Спиртное словно возвращало ему зрение, по крайней мере, он начинал видеть в темноте какое-то мерцание.
Но он ненавидел свою слепоту. Из-за нее он не мог больше наслаждаться теми красивыми вещами, которые собирал все эти годы. Мир был таким интересным местом, подумал он, таким местом, а он почти не видел его. Всю свою жизнь запертый в монастырях и дворцах, он не мог выйти в мир, и тогда он привел мир в свой дворец.
Его секретари уже спали. Его жена развлекалась с новым любовником в своем собственном дворце, расположенном за пределами Та-Кхуре: он будет мазать ее груди маслом, а ее бедра — экстрактом сандалового дерева. Его помощники-монахи были заняты молитвами, готовясь к завтрашнему празднику. Он в одиночестве бродил по пустым комнатам и коридорам своей частной резиденции, с грустью прикасаясь пальцами к своему прошлому.
Оно было здесь: множество тарелок из севрского фарфора, с которых он никогда не ел, посеребренные тонкой паутиной пыли; пианино, на котором он так и не научился играть, много инструментов, все треснутые и расстроенные; всевозможные часы, показывающие разное время; альбомы из слоновой кости и малахита, чистейшего жемчуга и серебра, из оникса, агата, нефрита и из украшенной орнаментом русской кожи; из синего, красного и фиолетового бархата, забитые выцветшими фотографиями мертвых и живых. Стойки для бутылок, щипчики для шампанского, золотые, серебряные и стеклянные подсвечники, в которых вот уже несколько лет не стояли свечи; коробки с сигарами, коробки с картами, футляры для очков из черепахового панциря, украшенные золотой и серебряной филигранью; телескопы, через которые он однажды смотрел на звезды. Сейчас они брошены и покрыты пылью. Мечты и прихоти, делавшие бога счастливым, а человека одержимым. Он провел похожим на обрубок пальцем по японским колокольчикам, звенящим на ветру. Они зазвенели безо всякого ветра, напоминая звук, с которым падают льдинки.
Звон затих, на смену ему пришел другой звук. Это были шаги, тяжелые шаги. Он никого не ждал в этот час. И уж тем более здесь, в его личных покоях, куда никогда никто не входил без его разрешения. Шаги становились все громче, хотя их приглушал толстый ковер, расшитый золотом и серебром, покрывавший весь пол. Это были не паломники, искавшие его аудиенции: паломники бы тихо приползали на четвереньках. Шаги остановились — человек застыл в нескольких метрах от него.
— Ваше святейшество, — произнес голос. — Прошу прощения за вторжение, но я привел человека, который хочет говорить с вами. Пожалуйста, выслушайте его.
Он узнал голос. Это был Бодо, высокопоставленный лама, некогда в течение очень короткого промежутка времени бывший его секретарем. Каким образом он мог здесь оказаться? Прежде чем он успел ответить, раздался другой голос:
— Вы кхубилган Джебцундамба Кхутукхту, Богдо Хан, правящий под титулом «Возвеличенный всеми»?
Он кивнул. Он был уверен, что уже слышал этот голос.
— А вы думали, что я кто-то другой? — спросил он.
— Тогда я уполномочен сообщить вам от имени Временного народного правительства Монголии и Центрального комитета Монгольской народно-революционной партии, что вы отныне находитесь под домашним арестом и будете содержаться в этом помещении, пока не будет решена ваша дальнейшая судьба. Вы поняли?
Он снова кивнул.
— Да, — ответил он. — Я все прекрасно понял. Я узнал ваш голос, хотя и не помню вашего имени. Кто вы?
Ему показалось, что этот человек нервничает, словно что-то не в порядке.
— Меня зовут Николай Замятин, я бурятский представитель Коминтерна. Мы встречались в прошлом году, когда я был здесь и вел с вами переговоры относительно вашей возможной роли в грядущей революции. Тогда вы отказали мне. В этот раз вы мне не откажете.
— Да, — сказал он. — Я помню вас. Вы говорили о том, что надо отдать власть народу. Но тогда у меня не было власти, которую я мог бы отдать: она целиком и полностью принадлежала китайцам. А сейчас вы забрали ту власть, которую я мог обрести за это время. Кто будет здесь новым правителем? Вы?
— Люди сами будут править, — ответил Замятин.
— Да, — ответил он. — Но кто будет править людьми?
— Мы теряем время! Я уже проинструктировал ваших секретарей, чтобы они подготовили все в вашем кабинете. Вам надо подписать несколько бумаг.
Он не сдвинулся с места.
— Вы пришли рано, — заявил он. — Я ждал вас завтра. Как я понял, вы намеревались арестовать меня после церемонии в Цокчине. Однако ваши планы изменились. Что-то случилось?
Воцарилась полная тишина. Он решил, что бурят пристально смотрит на него.
Когда Замятин снова заговорил, в голосе его чувствовалась повышенная нервозность:
— Как вы получили эту информацию?
— Я знаю все, — ответил он. — Разве вам об этом не говорили? — Он спокойно улыбнулся.
Странно, но страха он не испытывал. В конце концов, такое случалось и прежде. А в этот раз, по крайней мере, это были монголы. Однако он жалел, что они пришли сегодня вечером. Это несколько нарушило его планы.
Кто-то подошел к нему и взял его руку.
— Пойдемте со мной, мой повелитель.
Это был Бодо. Он чувствовал в его голосе смущение. Бодо долго не протянет, подумал он. Когда на улицах выставят гильотины, он будет одним из первых, кого казнят. Он с сожалением подумал о том, что никогда не видел гильотину в действии. Он любил механические игрушки. И он слышал, что гильотины очень эффективны. Возможно, ему следовало купить одну, чтобы ее прислали сюда. Это развлекло бы его на какое-то время. Но тут он вспомнил о своей слепоте.
Они пошли по коридору рука об руку. Он слышал перед собой шаги нескольких человек. Когда незнакомцы только появились, он решил, что их человек восемь. Одна женщина, решил он. И двое детей.
Меньше чем через минуту они были в его кабинете. Бодо пододвинул ему кресло, хотя он сам мог прекрасно справиться безо всякой помощи. Кто-то другой открыл сервант, в котором стояло спиртное, и достал стакан и бутылку.
— Я бы предпочел портвейн, — заметил он. — Графин на верхней полке.
С портвейном его двенадцать лет назад познакомил английский исследователь по фамилии Барнаби, или Фарнаби, или как-то там еще. Барнаби прислал ему несколько ящиков «выдержанного светлого», как он назвал этот сорт, через китайский амбан, присвоивший себе пару ящиков. Сейчас у него оставался последний ящик или два, хотя, при некоторой экономии, их должно было хватить на какое-то время. Хотя казалось вполне возможным, что запасы портвейна переживут его.
Наконец портвейн появился на его столе, и он сделал крошечный глоток. Он берег его для особых случаев. Он предположил, что это как раз особый случай. Проблема заключалась в том, как пригласить сюда Унгерна, чтобы угостить и его. Он все запланировал на завтра, но они уже были здесь, оставляя грязные следы на его коврах, открывая его бутылки, пробуя его вина, и, вполне возможно, перераспределяя его богатства.
— Что конкретно вы хотите, чтобы я подписал?
Сначала китайцы, потом Унгерн, спаситель, оказавшийся монстром, а теперь свои, монголы. Им всем нужно, чтобы он что-то подписал. Два года назад Хсю Шу-Ценг дал ему тридцать шесть часов на то, чтобы подписать документ из восьми пунктов, суть которого заключалась в отказе от суверенитета и присоединении к Китаю. Он отказался, но его министры были вынуждены подписать документ вместо него. В конечном итоге, все сводилось к одному: у него никогда не было реальной власти, у него была только власть, которую решали дать ему другие.
Бурят ответил на его вопрос:
— В этом документе вы признаете ваши ошибки, допущенные в период вашего правления в роли Кхуту-кхту. В документе вы заявляете, что в результате своих грехов перестали быть кхубилганом и что Джебцун-дамба Кхутукхту воплотился в другом теле. Вы признаете это и свободно отдаете бразды правления в руки новой инкарнации, который будет править вместо вас с помощью народного правительства во главе с Сухэ-Батором. Новый Джебцундамба Кхутукхту и народное правительство, в свою очередь, выражают признание за помощь, оказанную Советской Россией, и хотят установить с этой страной особые отношения. Вы сами становитесь обычным гражданином, будете жить в своей летней резиденции и откажетесь от всей своей собственности и от владений в Шаби. Вас лишат только титула и власти, ничего более. Вы можете продолжать пить. У вас будет так много женщин и мальчиков, как вы захотите. Можете оставить все ваши игрушки и безделушки, но не приумножать их. После вашей смерти все это перейдет во владение государства.
«И как скоро я умру?» — подумал он. Должен быть какой-то способ привести сюда Унгерна. Пусть разбираются между собой. Какое отношение все это имеет к нему? Теперь он, разумеется, знал, кем является один ребенок. Он ожидал этого. Но кто второй?
— А если я откажусь подписать?
— Вы знаете, что у вас нет выбора. Но если вы все подпишете, то это облегчит в значительной степени вашу дальнейшую судьбу: уютный дом, щедрое денежное пособие, удовлетворение всех земных желаний. В какой-то степени я завидую вам.
— Правда? — спросил он. — Возможно, вы, в таком случае, пожелаете поменяться со мной местами. Ваше зрение на мою слепоту, вашу власть на мой комфорт, вашу человечность на мою божественность и мое пьянство.
Бурят промолчал. Хозяин и не ждал, что тот что-то скажет.
— Итак, — продолжал Кхутукхту, — что еще вы хотите, чтобы я сделал? Какие еще бумаги я должен подписать?
— Вы можете помочь нам предотвратить кровопролитие, — ответил бурят. — Ваши солдаты все еще хранят вам верность. Большинство настроено против фон Унгерна Штернберга — монголы, некоторые буряты, тибетцы, китайцы, которым вы дали амнистию. Он пытается купить их награбленным добром, но они давали вам клятву верности. Прикажите им сложить оружие или присоединиться к народной армии. У барона останется только горстка русских и несколько японцев, которых он привел в Ургу в феврале. Я подготовил декрет от вашего имени, призывающий все ваши войска ни во что не вмешиваться и ждать дальнейших инструкций от вас или одного из ваших представителей. Нужны только ваша подпись и ваша печать.
«А если кровопролитие начнется, — подумал Кхутукхту, — чье тело первым окажется на виселице?».
— У вас есть свой кхубилган, — ответил он. — Пусть он подпишет декрет. Пусть он соберет вокруг себя верующих.
— Вы знаете, что на это понадобится время. У нас нет времени. Если мы хотим спасти жизни людей, мы должны действовать без промедления.
«Чьи жизни? — спросил себя кхубилган. — Жизни монголов? Или жизни солдат армии Советов?» Он знал, что большевистские войска уже вошли на север страны.
— Это не в моих полномочиях. Но если вы позволите мне, я свяжусь со своим военным министром.
Он протянул руку и поднял телефонную трубку. Данджинсурен все поймет. Он пошлет сюда Унгерна. И тогда он сможет спокойно сидеть и слушать, как они будут драться за власть.
Телефон молчал. Это следовало учесть раньше.
— Извините, — сказал бурят. — Ваш телефон временно отключен. Сегодня вечером вам придется самому принимать решение.
Он откинулся на спинку стула, на какое-то мгновение почувствовав себя побежденным.
— Подведите ко мне мальчика, — попросил он. — Я хочу поговорить с ним. Я хочу дотронуться до него.
Возникла пауза, затем Замятин что-то произнес на плохом тибетском. Ему что-то протестующе ответила женщина, но он отклонил ее возражения. Раздалось шарканье ног. Кто-то стоял около его кресла. Он протянул руку и потрогал лицо, детское лицо.
— Подойди ближе, мальчик, — сказал он по-тибетски. — Я не чувствую тебя. Я не могу увидеть тебя, но я должен дотронуться до тебя. Не волнуйся, я не сделаю тебе больно.
Но мальчик сжался и остался на своем месте, отклонившись от его руки.
— В чем дело? — спросил он. — Ты боишься меня? В этом причина?
Он чувствовал, как заколотилось его сердце. Странно, но теперь, когда они были так близко, он с удивлением понял, что сам боится мальчика. Было какое-то святотатство в том, что они находились рядом, два тела, воплощающих одного бога. Откуда-то из глубин сознания всплыл отчетливый образ: бесконечный ряд сияющих зеркал, повторяющих отражение одного и того же человека, становящееся на расстоянии неясным и смутным. Он стал понимать самого себя лучше, чем понимал раньше: он понял, что он всего лишь зеркало, и почувствовал себя хрупким, как стекло, наклоняющееся в свете свечи. От самого слабого прикосновения он мог упасть и разлететься на крошечные серебряные кусочки.
— Да, — признался мальчик.
Голос его дрожал, но это был прекрасно поставленный голос. Он был уверен, что мальчик хорош собой и у него нежная кожа. Что, если бы они оказались в одной постели? Как отреагировали бы на это зеркала?
— Почему ты боишься меня? — спросил он.
— Я не знаю, — ответил мальчик. — Но...
— Да?
— Но Тобчен сказал мне, что вы попытаетесь убить меня. Если узнаете о моем существовании.
Он провел пальцем по косой скуле. Ему всегда доставляло удовольствие говорить по-тибетски.
— Кто такой этот Тобчен?
— Он был моим наставником. И моим лучшим другом. Если не считать Чиндамани. Он был пожилым человеком. Он умер, когда мы пытались добраться до Гхаролинга. Это было давно.
— Я понимаю, — сказал он. — Мне жаль. И мне жаль, если он сказал тебе, что я попытаюсь убить тебя. Зачем ему понадобилось это говорить?
— Потому что вы мое другое тело. Потому что только один из нас может быть Кхутукхту. Они хотят сделать меня Кхутукхту вместо вас.
Кожа мальчика была очень мягкой. Старый Тобчен, разумеется, был прав. Он бы приказал убить мальчика, если бы это помогло ему удержать трон. Но эта мысль испугала его. Если он разобьет одно зеркало, что случится с образами во всех остальных зеркалах?
— Возможно, — прошептал он, — я мог бы быть твоим наставником. И мы могли бы стать друзьями. У меня во дворце полно игрушек. Ты можешь остаться здесь: тебе никогда не будет скучно, ты никогда не устанешь. — «И никогда не состаришься», — подумал он.
Мальчик отважился подойти чуть ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56