклонившись, поцеловал ее в щеку и лишь потом потянулся, испытывая наслаждение.Девушка лежала тихо, дыхания ее почти не было слышно, лишь изредка Виталий, сидевший за столом, замечал, как вздрагивают ее длинные совершенно не нуждавшиеся в туши ресницы.Серебряков включил компьютер и вставил дискету в дисковод. Спустя минуту он с головой ушел в работу. Руки его с легкостью скользили по клавиатуре, едва касаясь, как казалось бы со стороны, клавиш. Курсор на экране оставлял столбцы по центру. Наконец, Виталий щелкнул по последним клавишам, и дисковод тихо загудел, принимая порцию данных и записывая их на дискету. После он извлек диск, выключил компьютер и, положив руки на стол, а подбородок — на руки, задумался.Где-то за стеной раздался бой часов. На настольных часах Серебрякова было уже две четверти четвертого. За окном начинал гаснуть день. Откуда-то сбоку, скорее всего в той квартире, где били часы, была слышна музыка. Виталий прислушался; пели по-английски, как ему показалось. Он вспомнил эту песню. Хотя вся английская попса (да, впрочем, и другая музыка) изобиловала словами «my love», «girl» и «baby» My love : любовь моя (англ.);
girl : девушка (англ.);
baby : здесь — детка (англ.)

, в этой песне было что-то запоминающееся. Что-то такое, отчего ее хотелось послушать еще, когда она закончилась. «Конечно, — понял, наконец, Виталий, — это оркестр. Да, такое количество инструментов, звучащих столь чисто и красиво, вряд ли можно сейчас встретить в современной музыке. Иглесиас использует оркестр. И здесь, кабы не этот скрипящий, как несмазанная дверь, голос, все прекрасно».Наташа во сне тяжело вздохнула. Виталий тут же обратил на это внимание. Но девушка не проснулась. Она только подложила ладошку под щеку, продолжая спать.За стеной началась следующая композиция. На этот раз — не песня, а просто красивая музыка из того разряда, который по словам его матери звался тягомотиной. Звучало большое количество скрипок и труб. Из синтезатора слышался вой ветра и шум прибоя. Виталий немного удивился; соседи никогда не включали музыку так громко. Этих соседей он не знал и не видел, так как они жили в другом подъезде. Но по звукам, изредка доносившимся из-за стены, мог судить, что в квартире есть ребенок и собака. Музыка не только была красивой — она завораживала. Виталий решил во что бы то ни стало узнать, какая композиция звучит. Слишком уж волнительны были звуки. Соседи, наверняка, поймут его, когда он к ним заявится с подобной просьбой. Хотя, кто знает, может и нет. Когда звуки стихли, наступила звенящая тишина. Даже улица, забитая целыми днями всяким транспортом, сейчас молчала. Словно город умер или уснул сразу весь. Легкая улыбка коснулась губ Виталия. «Что только не приходит на ум», — усмехнулся он.Виталий сел в кресло возле дивана и смотрел, как спит Наташа. Она теперь дышала ровно и, видимо, все кошмары, мучавшие ее, отступили.Девушка проснулась, открыла глаза. Виталий сел рядом. Он видел — с нею творится что-то неладное. Она опять готова была заплакать. «Может, она скрывает нечто?» — спросил себя Серебряков.— Ты не спал? — Она скинула с себя одеяло.— Да не хотелось. Иди в ванную, умойся. Белое полотенце — мое.Девушка вышла.Когда она вернулась, Виталий сидел, задумавшись, на диване. Он посмотрел в ее большие глаза и спросил:— Что тебя так тревожит?Рядом с ним она чувствовала себя спокойной, как никогда. Обняв его, ответила:— Всё вернулось. И… Мне так больно... — И вновь из ее глаз потекли слезы.Виталий смутно догадывался, о чем она говорит, но молчал, давая ей возможность самой всё рассказать.— Он так по-скотски поступил со мной. Я-то думала — он любит. А он всё время намеревался в постель лечь.Она вытирала слезы, не перестававшие катиться, и причиняли боль парню.— Мне показалось, что я всё же смог помочь.— Да, ты помог. Я не знаю, как ты это сделал, но теперь мне не так страшно. Но оно опять здесь.Виталий сильнее прижал ее к себе. Попытался успокоить, пока она не спросила:— Это был гипноз? Ты меня усыпил?— Наверное. Прости, но, похоже, — я виноват в том, что это всё всплыло опять.Он не знал, как еще ей помочь. Можно было вновь усыпить. В первый раз это не помогло, а во второй — вполне может. Он заглянул ей в глаза, она тут же всё поняла.— Нет, не надо. Я сама хочу пережить это. Кто знает, когда это может вернуться снова. — Девушка поцеловала его. — Я бесконечно счастлива, что ты рядом.— Ты скажешь родителям? — попытался он перевести разговор на другую тему.— Нет. Они не поймут. Да и забыла я, когда последний раз откровенничала с ними. Один раз они видели, как я целовалась с парнем. Мне тогда было еще четырнадцать. До сих пор не забуду их трепки. Ты не подумай, что у меня родичи плохие. Просто они слишком уж старомодные.Виталий улыбнулся:— Никогда нас не поймут родители. Стараясь уберечь от «прелестей» жизни, они тем самым иногда перегибают палку, не понимая, что любая, даже самая смехотворная проблема может их ребенка впоследствии поставить в тупик. Вся жизнь строится на ошибках. Один раз обжегся, другой — не полезешь.Ее глаза, наконец, высохли. Как ни была сильна боль, Наташа все-таки была уверена, что переживет ее с человеком, который на самом деле любит и который не причинит ей даже самую малую боль. Она знала, — он пойдет за нее на костер, даже не задумавшись. «А я, — думала она, когда целовала его, — я-то смогу любить также?»Что же делает человека таким безумным? Что толкает его на любые жертвы ради любви? Что разжигает этот огонь в сердце, обрекая на счастье или страдания? Откуда берется всё это, и где та черта, переступив которую, забываешь о себе и, сломя голову, бросаешься вперед? Вряд ли это мы сможем объяснить себе и понять. Двое, посмотрев в глаза друг друга, сразу понимают, что это их судьба. Что это? Болезнь? Или награда, дарованная богами? Человечество еще не скоро раскроет эту тайну. Да и нуждается ли оно в этом? Вряд ли. Весь мир зиждется на любви. Только лишь она есть движущая сила. Человек живет для нее и ради нее.* * *Попугай, смирившийся с участью, мирно дремал на ветви канделябра. Виконт перечитывал самые интересные статейки в газетах, Гебриел и Козлов находились в спальной. Судя по звукам, исходившим оттуда, они играли в карты. Вельда сидела на диване и читала журнал. А граф в своем кресле курил сигару, потягивал вино. На его коленях дремал Маркиз, свернувшись клубком.За окном уже было темно. Улица, в вечерние часы обыкновенно более оживленная, теперь почти всегда молчала. Это объяснялось тем, что муниципальная служба вырыла посередине дороги канаву.В комнате горело множество свечей. Но, несмотря на них, мрак как-то удерживался здесь, не мешая, правда, читать Виконту и Вельде.Наконец де ла Вурд отложил газету и откинулся на спинку стула. Сделал легкий жест рукой, отчего в ней появилась сигара. Виконт воткнул ее в рот. Кончик сигары затлела.— Знаете, сир, — обратился он к Леонарду, — у меня складывается такое впечатление, что всё идет из рук вон плохо. Город просто напичкан всякой мерзостью.Леонард выпустил дым в потолок и, не вынимая сигары изо рта, ответил:— Думаю — нам придется заняться этим городом вплотную. Но чувствую, что мы не долго здесь задержимся.— Что правда, то правда, — кивнул де ла Вурд, — у меня такое же ощущение. Хочется думать, что все еще может кончиться хорошо.Леонард ответил печально:— Только не для нас. Memento mori Memento mori : помни о смерти (лат.)

.— Как уж о ней забудешь, — усмехнулся Виконт, — когда сам каждый день имеешь с нею дело.— Надеюсь, что мой сын докончит начатое. Надобно вырезать скальпелем эту поганую рану на теле города. Именно отсюда начнется обновление.Граф отхлебнул из своего фужера.— Виталий, — сказал Виконт, — хороший парень. Только чересчур уж чувствительный. Но это делу не помешает. Его бесстрастное лицо и то, как он поступил с Морозовым, говорит само за себя. Ваш сын, сир, сможет с честью держать в руке этот скальпель.Вельда положила журнал рядом с собой и спросила задумчиво:— Сир, мне на завтра есть какие-нибудь указания?— Да, вы с Виконтом посетите завтра вечерком отца Евгения. Сделаете ему кровопускание. Только не убивайте. Пусть думает, что на самом деле виделся с дьяволом. Пора прекратить его надругательство над монашками.Вельда радостно пискнула, Виконт почесал подбородок.— Каков подлец! Трое за один день! — воскликнул он так, что попугай поперхнулся во сне и закашлял.— Тфу, мать вашу, потише нельзя что ли? — проскрипел Цезарь. — Завели пушистого обормота, а теперь еще и спать мешают.— Извини, Цезарь, — сказал Виконт, — спи.Вельда села за стол, налила себе из кувшина апельсиновый сок.В зал вошли Козлов с бароном.— Гебриел, — обратился к барону граф, — вы завтра начнете обучать моего сына языку.— Да, сир.— Он — способный малый, так что проблем, я думаю, не будет. Ипполит, ты становишься с сегодняшнего вечера тенью Виталия. Я не хочу, чтобы он попадал во всякие переделки, пока не достигнет должного уровня.Леонард опустошил бокал, и Виконт его вновь наполнил.— Я всё сделаю, — произнес Ипполит. — Можете не беспокоиться.Граф сказал вздохнув:— То, что он мой сын, повышает вероятность всяческих неприятностей. Осиел уже наверняка позаботился об этом. Так что приступай. Но не попадайся ему на глаза. А то он еще решит, что за ним следят.— Хорошо сир.И Козлов вышел в прихожую не спеша оделся. Вельда закрыла за ним дверь.Гебриел присел за стол.— Вельда, — послышался его голос, — может поужинаем?Фон Шварц встала и со словами:— Что ж, давайте ужинать, — вышла на кухню.Попугай всё так и не смог снова заснуть. Он вяло смотрел на стол и что-то насвистывал.Кот проснулся, вытянулся.— Кыс-кыс-кыс, — послышалось из кухни. — Маркиз, иди, ешь.Маркиз спрыгнул с колен Леонарда и исчез в проеме двери.— Как тихо сегодня, — удивился Гебриел.— Затишье бывает перед бурей, — обнадежил Виконт. — Не нравится мне это.— А мне, думаешь, нравится, — влез в разговор попугай, хотя его никто об этом не просил, — на улице эти кошки надоели, а теперь эта тварь еще и в квартире появилась.Леонард никак не отреагировал на выпад Цезаря, а Гебриел заметил:— Ты стареешь, Цезарь, стареешь. Уже и ворчать, как старик, начал.Цезарь пропустил это мимо ушей. А Виконт добавил к словам барона:— Брута на тебя, Цезарь, нет.Этого попугай стерпеть не мог и заорал:— Вы достали меня! Ну и компания, черт возьми! Сплошные подлецы. Каждый второй или кот или подлец.— Поосторожней, Цезарь, — предупредил граф, — я давненько не ел жареных попугаев.Глаза Цезаря вывалились из орбит. Он ответил, заикаясь:— Что вы, сир, вас я не имел в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42