Возможно, богемский хрусталь придаст какую-то изысканность обычной еде и еще более обычной бутылке дешевого вина из супермаркета. Этот разговор о воскресших легендах и детях-призраках, по крайней мере, должен хоть чуточку быть похожим на церемонию и хоть немного возвышен каким-нибудь элементом торжественности.Она посыпала тертым сыром только что поставленные на плиту яйца и сказала:— Знаешь, с тех пор, как я услышала от Трикси об убийствах в Ашвуде, одна вещь всегда затмевала собой все остальное.Он остановился, а потом очень мягко сказал:— Альрауне.— Да, — Франческа намеренно не смотрела на закрытые занавесками окна, которые скрывали темную шепчущую ночь, — Альрауне затмевала собой все.— Это, — сказал Майкл, очень сосредоточенно глядя на нее, — как раз то, что сказала мне Алиса в ночь моего семнадцатилетия. В ту ночь, когда она наконец рассказала мне правду об Альрауне. * * * Пока Майкл рос в Норфолке, одним из его любимых занятий было слушать рассказы Алисы о ее прошлом.Она шаг за шагом раскрывала эти истории, как будто понимала, что он хочет впитать детали постепенно, и она рассказывала истории так, как его мать, делала их яркими, возбуждающими и реальными. Чаще всего она говорила с ним, как будто он был уже взрослый, хотя он всегда знал, что существовали эпизоды в ее жизни, о которых она не говорила и о которых могла никогда не сказать.Но в ночь перед его семнадцатилетием — в ту ночь, когда она говорила с ним об Альрауне, — она рассказывала не так, как всегда. Она говорила прямо, и несколько раз Майкл думал, что она собиралась остановиться на середине и не продолжать. И если она так сделает, я никогда не узнаю.— Рождение Альрауне затмило собой все, что когда-либо случалось со мной, — сказала она в освещенной камином комнате в ту ночь, сидя в своем кресле, когда Майкл сидел на своем привычном месте у камина. Альрауне... Имя прошелестело по теплой уютной комнате как холодный вздох. Словно что-то всхлипывало внутри резкого ночного ветра, или хрупкие пальчики гоблина в темноте выцарапывали на оконном стекле детские буквы...— Альрауне — зло, — сказала Алиса. — Я не имею в виду нечестность, эгоизм или плохой характер. Я имею в виду настоящее зло. Жестокость. Как будто... ох, как будто природа случайно напутала и позволила выпустить на свободу в мир что-то свирепое.Что-то свирепое... Майкл поежился и придвинулся поближе к огню.Алиса тут же сказала:— Но ты должен помнить, что плохого человека всегда можно узнать. А как только ты его узнал — ты в полной безопасности, потому что можешь держать его на расстоянии.— Это так просто?— В большинстве случаев. Не будь циничным, Майкл, ты все еще слишком молод, чтобы быть циничным.— Прости. Расскажи мне об Альрауне. Ты никогда не делала этого, не говорила по-настоящему. Сегодня расскажи мне по-настоящему.Она посмотрела на него.— В какого же разбивателя сердец ты превращаешься, — неожиданно сказала она. — Мне жаль девушек, которых ты встретишь. И не усмехайся так, я знаю, что происходит в мире молодежи. Но я не знаю, как много я могу рассказать тебе об Альрауне. Мне это существо всегда казалось не до конца реальным.У нее был грустный взгляд, который Майкл ненавидел, и ее лицо в обрамлении седых волос неожиданно стало выглядеть старше. Когда-то ее волосы были блестяще-черными, когда-то ее кожа была белой и гладкой, как кремовый бархат. Когда она была моложе. Когда она была Лукрецией. Однажды я постараюсь найти ее фотографию, подумал Майкл. И однажды я, возможно, смогу найти один из тех фильмов, которые она сделала, и посмотрю его. Будет ли это возможно? Она не будет возражать?Он осторожно сказал:— Альрауне — часть страшного сна, так, да? Ты жила в ночном кошмаре.— Очень чутко с твоей стороны понимать это. Да, я жила в ночном кошмаре.— Я знаю о живых кошмарах... ну, кое-что знаю.— Да, ты знаешь. Но ты не должен, не в твоем возрасте.— Все в порядке. Я забыл большую часть из этого. Послушай, начни сначала — это был Бухенвальд, да — и продолжай с этого момента. Ты всегда говоришь мне делать так с трудными вещами.— Больнее, чем быть укушенным змеей... — начала Алиса.— ...иметь неблагодарного ребенка. Да, я знаю. Но я не неблагодарный.— Ты отвратительно быстро повзрослел. Я начинаю думать, не воспитала ли я тебя абсолютно неправильно.— Нет, не воспитала.— Ну, сколько еще семнадцатилетних мальчиков будут цитировать «Короля Лира»? Почему ты не задерживаешься допоздна, не пьешь алкогольные напитки и не слушаешь слишком громкую поп-музыку, как остальные представители твоего поколения? — Она улыбнулась ему.— Я не знаю. Мне все равно. Я иногда все же задерживаюсь допоздна.— Я в курсе, — сухо сказала она.— Расскажи мне о Бухенвальде. Разве ты не пыталась сбежать? Я бы попытался.— Сначала я думала, что попытаюсь, — сказала Алиса. — Я даже думала, что это будет просто. Во время всего пути в поезде я планировала, что я сделаю и как я сбегу.— Чтобы найти Конрада и Дебору. — Это было полностью понятно. — Итак, ты была в поезде и планировала побег.— Не только повзрослевший, но еще и упорный, — сказала Алиса. — Да, я была в том поезде, и я думала о побеге во время этих часов тряски и едкого холода, рядом с людьми, которые лежали на деревянном полу, больные от ужаса или справляющие нужду друг перед другом просто потому, что не было иного места, где можно было бы это сделать. Плен не романтичен и не благороден, Майкл, не так, как в сказках. Это не узник Зенды или законный наследник королевства, запертый в каменной келье узурпатором, а потом спасенный в битве. Реальность грязна, ужасна и груба — нацисты любили грубости, само собой. Это очень подходило их пропаганде и их убийственным планам против евреев. Но даже так во время всего пути я цеплялась за то, как я найду способ провести их и перехитрить СС, как я смогу обмануть Лео Драйера и сбежать...— Но ты не сбежала?— Нет. Конечно, были побеги из лагерей, и многие сбежали из Бухенвальда. Ближе к концу войны была организована подпольная сеть сопротивления, которая тайком устраивала побеги. Но в те ранние месяцы из этого лагеря было очень трудно сбежать.— Почему?Алиса замолчала, как будто приводя в порядок воспоминания.— Все концентрационные лагеря были ужасны, — сказала она. — Ты не поверишь, как там было жутко. Большинство из них были лагерями смерти, они назывались «Ruckkehr unerwunscht». Это переводится как «Возвращение нежелательно». Лагеря смерти, понимаешь. Бухенвальд был не таким, но его лозунг был «Vernichtung durch arbeit». Истребление работой.Она снова замолчала. Потом сказала:— Изначально он был создан для политических заключенных. Группы людей отвозили на близлежащие фабрики или каменоломни в Веймаре и Эрфурте, их заставляли работать там, иногда по двенадцать часов в день.— Тебе тоже пришлось это делать?— Да, какое-то время. Я надеялась, что смогу сбежать благодаря постоянным поездкам, но охрана всегда была с нами, и это было невозможно. Дважды в день проводились проверки по спискам, иногда три раза в день, и везде были патрули СС. Любого, пойманного при попытке к бегству, застреливали на месте. — Она вновь сделала паузу, а потом проговорила: — Для меня, для всех нас Бухенвальд был преддверием ада.Когда первый шок и изнеможение от изнурительного пути немного прошли, дни в Бухенвальде начали расплываться в тошнотворном мрачном тумане, которому, казалось, не было конца. Алиса считала это самым ужасным в своей жизни, потому что, как только вас запирают, вы начинаете терять счет дням и вас перестает волновать, какой сейчас день или месяц. Но она в самом начале поклялась вести точный подсчет дней и нацарапала корявую схему на краю своей деревянной койки, так что могла вычеркивать каждый день и знать, сколько времени прошло.Некоторые женщины, с которыми она жила в бараке — двадцать четвертый барак, — верили, что они умерли и попали в ад. Это действительно был ад для проповедников, раввинов и священников, говорили женщины с полными страха глазами. Это место, где ты платишь за свои грехи, и кто знает, сколько времени на это может уйти? Алиса думала, что это наивное мнение, но раз или два она ловила себя на мысли, была ли в их работе какая-то кара. А что если это расплата, думала она, расплата за те замечательные десять лет? За то, что у нее были Конрад и Дебора, за все эти расточительства, веселье и восхищение.Если представить, что я, подобно Фаусту, продала свою душу дьяволу в те ночи в старом квартала Вены или в любую другую ночь с тех пор? И что если дьявол следил за мной все это время, ждал своего шанса заставить меня платить по счетам?.. Ага, вот Алиса Уилсон, мог он сказать. Я думаю, пришло время уплатить тот должок. Довольно много потакания самой себе, я вижу. Много денег потрачено на украшение самой себя, множество внебрачных связей, о, и незаконнорожденный ребенок: о да, она прекрасно жила все это время. Очень расточительные десять лет. Определенно пришло время этой заносчивой маленькой грешнице платить по моим счетам.В двадцать четвертом бараке было сорок пять женщин. Все они жили, ели и спали в маленькой комнатке с одной уборной и одним умывальником и с непрочными деревянными койками для сна. Как поняла Алиса, большинство из них были невиновны ни в каких преступлениях, кроме того, что были еврейками, хотя там была пара женщин, которых бы Алиса не хотела встретить на пустынной темной аллее. Лучше не забывать, что Бухенвальд, чем бы еще он ни мог быть, изначально был создан для политических заключенных. Так что лучше всегда скрывать баронессу и в данный момент быть просто Алисой Уилсон. В любом случае очень немногие узнали бы стройную холеную Лукрецию фон Вольф в растрепанном существе, живущем в двадцать четвертом бараке и каждый день работавшем на военной фабрике в Веймаре.Они отправлялись в Веймар каждый день в четыре утра, вызываемые по списку после завтрака, состоявшего из кусочка хлеба и кофе в металлической кружке. Алиса ненавидела сухой хлеб и водянистый кофе без молока, но еще больше она ненавидела фабрику, где они сидели на деревянных лавках и шили грубую форму для немецкой армии.Но, естественно, будет способ сбежать, и она, естественно, найдет его и выберется — или как Лукреция, или, что более вероятно, как невзрачная заурядная Алиса Уилсон, которая привыкла к тяжелой работе и подчинению и к скромной, незапоминающейся внешности. Да, если она выберется отсюда, она должна быть Алисой.Когда пленные шли в Веймар, они маршировали, а охрана шла вокруг их маленькой группы. Временами, чтобы разбить монотонность, Алиса думала, как Конрад мог бы написать музыку, подходящую к их ритму. Это была бы тонкая металлическая музыка. Стаккато. Стук-стук, топ-топ... Смерть-от-работы... Смерть-от-работы...Конрад. Его так же заставляли работать? Ему разрешали играть его музыку? Если они запрещали ему играть, даже на самом крошечном инструменте, он никогда не выживет, потому что музыка была его жизнью, его дыханием, его пищей, и без нее он погрузится в самое черное из черных отчаяний.Он как-то сказал ей, что он — язычник.— Я поклоняюсь жизни, смеху и хорошему вину. И любви, — добавил он, озорно поглядывая на нее. — Конечно же, я поклоняюсь любви. «Кто обращен с молитвой к Мекке, а я к твоей постели, Ясмин...» Ты моя Ясмин, Алиса.— Вздор, — ответила тогда Алиса, не поддавшись обаянию слов Конрада, когда вспомнила его последнюю интрижку с рыжеволосой флорентийской актрисой, — абсолютный вздор. Если ты чему-то и поклоняешься, то только музыке.И вот Конрад, который поклонялся музыке, мог умереть, если нацисты лишили его ее. Алиса задумалась, как она сможет это вынести, а потом подумала, будет ли хуже просто потерять его, не зная о его судьбе.Через несколько недель шаги пленных, тяжелая работа и постоянное ноющее ощущение голода и жажды изменили мелодию. Теперь музыка выбивала другой ритм. Я должна выбраться... Я пойду на все... Я пойду на все, чтобы выбраться, думала Алиса. Нет ничего, на что бы я не пошла. Глава 28 Нет ничего, на что бы я не пошла, чтобы выбраться...Однако постепенно стало ясно, что побег невозможен: узников очень хорошо охраняли, и в две первые недели заточения двоих молодых людей — русских евреев — застрелили, когда они пытались ночью перелезть через забор, находящийся под напряжением.Кошмары, в которых Конрад голодал, в которых его избивали или он лежал мертвый в какой-то жалкой неизвестной могиле, преследовали Алису, и, чтобы избавиться от них, она начала высматривать солдат СС, которых могла бы соблазнить. Если ты живешь в аду, ты затащишь в постель самого дьявола, и, хотя Алиса временно отказалась от идеи побега, она думала, что не побрезгует раз или два сходить туда, где жила охрана, если это улучшит ее положение и положение ее подруг. 1Ърячая вода для умывания. Еда получше или, по крайней мере, просто более сытная еда. Иногда чистая одежда.Я бы сделала это, если бы могла, думала Алиса. Да, но как я могу обольстить кого-то, если мои волосы коротко обстрижены, от меня пахнет по2том и одета я в бесформенные полурубахи-полуплатья? Тем не менее она была готова попытаться, хотя осознавала горькую иронию ситуации, в которой находилась. Не так давно самым важным для меня было решить: красить ногти серебряным или алым лаком или где купить черную тушь. Теперь я размышляю, как попасть в постель к садистам, мучителям и убийцам просто для того, чтобы получить несколько дополнительных кусочков хлеба.Время от времени новости из мира достигали Бухенвальда. Германия была мобилизована для войны, хотя говорили, будто Гитлер не ожидал, что вообще будет какая-то война. Самой важной новостью, однако, были сведения о том, что Герман Геринг, этот бессменный злой гений нацистов, объявил о пятикратном увеличении Люфтваффе.— Третий рейх как будто разделился, — довольно едко заметила Алиса, обращаясь к другим узницам в двадцать четвертом бараке. — Или Геринг собирается воевать сам?— Я слышала, что Гитлер собирается аннексировать Чехословакию точно так же, как он аннексировал Австрию, — сказала одна из женщин, Мирка, которую привели из деревни под Прагой, изнасиловали и избили во время «хрустальной ночи», до того как привезли в Бухенвальд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58