!
Но Алену шутейный тон покоробил и, оскорбленно дернув подбородком, она вскрикнула:
— Убирайся! Тут тебе не цирк, понятно?
— А почему вы мне тыкаете? — На сей раз искренне изумился он и плюхнулся обратно на стул.
— Потому! — выдохнула она и с силой провела по волосам, будто успокаивая саму себя.
Он проследил за ее жестом мимолетным, бездумным взглядом. И почему-то перестал дышать. На секунду, на один миг, но услышал отчетливо, как пусто внутри него, как страшно тихо. Ни понять, ни осознать целиком это было невозможно. И заглохшее сердце, будто почувствовав, что дальше молчать нельзя, надавило на грудь, встопорщилось и поскакало, как прежде.
Тогда мелькнуло почти ликующее: «Она тоже волнуется!»
— Может, присядешь? — осторожно спросил он. Алена ощетинилась моментально, услышав издевку, которой и не было в помине.
— Что вы распоряжаетесь в моем доме, а? И так весь день коту под хвост из-за вас!
— Из-за меня?! Ну, да. Вообще, да. Но я же извинился. Он улыбнулся вдруг, но она на него не смотрела.
Уткнулась в окно и пробурчала оттуда:
— И шарфик не принесли. Мой любимый, между прочим. Все кувырком!
— Ну, простите меня! Найду я шарфик!
— Да идите вы к черту со своим шарфиком…
— Это ваш шарфик, — напомнил Кирилл.
— Как вы мне надоели!
— А я думал, мы друг другу нравимся.
Им овладело вдруг жутковатое веселье, когда точно не знаешь, почему смеешься, зато уверен, что скоро вместо смеха останется пустота. И полынная горечь во рту.
Ну, зачем, зачем?
Что ты тут сидишь, в который раз спросил у себя Кирилл.
И вдруг отчетливо понял. Словно кто-то подсказал, внятным, горячим шепотом: «Она волнует тебя».
Как-то странно волнует. Прикоснуться к ней вроде не хочется. Или хочется все-таки? Нет, не в этом дело.
На нее невозможно смотреть спокойно. И слушать ее тоже спокойно нельзя.
То и дело его прошибает электрическим разрядом, и не разберешь, злость это или восхищение.
Чем восхищаться-то, а?
Обычная девица. Нет, женщина. Но ведь — совершенно обыкновенная. Затюканная домашним хозяйством и мужем, охочим до богатства. Ребенок опять же. Кажется, она говорила, дочка. До самой себя давно нет дела, и руки не доходят, и времени жаль, и надежда кончилась. Крупными буквами на лбу: «Мне все равно!» Глаза можно спрятать за темные очки. Волосы запихать под шарфик. И юбку до колен, раз уж никак нельзя спрятаться целиком и полностью в скафандре! И осторожно топтаться на месте. Потому как шаг в сторону неизвестно к чему приведет.
Вот и все. Ничего особенного.
Остальное он просто придумал.
Взгляд с робким ожиданием чуда. Детское лукавство веснушек. Беспокойный рот. Творог на завтрак, комедию на ужин. Одиночество пощечиной в тишине повседневных хлопот. Неверие. Доверчивость. Слабость зябких пальцев. Сила темных, внимательных глаз. Неразделенность случайной улыбки, неприкаянность беспричинных слез, слякотной лысой осенью — надежда на лето.
Ничего подобного. Очнись, ну же!
Ты просто чувствуешь себя виноватым, вот и наплел невесть что!
— Может быть, достаточно шуток на сегодня? — учительским тоном произнесла Алена. — Что вы расселись? Уходите.
— Конечно. Извините, — он суетливо вскочил и, едва не вихляя задницей, боком протиснулся в коридор.
Краем глаза уцепил молоток и нож на полочке. Озабоченно крякнул.
— А для кого эти штуки? — запоздало поинтересовался Кирилл.
— Будете шута горохового изображать, так и для вас сгодятся, — устало откликнулась она.
Он помрачнел, но не от ее тона, а — догадавшись.
— Вы ждали тех бандитов? Не бойтесь, они не придут больше.
— Откуда вам знать? — отмахнулась Алена.
— Я же говорю, Балашов уехал из города, а вы их интересовали только из-за него. И вообще, дело закрыто. Почти закрыто. Вас больше никто не побеспокоит.
Алена согласно кивнула. Это точно подмечено. Никто ее не побеспокоит. В первую очередь — он сам. Чудеса — странные, нелепые, страшные — кончились. Как он сказал? Дело закрыто…
Какое дело? Почему закрыто?
Меньше всего на свете она хотела думать о Балашове, но заставляла себя, чтобы не сверзнуться мыслями в бессмысленное и прекрасное ничто. В пустоту, никуда ни ведущую.
Значит, дело закрыто. Балашову ничего не грозит. И главное — Ташке тоже. Все хорошо. Все замечательно. Восхитительно и чудесно.
Еще как? Придумай, ты же филолог, ну!
— Всего доброго, — безыскусно попрощалась она.
Он молча кивнул, задев ее раздраженным взглядом. Злится, что пришел, поняла Алена. Сожалеет.
Когда он ушел, она села на кухне, уткнувшись в окно. Было видно, как в полумраке двора размашисто движется высокая фигура.
Богатырь. Илья Муромец просто, только коня не хватает. Впрочем, вот и он, железный да о четырех колесах. Пискнула сигнализация, уютно зажглись фары, и Алена проводила взглядом выезжающий со двора джип.
Она встала и подошла к зеркалу.
Очень хотелось влепить самой себе затрещину. А лучше — две. Может, полегчало бы и в голове прояснилось. Почему, почему она его выгнала? Неужели нельзя было просто поговорить? На один вечер забыть, что есть другая, настоящая жизнь, где богатыри с синим блестящим взглядом, на джипах, в свитере от «Армани» (да хоть от черта лысого!), устроенные, уверенные, не ведут разговоров с учительницей русского языка, рыжей и длинноносой. Если только, конечно, их дети не учатся у нее в классе!
Интересно, есть у него дети?
На вечер — на один лишь вечер! — даже об этом можно было забыть.
И вести неспешную беседу за чашечкой кофе. Болтать ни о чем, вспоминать первую — ах нет, уже вторую! — встречу, когда друг друга совершенно не поняли, а только орали.
Можно было подружиться. Хи-хи. Домами. Семьями.
Ну, или хотя бы обменяться телефонами и время от времени перезваниваться. «Как там мой шарфик? Не нашелся еще?» — «Увы! Такая утрата! Но я куплю тебе новый, хочешь?» Обычный треп. Почему бы и нет?
Почему бы и — да?
Когда это у нее было «да»? С ней не случается «да»! Ничего похожего на «да». Только «не знаю», «наверное» или «быть может». А потом все равно выясняется, что — не может, не может быть!
Как в анекдоте про поезда, шедшие навстречу друг другу. Шли они, шли, а не столкнулись. Потому что — не судьба.
Вот и ей — не судьба, стало быть. Так что лучше уж сразу: «Убирайся, пошел вон!» и все такое.
От звонка Алена машинально схватилась за молоток. Это уж точно амбалы. Хотя теперь — все равно.
Нет. Так нельзя. У нее Ташка, и все равно быть не может.
Стоп, а какие еще амбалы? Он же сказал, что все выяснилось и теперь никто ее не побеспокоит.
А если… если вернулся? И к бесу судьбу!
Молоток она отложить забыла, помчалась к двери, про глазок снова не подумала, вялыми, внезапно обессилевшими пальцами долго возилась с замком.
— Здрасте, — весело сказала девушка, обнаружившаяся на пороге.
И попятилась, оглядев Алену с ног до головы.
* * *
Чертов сосунок!
Он думает, что может играть с ним?! Потешаться взялся?!
Когда секретарша принесла записку от этого ублюдка, злость все-таки вырвалась из-под контроля, злость швырнула клочок бумажки этой дуре в лицо, злость расплескала кофе ему на брюки, злость — убийственная, сверхъестественная, бесконечная!
Он был взбешен.
«Если вам понадобится господин Балашов, позвоните…»
Что он себе позволяет, этот сопляк, этот молокосос, эта сволочь?! Или ему жить надоело?
Кое-как успокоился. Понял, что сопляк выиграл этот сет. Причем провел свою партию безукоризненно. Ничего теперь не поделаешь, он все правильно продумал — лезть на рожон и убирать Балашова, когда о нем все уже известно, было глупо. Проучить самого сопляка тоже пока не получится. Сладкое слово «пока» помогло прийти в себя окончательно.
Осталось выяснить, кто виноват и что делать сейчас.
Он позвонил. Сначала тем придуркам, что следили за Балашовым. Разговор был коротким. Теперь, когда он точно знал, что они — придурки, проворонившие все на свете, их дальнейшая судьба его нимало не интересовала. В качестве гонорара предлагалось пустить себе пулю в лоб немедленно, иначе это сделают другие, более квалифицированные специалисты.
Он не сомневался, что уже к вечеру обоих кретинов в городе не будет. Что и требовалось доказать. Совершенно ни к чему, чтобы эти кретины, выполняющие черную работу и не справившиеся с очередным ее этапом, теперь ошивались где-то поблизости.
Скатертью дорожка.
Потом он позвонил своей карманной красотке и разговаривал очень долго. Она была вовсе не дура, и сопротивлялась из последних сил, пока, наконец, не рассказала, какова ситуация на самом деле. Узнав, что Балашов уплыл буквально из-под носа, он снова впал в неистовство. И велел красавице явиться в офис получать заслуженную порку, а сам принялся раскидывать по кабинету бумажные катыши и даже пепельницей, случайно попавшейся под руку, запустил в стенку.
Вот до чего докатился!
Но это пока, пока.
Он возьмет себя в руки и непременно придумает страшную, мучительную, сногсшибательную месть. К черту Балашова! Он как был, так и остался пешкой, пусть считает, что ему повезло.
А вот с господином Паниным поговорим отдельно. Чуть позже, может быть, но разговор этот обязательно случится, вот тогда-то и посмотрим, кто смеется последним.
Хо-хо! Тем более, что этот сопливый идиот решил, что обошел его, осмелился издеваться над ним, чувство юмора, твою мать, демонстрировал. Теперь он расслабится. Вот и возьмем самоуверенного молокососа тепленьким и неподготовленным.
Куда уж проще?
И репутация «Русского дома» так или иначе все равно останется подгаженной, ничего Панин с этим не поделает. Надо ждать. Терпеливо ждать, и в самый темный, тихий, благодатный час выйти на тропу войны, уже настоящей, а не — хи, хи! — партизанской.
А пока… Запастись терпением и оружием.
Что там нам известно про него самого? Не женат, детей вроде нет — это узнать поточней. Девиц меняет часто, но как будто неохотно. Ленивый придурок. Родная сестрица живет в Москве. Близких больше никого, или это просто не афишируется.
Он потер ладони и вызвал давешнюю красотку, зализывающую раны от предыдущей встречи с боссом.
— Панин Кирилл Иванович, — сказал он ей сиплым от ненависти голосом.
— Так мы же и так про него все…
— Я говорю, Панин Кирилл Иванович! Собрать свежую информацию, ясно? Что он делает в данный момент, кого будет трахать сегодня ночью и во сколько завтра отправится в сортир! Выполняй.
Ну, вот и все, господин Панин, вот и все.
Если ты будешь сопротивляться и дальше, тебе придет конец. Не твоей конторе, заметь, на которую давным-давно положили глаз большие люди. А тебе самому, как биологическому виду.
Так что лучше тебе уйти с дороги!
* * *
— Я так сначала перепугалась, — в сотый раз вспоминала Ольга, уминая горячие бутерброды, — слушай, а ты правда, сразу поняла, что я — его сестра?
— Вы же похожи, — пожала плечами Алена.
Тот же блеск антрацита в волосах, та же синева глаз, только у нее позадорней и с лукавинкой. А его… Нет, она не станет об этом думать.
— Знаешь, у меня на самом деле к тебе просьба, — голос Ольги вытащил из опасности, — скажи, где ты взяла этот шарфик, а?
— Так ты же принесла, — растерялась Алена. Принесла, извинилась за свинское поведение брата, не зная, что он сделал уже это самостоятельно, в две минуты выпытала подробности загадочного дела Балашова. Естественно те только, что были известны Алене. Устоять под натиском панинской сестры она не смогла. Та подобно Ташке лезла напролом, со слоновьей неуклюжестью и очарованием маленького беззащитного кутенка.
Алена хотела рассердиться на бесцеремонность, а вместо этого развеселилась и вот уже час поит чаем сестру господина Кирилла Ивановича. И безумно ей благодарна за это. Возвращение шарфа, конечно, сыграло свою роль. Но второстепенную. Гораздо лучше другое. Что бы она делала, спрашивается, оставшись сейчас одна? Сорвалась бы за Ташкой, и старалась бы сдержать слезы, и перепугала бы всех, и ничего бы толком не смогла рассказать, и пришлось бы отворачиваться от родных, теплых лиц, не умея, не смея произнести вслух то, чего сама не понимала.
С Ольгой проще.
Особенно если забыть, чья она сестра. И слово «судьба» выбросить из головы.
Только что-то про шарф она не поняла.
— Понятно, что я тебе его принесла, — нетерпеливо заговорила Ольга, — ты мне расскажи, кто тебе его продал? Или, может, подарил? Бабушка, да?
Алена моргнула.
— Какая бабушка?
— Ну, кто шарфик связал? — ласково и медленно, как у ребенка, спросила Ольга. — Это же вязанный, правильно я понимаю?
— Правильно. Это я вязала, — сказала Алена и хихикнула, обнаружив, что Ольга сидит с открытым от изумления ртом.
— Ты что? Не веришь, что ли? Пойдем-ка.
Она решительно потянула Ольгу в комнату, открыла шкаф и выгрузила оттуда пакеты с шарфами и шалями. С чего бы вдруг? Хвалиться никогда не любила.
Но детское, простодушное удивление на лице, так похожем на его лицо, Алену будто заворожило.
— Ты хотела себе такой же заказать, да? — догадливо осведомилась она у ошеломленной гостьи. — Выбирай любой.
— Значит, не бабушка, — пробормотала Ольга.
— Не-а, — покачала головой Алена, — не бабушка! Это меня дед научил. Он уже совсем старенький был, ходил плохо, вот и пристрастился вязать. Знаешь, я его почти не помню, а вот вяжу с детства, как он первый раз мне спицы дал, так и пошло. Крючком я уже сама научилась, дедушка не успел…
Алена улыбнулась виновато.
— Ты не слушай меня, ты выбирай.
— А я деда ни разу даже не видела. Киру года два было, когда он умер. Нас бабушка растила. Она не вязала, хотя, умела, наверное. С нами некогда было.
А как же родители, хотела спросить Алена, но не стала.
— Кирилл, наверное, смешной был маленький, — поспешила сказать она.
Ольга повернулась к ней, просветлев лицом.
— Это точно! Я недавно фотографии смотрела, он там такой забавный. Толстый, румяный, и уши торчат! Куда что делось?! Сейчас и поглядеть не на что, ходит серый какой-то, высохший…
— Да что ты! — пылко воскликнула Алена. — Какой же он серый?!
Ольга посмотрела на нее внимательно.
— А он тебе понравился, да?
— Он? Ну, да, в общем, да, — она принялась перекладывать шарфы с места на место, — представительный мужчина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35