Шер по-дружески кладет руку ей на запястье и смотрит ободряюще.
— Дебют — всегда дерьмо, мисс Грэбл. Бетти это придает мужества, она улыбается Шер и переводит взгляд на меня. Я немедленно отвечаю ей своим фирменным взглядом, сопровождая его легкомысленной и неотразимой улыбкой. Я наклоняюсь как можно дальше вперед, чтобы она заметила мой взгляд, но в этот момент Джеймс Мейсон зажигает свечу прямо у меня под носом. Я сердито смотрю на него.
но он ошибочно принимает мой взгляд за предложение выпить.
— Мне «Миллер лайт», а мамочка выпьет «Сент— Клементе».
— Это было здорово, Бетти. Просто здорово. —Тони Кертис говорит так, словно старается сдержать отрыжку. Он постоянно рыгает, когда говорит, потому его слова всегда звучат как-то сдавленно, и мне все время хочется от души шлепнуть его по спине — а может, и нет, учитывая, что ему случалось убивать и за гораздо меньшие провинности. — А теперь, как действующий председатель клуба, я прошу вас рассказать нам — и как можно подробнее — чем, собственно, вы занимаетесь. Бетти Грэбл, добро пожаловать в клуб.
Внезапно все сидевшие за столом становятся внимательными и заинтересованными. Все подаются вперед, глаза и уши готовы впитать любую крупицу информации. Люди, тонущие под темными небесами снаружи, забыты, на еду больше никто не отвлекается, все зажигают сигареты в предвкушении рассказа.
Бетти смотрит на Берта в поисках поддержки, и что-то в нем говорит ей: «Успокойся, Бетти, это твой час, я с тобой».
Я потираю руки под столом и ловлю себя на том, что раскачиваюсь на стуле.
Ох и люблю же я эти истории.
Бетти медлит еще чуть-чуть, собираясь с мыслями, и, глядя на нее, я прихожу к выводу, что в этой женщине что-то есть — что-то, чего я не заметил раньше, потому что не сосредоточился как следует. От нее исходит почти ощутимое тепло — тепло любви и женственности. И вообще она вполне милая — настоящая здоровая американка.
— Вы, наверное, знаете меня как Сучку-Поджигательницу. По крайней мере, так меня называют в газетах.
Я улавливаю в ее голосе мелодичную ритмичность, напомнившую мне о той английской актрисе, которая играла Мэри Поппинс. Классический фильм для любого возраста.
— Пока я убила шестерых. Сожгла им яйца.
Все сидящие вокруг стола резко втягивают воздух. Нервные пальцы тушат сигарету, чтобы тут же зажечь новую.
— Первый парень был сварщик — он-то и научил меня пользоваться паяльной лампой. Потому что это такие хитрые штуковины, не сразу и разберешься. — Бетти делает большой глоток красного вина и сразу чувствует себя гораздо увереннее. Клуб у нее на крючке, и она наконец-то начинает получать от этого удовольствие. — Говорю вам, он бы все равно этим кончил. Это точно. Он был ужасно надоедливый. И ужасно уродливый. Даже когда он надевал свою маску для сварки, все равно было видно, какой он урод. Когда бы я с ним ни спала…
…спала с ним? Вежливо выражаешься, солнышко. Мы тут не очень-то следим за манерами. —Таллула поворачивает к Бетти свое остренькое, мышиное лицо, глаза полузакрыты, зубы торчат. — Либо ты трахаешься с парнем, либо нет.
— Не все ведут себя как вы, мисс Бэнкхед. — Это говорит заносчивая Шер.
— Как будто к тебе хоть один мужчина способен близко подойти, Таллула. —Успокаивающий голос Берта заставляет Таллулу нахмуриться и сердито погрозить ему пальцем.
— Ведро с дерьмом.
Бетти теряется, ее уверенность в себе испаряется. Тони несколько раз щелкает пальцами, как гипнотизер, выводящий пациента из транса — только пациент из транса не выходит, сколько ни щелкай.
— Эй! Вы знаете правила. Никаких разговоров во время Рассказа!
Бетти заново собирается с духом, делает три больших глотка вина, промакивает рот салфеткой и продолжает.
— Ну так вот, э-э… Этот сварщик, с которым я спала, э-э… вы понимаете… ну… В общем, когда я просыпалась на следующий день, мне хотелось покончить с собой. Просто ужас, что он заставлял меня делать. Даже сейчас я иногда просыпаюсь среди ночи и не понимаю, где я, мне кажется, что он лежит рядом со мной, — и каждый раз, когда он поворачивается посмотреть на меня, его кошмарные прыщи лопаются прямо мне на подушку.
— Тьфу. Какая гадость…
— Ой, умоляю, я только что заказала заварной крем.
— И вот однажды для меня все прояснилось. Мне пришла в голову эта идея, совершенно четкое видение. Внезапно я поняла, что делать. Я пошла прямиком в мастерскую этого сварщика, взяла паяльную лампу, зажгла спичку, и — ну, скажем просто, что его вопли могли бы разбить любой бокал.
Бетти делает еще один глоток, откидывается назад, и я понимаю, что она уже здорово пьяна. Взгляд у нее мутный, помада размазалась, и она совершенно не похожа на кроткую, скучную женщину, которой никак не удавалось развлечь нас в начале вечера. Я думаю, что такое состояние ей идет больше.
Она поворачивается, и по какой-то причине ее взгляд останавливается именно на мне — зрачки расширены, голос становится все печальнее с каждой секундой — пьяный, глубокий, полный эмоций, — и внезапно я понимаю, что она собирается сказать. В глазах у нее стоят слезы, и она обводит затуманенным взглядом всех членов клуба по очереди. Ее подбородок и нижняя губа начинают дрожать.
— Я, э-э… — она трагически вздохнула, — я тысячи раз видела такое в кино. Думаю, корни всего этого лежат в моем детстве…
Боже, только я начал получать удовольствие.
Я немедленно отключаюсь.
Только не еще одна история о несчастном детстве. Послушал ее один раз — считай, что выслушал уже миллион раз. Голос Бетти звучит где-то далеко, а я сосредотачиваюсь на маленькой молитве, которую произношу про себя.
Боже, хоть бы раз я мог услышать что-то оригинальное.
Я смотрю в окно, как дождь барабанит по согнутым спинам прохожих, и думаю, что жизнь — это бесконечное лавирование между лужами.
Разглагольствования Ломбарда
— Я восхищаюсь человечеством. Я восхищаюсь тем, как ему удается выжить. Война за войной, война за войной, а мы все равно здесь — выживаем. Эпидемии, наводнения, землетрясения — вы можете унести с собой множество людей, но мы все равно выстоим. В этом-то и есть наша тайна, ключ ко всему. В конце концов мы выживаем…
Кэрол — сорок с хвостиком, дородный, шесть футов три дюйма, борода, невыносимый запах изо рта — сидит у стойки бара. Члены клуба давно разошлись, немногие оставшиеся смакуют наиболее пикантные моменты. Когда Бетти закончила, я аплодировал едва ли не громче всех, но только потому, что подумал, будто она могла бы быть довольно привлекательной, если бы сходила к хорошему парикмахеру, сняла свои жуткие очки в розовой оправе и, возможно, сбросила фунтов двадцать.
Кэрол не аплодировал Бетти. Он оставался надменным и строгим, притворяясь, что все это уже слышал. Это уже в который раз, и не я один считаю, что он становится уж слишком заносчивым. По легенде, все чуть не умерли от смеха, когда Кэрол впервые появился в клубе и своим грубым, скрипучим голосом объявил, что его следует называть Кэрол Ломбард. Это вызвало бы массу насмешек, но клуб хорошо запомнил урок, который ему преподали в аналогичном случае. Как рассказал мне Тони, после того как Рэкел Уэлч схватил Эррола Флинна и проломил его головой деревянную перегородку между столиками, в клубе научились относиться к людям с уважением. Рэкел Уэлч оказался злобным и гнусным сукиным сыном, и думаю, весь клуб вздохнул с облегчением, когда, вскоре после моего появления, он перестал посещать заседания.
— За выживание, — я поднимаю бокал, и Кэрол с Чаком Норрисом тоже поднимают свои.
— Выживание.
— Умирающее искусство, —ухмыляется Чак. Он мне нравится больше всех членов клуба.
У него на все свой, иронический взгляд. И он красивый, сразу всем нравится. У него лицо с постера или с рекламного плаката — лицо парня, который доволен жизнью и всем, что она может ему предложить. Особенно если это «Мальборо лайт».
Кэрол не понимает шутки Чака. Он считает себя выше юмора. Вечно умничает, вечно делает вид, что вот-вот узнает, в чем смысл жизни во всем ее великолепии. Практически на каждом собрании у него новая теория насчет того, почему в мире все происходит так, как происходит. Его последняя идея — я даже щеки прикусил изнутри, чтобы не взорваться, — что с помощью серийных убийц природа просто пытается сказать нам, что земля перенаселена. Никогда мне не было так трудно удержаться от смеха — как будто у меня в животе сидела живая волчица. Чак смотрит на меня и подмигивает.
— Итак? Что думаешь о нашей новой участнице?
— Ну… она вроде бы… ну… очень симпатичная…
— Собираешься пригласить ее куда-нибудь?
— Я?
— Да-а… Ты разве не заметил, как она на тебя смотрела?
— У нее просто глаза остекленели, потому что она была пьяна.
— Только от твоей красоты, Дуги…
Мне не следует удивляться, но должен признать, что я все-таки поражаюсь. Честное слово, я ничего этого не понимаю.
Чак со всего размаху хлопает меня по спине.
— Точно тебе говорю, Дуги, так и есть. Правда ведь, Кэрол?
Кэрол ничего не отвечает — просто пожимает плечами, и я понимаю, что он ревнует. Я улыбаюсь Чаку.
— Уж кому это знать, как не тебе.
Чак поджигает сигарету, выбрасывается спичку и глубоко затягивается своим «Мальборо». Мне нравится, как он это делает, — он такой культурный.
— На твоем месте, Дуги, я бы ею занялся.
— А как насчет других парней, с которыми она крутила? Ты же знаешь, что с ними случилось…
Чак смотрит на Кэрола, и я замечаю, что они улыбаются друг другу.
— Она просто еще не встретила нужного человека.
— Ну… я подумаю об этом. В любом случае торопиться некуда.
— Я всегда говорю: «Куй железо, пока паяльная лампа горяча».
Криво улыбнувшись, Чак встряхивает пустой бокал из-под виски — на дне гремят кусочки льда — и таким образом привлекает внимание нашей постоянной официантки. Только после второй встречи я узнал, что она глухая. Мне, конечно, следовало сразу об этом догадаться, потому что, честно говоря, иначе просто быть не могло. Мы бы не смогли говорить о вещах, о которых говорим, если бы на стол подавала официантка с идеальным слухом.
Когда появляется улыбающаяся официантка, Чак делает какой-то знак, и она тут же отвечает ему, каким-то особенным образом помахав пальцами. Чак не остается в долгу, и я понимаю, что он научился языку глухонемых. Я смотрю на Кэрола — похоже, даже на него это произвело впечатление. Обмен знаками между Чаком и официанткой становится все более активным, а потом она внезапно хохочет, подтверждая тем самым, что остроумие Чака ничего не потеряло в переводе. Официантка снова смеется, и я тоже улыбаюсь, поворачиваясь к Кэролу.
— Я бы отдал правую руку за возможность вот так общаться с помощью знаков.
— Это что, шутка?
Я осознаю, что сказал.
— Видишь, Кэрол? Я прирожденный комик, я даже сам не замечаю своих шуток.
Кэрол от души зевает и смотрит на часы. Кто-то поставил последний хит — «Убийственный рэп», так это называлось — в музыкальную машину, и это вдруг совершенно выводит Кэрола из себя.
— Боже, как же я ненавижу эту дрянь.
— Шутишь, что ли? А я купил себе диск. Кэрол бросает на меня тяжелый взгляд.
— Так и знал. Музыкальные компании делают деньги на таких недоумках, как ты. Дуги. Они и существуют-то только потому, что такие как ты способствуют продажам их мусора. А через год с этой группой будет покончено и они спустят на нас новую.
Я продолжаю смотреть на Чака и официантку, которые явно наслаждаются куда более приятной беседой, а потом со вздохом перевожу взгляд на собственные пальцы, жалея, что не знаю языка жестов.
— Это все не имеет никакого отношения к искусству — да они и не занимаются искусством. Это только в наши дни их могли назвать музыкантами…
— В самом деле… — больше я ничего не могу придумать.
Ты не обязан следовать за модой, Дуги, ты вовсе не должен быть частью толпы. Но ты все равно делаешь это, потому что считаешь, что таким образом обретаешь индивидуальность. Вместо того чтобы создать что-то собственное, ты позволяешь, чтобы твою личность тебе навязывали.
Кэрол все ноет и ноет — никогда не думал, что он так разозлится из-за «Убийственного рэпа», но я чувствую, что просто обязан кое-что сказать ему.
— Это хорошая группа. Их альбом на третьем месте. Ты можешь говорить все, что хочешь, Кэрол, но с этим ты спорить не станешь. Они на третьем месте.
Кэрол фыркнул, изо рта у него пахло так, что меня затошнило.
— До тебя просто не доходит, правда, Дуги? Ты не видишь картину в целом.
— Мне кажется, я вижу вполне достаточно.
— Человек вроде меня, Дуглас — ну, то есть я — видит картину целиком и видит, что за ней стоит.
— Говоришь, видишь, что за ней стоит? А это далеко? Ты видишь на целые мили?
Кэрол готов взорваться.
— Это не вопрос расстояния. Я имею в виду, это вообще не материально. Это не просто физическое состояние… Я вижу, что стоит за ней, но не могу сказать, насколько далеко.
Я притворяюсь увлеченным и в то же время осознаю кое-что — я хочу только шутить и ничего больше.
— Это как-то далеко от меня, Кэрол.
— Точно. Об этом я и го… — Кэрол медлит, решая, признавать ли себя одураченным моим блестящим каламбуром. Он пытался уйти от ответа, издав недовольное восклицание, а потом наклоняется вперед и запускает орешком в бутылку «Джека Дэниэлса». — Животные.
— Чего? — я смотрю на Кэрола, не в силах понять, как это он, словно кенгуру, перепрыгивает с одной темы на другую.
— Возьмем животных. Они живут сложной и полноценной жизнью и при этом совершенно не страдают от комплексов. По природе своей они представляют из себя только то, что должны представлять, — и им этого более чем достаточно. Ты никогда не увидишь носорога, который носит бейсболку, чтобы больше понравиться своим братьям.
— Это ведь просто потому, что никому бы не удалось сделать такую большую бейсболку.
Кэрол медлит и еще раз вздыхает. Мои шутки унижают его, но он не хочет это признавать.
— Ты как утомителен, Дуглас. У Чака неплохое чувство иронии, а ты вообще ничего не способен понять и развлекаешься детскими шуточками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27