В первую ночь он нашел небольшое углубление в скале: более скромных размеров, чем пещера, но все же достаточно большое, чтобы укрыть его от жалящего ветра. Он ничего не ел вот уже больше суток.
Весь следующий день он плелся вперед, все больше и больше углубляясь в горы. Поворачивать назад не имело смысла: он знал, что куда бы он ни направился, повсюду будут только снег и лед. Тянувшиеся перед ним следы стали для него целым миром, и он не видел ничего кроме них.
Его посещали тревожные видения. Уставший мозг начал рисовать на снегу странные образы. Как-то раз он увидел линию разрушенных пирамид, простиравшуюся до самого горизонта. А параллельно им стояли сфинксы, укутанные черным шелком и увенчанные листьями можжевельника. Ему страшно хотелось спать. Он мечтал только о том, чтобы лечь и отдаться снам. Каждый шаг давался ему с трудом, каждая секунда бодрствования становилась победой.
Во вторую ночь он не дал себе уснуть, направив на себя револьвер и положив на спусковой крючок большой палец, так что если бы он начал бессильно валиться вперед, револьвер выстрелил бы. Он пел в темноте и решал в уме математические задачи.
На третье утро он нашел еще одну щель в скале, на сей раз более глубокую. Он заполз внутрь и тут же погрузился в глубокий сон. Когда он проснулся, было светло, но, несмотря на то что у него кружилась голова, он предположил, что, должно быть, проспал сутки, потому что руки и ноги его совершенно онемели и он испытывал страшный голод.
Когда он выбрался из пещеры, то обнаружил, что мир изменился. Пока он спал, снаружи была метель. Как он ни пытался, он не мог отыскать даже намека на следы, по которым шел Замятин. Он почти потерял всякую надежду. Хватило бы всего одной пули, чтобы быстро со всем покончить. Но вместо этого он решил пойти дальше, ища наиболее удобный путь в том направлении, в котором шел Замятин, — на север.
Он нашел Чиндамани пять часов спустя, в низкой седловине на краю ледника. Оказалось, что она была там с предыдущего дня. Когда Кристофер нашел ее, она сидела перед маленькой палаткой и тихо читала слова мантры, повторяя ее снова и снова. Он сразу вспомнил отца, читавшего молитву Симеона.
Он тихо присел рядом, не желая испугать ее. Какое-то время она продолжала читать мантру, погрузившись в нее настолько, что не замечала ничего вокруг. Когда она почувствовала его присутствие, то замолчала.
— Продолжай, — попросил Кристофер. — Я не хотел мешать тебе.
Она повернулась и молча посмотрела на него. До этого он видел ее только при желтом свете масляных ламп и при ярком лунном свете, обрисовывавшем ее силуэт. В водянистом свете дня она казалась измученной и бледной, лишенной тепла.
— Давно ты здесь? — спросил он.
— Я не знаю, — призналась она. — Давно. — Она замолчала. — Ты пришел чтобы отвести меня домой?
Он покачал головой.
— Я не знаю дороги туда. Была метель: все следы исчезли. Даже если бы я хотел, я бы не смог отвести тебя обратно.
Она бросила на него тяжелый взгляд, в глазах ее была грусть.
— Ты устал, Ка-рис То-фе. Почему ты так устал?
— Я не ел три или четыре дня. Почти не спал. Что случилось? Как Замятину удалось найти вас?
Она рассказала ему все. Кто-то сообщил Замятину о существовании лестницы Ямы, и он спустился к перевалу, воспользовавшись потайным выходом из монастыря. Через полчаса после того как Кристофер ушел искать отца, Замятин наткнулся на Чиндамани и мальчиков. Он связал их вместе длинной веревкой и заставил идти.
— Куда он направляется?
— На север. В Монголию. Он оставил меня здесь, сказав, что я задерживаю их. Он оставил мне палатку и еды на неделю.
— Мальчики в порядке?
Она кивнула:
— Они немного устали и напуганы, но он не причинил им вреда.
— А как насчет?..
Она вытянула руку в варежке и погладила его по щеке.
— Хватит вопросов, — приказала она. — В палатке есть еда. Тебе надо поесть.
Днем они отправились в путь — пошел снег, и они стали похожи на два расплывчатых белых пятна на белом фоне, двигающихся на север. На ночь они поставили палатку под скалой, куда не задували постоянные ветры. В первый раз с того момента, как он покинул монастырь, Кристофер почувствовал, как начинает отогреваться его тело.
Следующий день походил на предыдущий, а последующий — на этот. Даже для того, чтобы преодолеть за день несколько километров, требовались сверхчеловеческие усилия. Кристофер начал осознавать, какой путь им предстоит проделать, чтобы попасть в Монголию. Они были узниками гор и не знали, в нужном ли направлении идут, или сбились с пути. Хотя они и экономили припасы, еды оставалось еще на несколько дней. Они знали, что если в ближайшее время не найдут перевал, который выведет их из горного массива, то навсегда останутся в этой ловушке. Кристофер не говорил ей, что у него есть револьвер: если ему придется воспользоваться им, он решил сделать это, когда она будет спать.
* * *
Третья ночь стала их первой ночью. До этого она спала отдельно, в другом углу маленькой палатки, видела свои собственные сны и просыпалась в одиночестве. Но этой ночью она пришла — не просто в его постель, а в его мир. Нельзя сказать, что она оставила в другом углу палатки свое прежнее существование, но с того момента оно почти перестало напоминать о себе, утратив материальность.
Она пришла к нему, когда он спал, словно она была частью его сна, пришла тихо и незаметно. Он поначалу даже не проснулся. Одинокий ветер свистел в лощине, в которой они остановились на ночлег, но в палатке из шерсти яка было тепло. Она приподняла тяжелое одеяло и легла на жесткую землю, дрожа, ясно все сознавая — сознавая все яснее, чем когда-либо прежде. Осторожно, как ребенок, пробирающийся в постель к отцу, чтобы почувствовать себя уютнее, но боящийся разбудить его, она прижалась к его спине, чувствуя себя неловко и напряженно.
Он проснулся, выбравшись из кровавого сна. Было тревожно, в голове все еще мелькали тусклые тени, хотя он уже не мог вспомнить, кто они. Темные фигуры, чьи лица были скрыты капюшонами, убегали от него по узким пустынным улицам. С неба спускались стервятники с крыльями ангелов, их клювы готовы были рвать его плоть.
Он ощутил, что она рядом. По мере того как покидал его сон и возвращалась реальность, он начал чувствовать ее дыхание, тепло на своей шее. Он спал в одежде, сняв лишь чубу и ботинки. Сквозь толстую одежду он почти не ощущал ее прикосновение.
Он долго лежал так в тишине, прислушиваясь к ветру, танцующему за тонкими стенами палатки, к ее мягкому дыханию, касающемуся его неприкрытой шеи. Затем молча, словно все еще во сне, он повернулся к ней лицом.
Одной рукой он притянул ее, крепко прижав к себе. Пальцы начали тихо, грустно, сонно гладить ее. Она напряглась при первом неуклюжем объятии, а затем расслабилась, позволяя ему обнимать ее.
Они оба молчали. Придвинувшись к нему, она ощутила, как вокруг нее и в ней самой растет что-то темное, что-то одинокое. Казалось, что физическая близость к нему только увеличивает дистанцию между ними, все еще существующую в ее сознании.
Его голос дотронулся до нее, как настойчивая рука.
— Почему ты пришла? — спросил он.
— Это имеет значение?
Он погладил ее спину.
— Ты боишься?
Она промолчала, а потом обняла его и еще ближе придвинулась к нему. И очень тихо призналась:
— Да.
— Меня?
— Не тебя, — объяснила она. — Я боюсь желания. Желания лежать вот так рядом с тобой. Желания стать плотью.
— Стать плотью?
— Не одной только плотью, — пояснила она, — но плотью.
— Всю свою жизнь я была лишь оболочкой для духа, — продолжала Чиндамани. — Я делала вид, что мое тело это зеркало и что важен отражающийся в нем образ, а не само стекло... — Она замолчала. — Я устала прикидываться. Я то, что я есть. Даже если стекло разобьется, я хочу быть чем-то большим, нежели зеркало.
Он мягко поцеловал ее в лоб, затем начал целовать все лицо, бережно и ласково, и поцелуи его напоминали падающие с неба снежинки. Она задрожала и еще крепче прижалась к нему.
Он мягко поглаживал ее спину. На ней была одежда, в которой она ходила по монастырю: шелковая блуза и брюки. Рука его сползла с поясницы на маленькую упругую выпуклость, и он почувствовал, как растет в нем желание. «Вожделение жадно. Оно поглотит тебя», — говорил его отец. Но как быть, если ты уже поглощен? Одиночеством. Неспособностью любить. Долгим воздержанием.
Он раздел ее дрожащими руками. Ее юное тело было упругим и гладким, как шелк. Ветер стих и пошел обильный снег, размягчая и окрашивая в белый цвет все, к чему прикасался. Он склонился над ней и снова поцеловал ее в лоб и глаза. Она поежилась и тихо застонала, ощущая его горячие губы на своей коже. Ей показалось, что глубоко внутри нее богиня ощущает то же, что и она.
— Я люблю тебя, — произнесла Чиндамани. Она произносила эти слова во второй раз, но они все еще казались ей странными, как слова из религиозных ритуалов, которые она часто слышала, но никогда не видела, как они воплощаются в реальность.
Она чувствовала, как растет в ней желание, заливая ее, как свет заливает темную до этого комнату. Его пальцы медленно и спокойно двигались по ее телу — как крылья голубей, ласкающие яркое небо. В темноте и полной тишине он нашел ее рот, и ее губы раскрылись навстречу его губам, их дыхание стало одним дыханием, как и стук их сердец. Она протянула руку и коснулась его щеки. На ощупь он показался ей странным: ее пальцы блуждали по его густой щетине.
Желание, охватывавшее все сильнее их обоих, заслонило все остальное. Мир сузился, став крошечной точкой, а затем исчез. Остались только их тела, парящие в пустоте. Они стали единой вселенной, которая не пропускала в себя ни света, ни звука, ни добра, ни зла.
Неловкими от страсти пальцами она помогла ему раздеться. Она думала, почему никто никогда не говорил ей, что тело мужчины намного прекраснее тела бога, что неловкость страсти приносит больше удовлетворения, чем самый совершенный ритуал, что секунда близости с мужчиной стоит больше, чем целая жизнь праведной девственницы? Даже боги совокуплялись со своими божественными наложницами; ритм их тел, соединившихся в любовном акте, отбрасывал тени на мир людей.
Теперь, когда любовь охватила их целиком, его руки легко заскользили по ней. Откуда-то из прошлого пришли воспоминания, помогавшие его пальцам безошибочно прокладывать путь в неизведанных изгибах ее тела. Он почувствовал ее нерешительность и колебания — для нее это было странно и ново. У нее не было воспоминаний, которые могли бы направлять ее, только инстинкт и врезавшиеся в память сцены с участием охваченных страстью божеств.
Но когда он вошел в нее и они полностью отдались любовному танцу, они обнаружили яростную гармонию и единый ритм, охватившие их тела и сердца. Она легко и мягко двигалась под ним, не чувствуя вины или стыда, и ее медленные эротичные движения превосходили любое искусство, любое изобретение. И он с таким же совершенством двигался в ней, координируя свои действия с ее действиями, ища ее во мраке с мечтательной напряженностью. Все воспоминания ушли, осталось только это мгновение, только его любовь к ней, выходящая за пределы прошлого, отталкивающая это прошлое, переделывающая его, внося ее образ. И наконец наступила тишина. И пришла тьма, казавшаяся вечной. Они лежали рядом, пальцы их соприкасались. Оба молчали.
Утром снег перестал идти. Они были единственными живыми существами в белом пространстве, безграничном и бесконечном.
Глава 42
Днем они обнаружили перевал, ведущий в долину Цангпо. За перевалом они наткнулись на хижину, в которой жили двое охотников. Поначалу мужчины вели себя неприветливо, но когда Чиндамани сообщила им, кто она, суровость сползла с их лиц и на столе откуда-то появились еда и питье. Кристофер осознал, что слишком мало знает о ней. Здесь она была кем-то вроде королевы, священной персоной, которой другие повиновались беспрекословно и без колебаний.
Охотники объяснили им, как найти Гхаролинг, монастырь, в который Тобчен Геше пытался отвести Самдапа и укрыть его там от опасности. Два дня спустя они пришли в монастырь. Он был в северной части горной гряды, через которую они прошли, в небольшой, со всех сторон укрытой горами долине, где тек приток реки Ярлонг Цангпо, которая начиналась к северу от Брахмапутры. Шигаце, столица провинции Цанг, была в нескольких днях пути, на северо-востоке.
В долине уже началась ранняя весна. На берегах реки зеленела трава, среди которой уже появились незнакомые им маленькие синие цветы. Распустились деревья, на ветвях набухли зеленые почки и сидели поющие птицы. К монастырю прилепилась небольшая деревушка, стоявшая на низком холме около входа в долину. Повсюду трепетали белые молитвенные флажки, наполняя воздух тихими хлопками.
Одетые в теплые одежды, измученные и голодные, они застыли у входа в долину и смотрели на открывшуюся перед ними сцену так, как смотрят проклятые души на райские кущи. Глаза Чиндамани расширились от удивления: она никогда не знала другого времени года, кроме зимы. Она вообще не подозревала о существовании разных времен года. Все еще не веря своим глазам, она дотронулась до травы, принюхалась к теплому воздуху и смотрела, как птицы собирают прутики для своих гнезд.
Кристофер сорвал цветок и воткнул ей в волосы.
— Я всегда буду хранить его, Ка-рис То-фе, — сказала она.
Он покачал головой.
— Нет, — заметил он. — Он скоро умрет. Если ты поставишь его в воду, он простоит несколько дней. Но потом все равно умрет.
На лице ее на мгновение появилось горестное выражение, но она тут же улыбнулась.
— Наверное, именно поэтому он такой красивый, — произнесла она.
Он посмотрел на нее, на цветок у ее виска.
— Да, — согласился он.
И подумал, что она тоже красива. И что она тоже умрет.
* * *
Весь следующий день после их прихода в Гхаролинг она провела наедине с настоятелем, Кхионглой Ринпоче. Она появилась уже вечером, и лицо ее было серьезным, и как ни старался Кристофер, он так и не смог заставить ее улыбнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56