Тут наконец он понял, что должен остановиться. Он вышел из поезда, вообще вышел из метро на какой-то ненужной и плохо знакомой ему станции, раньше которую он просто всегда проезжал мимо, и долго курил на улице, сидя на троллейбусной остановке. Он понял тогда, что больше так продолжаться его жизнь не может. Ему надо взять тайм-аут, сменить обстановку. Иначе он просто сопьется, превратится в забулдыгу, в старого брюзгу, в одутловатого пьяницу. И он решил завербоваться и уехать на Север под предлогом заработка на собственную машину.
Машины своей у него тогда еще не было.
— Зачем нам еще одна машина? Еще один гараж? — говорила ему Лиля. — Если ты хочешь ездить — бери папину, все равно она без дела стоит в гараже! А эти деньги мы лучше потратим на туристическую поездку в Югославию!
Но на личной машине тестя он не ездил принципиально, а жену возил шофер на служебной «папочкиной» «Волге». Бывшая красавица почувствовала развязку и кинулась к отцу в последнем порыве удержать мужа. Она просила выхлопотать ему местечко не в суровом, холодном климате Норильска, а где-нибудь за границей — в Африке, в Азии, все равно. Она боялась, что из районов Крайнего Севера он к ней не вернется — слишком суровы там нравы и тяжелы условия. А трудности, как известно, сближают. Никто бы там не помешал какой-нибудь бессовестной медсестре увести у нее мужа. Заграница — другое дело. Не каждый отважится там на амурные похождения — неусыпное око не дремлет, враз можно вылететь с тепленького местечка. Мысли ее были сугубо конкретны и прямолинейны. Папа и тут помог дочке, выполнил ее просьбу. Дело было улажено. Серов понимал, что должен был отказаться. Но, презирая себя за малодушие, согласился под прозрачным предлогом того, что обучать знаниям других гораздо полезнее для общества, чем делать какую-то, пусть и сложную, работу самому. Недовольный собой, и женой, и тестем, и совсем уж ни в чем не повинной тещей, он выучил французский язык и уехал преподавать глазные болезни в Лаос. Там, в Лаосе, он и познакомился с Наташей Нечаевой…
Пейзаж за окном изменился, стал более плоским. Славик Серов уже довольно давно миновал Тверь. Он решил остановиться перекусить. В придорожном кафе, как всегда, из горячих блюд были только котлеты и макароны. На улице кавказец в несвежем фартуке готовил мангал для шашлыков. Дрова на этом ритуальном костре еще только начали разгораться, но к небу уже поднимался сизый дымок. Зато на улице, вдоль дороги, царило неведомое ранее иностранное изобилие — игрушечная еда в блестящем пестром целлофане, которую страшно было взять в рот. Около булочек с сосисками, политыми томатным соусом из грязноватых банок, красовалась надпись на чистейшей кириллице: «Хот-доги». Какой-то чернобровый за кассой лениво считал деньги и даже не взглянул на Серова. И тот тоже не захотел вступать с ним в переговоры. Он повернул к другому киоску.
Пока он рассматривал вакуумные упаковки с ненатурально розовой колбасой и желтые кирпичи вязкого сыра, ко входу в магазинчик подрулила бабулька с корзинкой зеленых мелких яблок и свежей зелени. Пучок укропа разрешил сомнения Вячеслава Сергеевича. В придачу к нему он купил в магазине круглую булку, пачку крабовых палочек и плоский пакетик майонеза.
На улице под покосившимся зонтиком-тентом, среди крошек и луж «Жигулевского» пива, на пластмассовой крышке стола пировала компания мух. Из пыльного граненого стакана выглядывали ненатуральные сиреневые цветы. Подобная обстановка к принятию пищи совсем не располагала. Вячеслав Сергеевич поискал глазами газетный киоск. Загорелые девицы на обложках сомнительных изданий выпячивали роскошные бюсты и складывали губки бантиком. Рассматривать бюсты Серову не захотелось.
Он расположился поесть прямо на заднем сиденье своей машины, подстелив на колени безнадежно устаревший «Московский комсомолец». Ему хотелось шашлыка, или рыбы, или, на худой конец, жареных пирогов с картошкой, но здесь ничего этого не было, и пришлось жевать мороженые крабовые палочки, бледные, как ноги покойника. Он с удовольствием выпил бы кружку пива или бокал вина, но за рулем пить себе не позволял и ел поэтому всухомятку.
Пока он ел, зона хорошей погоды улетучилась назад к Москве, и небо стащило с себя лазоревый сарафан, поменяв его на унылую мышиную шкурку. Первые мелкие капли дождя стукнули в ветровое стекло.
— Ну, это не дождь! — сказал Вячеслав Сергеевич вслух и улыбнулся, вспомнив далекую тропическую страну и тот день, когда он впервые в университете увидел свою будущую вторую жену.
5
Изысканно-прохладное балтийское лето обычно устанавливается в Санкт-Петербурге к концу июня. Не обмануло оно и на этот раз. Мало того, оно еще и порадовало Наташу тем, что на второе утро после ее приезда в северную столицу во всем городе одновременно — во всех парках и садах, вдоль набережных и по бокам улиц — бурно зацвела липа, и ее медовый аромат заполнил собой прекрасный город. Он ворвался в открытое Наташино окно, закружил, завертел сладостным ощущением счастья; ощущением того, что жизнь на земле состоялась не напрасно, тем, что много хорошего и полезного ожидает лично ее, Наташу, впереди. И теперь, уже в шесть часов вечера, когда она вернулась в гостиницу после окончания последнего заседания для того, чтобы переодеться к банкету, принять душ и полчасика подремать, отдыхая, ибо ей опять пришлось выступать перед заключительным словом председателя, ворвавшийся в окно с летним ветерком аромат лип вернул ей утраченные за два дня силы и сообщил телу бодрость, а духу хорошее настроение.
Банкет должен был состояться в небольшом, но респектабельном ресторане в семь. С Выборгской стороны ехать до него на другую сторону Невы нужно было минут тридцать. У нее еще было время, чтобы собраться. Наташа тщательно высушила темные волосы длиной до плеч, немножко подвила специальной расческой кончики. Очень хорош был их свежий оттенок-арабики. Аккуратно, неброско накрасила лицо. Темно-синий переливающийся шелком брючный костюм, который она привезла из Италии, уже дожидался ее на стуле. Туфли-лодочки из мягкой кожи не жали. Сумка была той же фирмы, что и туфли. Перед выходом из номера для удачи Наташа плюнула через плечо и взглянула в зеркало. Из темноты коридора гостиничного номера на нее уверенно смотрела очень красивая женщина не старше тридцати лет — длинноногая, стройная, изящная. Наташа осталась довольна собой.
«А может, все-таки позвонить Алексею? — подумала она, на секунду задержавшись перед зеркалом. — Выгляжу хорошо, не стыдно показаться старому знакомому… — Она повернулась к зеркалу спиной и проверила стройную спину. — Вид сзади такой же достойный, как и спереди. Хвала лечебной гимнастике и упражнению с кувшином на голове!» — рассмеялась она, хваля себя за упорство: почти каждый день, когда бывала дома, тридцать — сорок минут Наташа уделяла гимнастическим упражнениям. Взвесив все «за» и «против», она все-таки решила: «Не стоит! Старого не вернешь, да и никому это уже не надо. Зачем зря расстраивать нервы? Лучше расслабиться на банкете и потанцевать! Давно не танцевала!» — подумала она, сбегая по лестнице, и, улыбнувшись, сдала ключ от номера все той же, уже знакомой ей, опять заступившей на смену дежурной.
Наташины «Жигули» дремали под цветущей липой в гостиничном дворе. Крышу и капот запорошили крошечные желтые комочки.
«Как от мимозы», — подумала Наташа. Вдохнула полной грудью и положила в рот мятную лепешечку жвачки. Привычку время от времени жевать жвачку она переняла от своего сотрудника Жени Савенко, каждый раз, ощущая на языке щиплющую мятную свежесть, вспоминала этого молодого человека.
«Бедный Женя! — подумала она в этот раз. — Ему так хотелось поехать, а я его не взяла! Наверное, напрасно! Но я же заботилась не только о своей репутации, мне не хотелось, чтобы и об этом мальчике шли в лаборатории досужие разговоры, которые потом могли бы ему повредить…»
Усевшись поудобнее, Наташа включила двигатель и немного вытянула подсос — автомобиль стоял в прохладном месте без движения два дня. На конференцию она ездила на метро. Ей так нравилось больше, да и выходило быстрее. Теперь двигатель довольно заурчал, готовый мчать свою хозяйку на край земли. Она привычным движением потянула ремень безопасности, защелкнула его в крепеж, проверила, на месте ли сумка с документами, кошельком, записной книжкой, и тронулась с места. У поворота на Ушаковский мост под красным глазом светофора она уже дрожала от нетерпения, от возбуждения ездой в такой прекрасный, светлый вечер, от свежего ветра, врывавшегося в окно ее машины. И как только ей удалось освободиться от запрещающего сигнала, она рванулась в дикой стае ревущих машин через Каменный остров к центру, держа скорость вместе со всеми под сто километров. Светлой стрелой несся под ее колесами Каменноостровский проспект. Пролетел за правым окном, мелькнул и исчез мрачный кронверк Петропавловской крепости, и мимо его толстых стен, не задерживаясь нигде, Наташа вынеслась на ажурную дугу Троицкого моста. Тут она не смогла удержаться и взглянула направо. Здание Биржи на стрелке Васильевского острова, вдалеке, в дымчатом мареве воздуха и воды, было представительно и великолепно именно так, как она помнила. Стрелка да Каменный остров были любимыми местами ее отца. Стрелку Наташа помнила с раннего детства, а вот на самом Каменном острове ей пришлось пожить всего три или четыре года назад.
Тогда по приглашению влиятельных знакомых она провела здесь на одной из бывших партийных дач незабываемую неделю. Дальнейшая дружба с этими знакомыми не состоялась — приглашение было сделано в знак благодарности за консультацию, а Наташа всегда тяготилась такими отношениями. Потом же она узнала, что они всей семьей уехали жить за границу. Но та неделя на живописном архипелаге островов, возлежащих среди плавного течения вод и соединенных между собой нежными дугами мостов, переплелась в ее памяти с детскими прогулками по острову с отцом, и Наташа даже не могла уже точно вспомнить, что именно запечатлелось сильнее в ее памяти.
Та консультация тоже совпала с ее приездом в Питер на конференцию. Тут же, как всегда это у нас делается, через знакомых ее попросили о помощи. У ребенка было тяжелое заболевание крови. Особенно занята она в тот приезд не была и поэтому согласилась поехать. За ней прислали обкомовского образца черную «Волгу».
— Куда мы едем? — спросила она у шофера.
— На Каменный остров.
Услужливая память вытащила из неведомых глубин образ маленького императора с курносым лицом, для которого строила Каменноостровский дворец всевластная, царственная мать, чтобы удалить до времени нелюбимого и неласкового сына. И одновременно всплыл в сознании высокий моложавый военный моряк — ее отец, что нежно вел ее за руку по всем этим сказочным мостикам и мосточкам и покупал ей в тот приезд все, что она хотела. И мороженое крем-брюле с желтоватой розочкой крема поверх вафельного стаканчика, и плюшевого мишку, которого она внезапно увидела в окошке затрапезного киоска, , хотя таких мишек было у нее штук двадцать всех мастей и размеров, и немецких пупсов из валютного магазина, и самое главное — прелестные платья для нее и для мамы, каких не было тогда ни у кого из ее подруг. А потом, очень быстро после этой поездки, вещи из валютного магазина кончились, мама перестала мотаться на короткие встречи с отцом то во Владивосток, то в Архангельск. Закончились и разговоры об их возможном переезде в северный порт Северодвинск. А потом мама объяснила Наташе страшные для отца слова, звучащие приговором: «Комиссован по состоянию здоровья». Отныне они навсегда осели в городе на Волге, откуда все были родом — и она, и отец, и мама. А отцовский китель навсегда без движения повис в шкафу, окутанный серой марлей. Так висит он там и до сих пор.
С детства она любила трогать его черное сукно, проводить пальчиком по золотым шевронам, ощущать его запах. Ей всегда казалось, что китель пах морем, хотя скорее всего он пах нафталином. Маленькой она любила представлять себе, как вырастет и пойдет цветущей весной в красивом пышном платье под руку с отцом по широкой улице, и все встречные женщины будут заглядываться на его красивую форму и сухощавое обветренное лицо морского волка и завидовать ей.
Форму за последние несколько лет отец на ее памяти надел, кажется, только раз, когда ездил хоронить своего старого друга, умершего в том самом Северодвинске от лучевой болезни. Хотя был еще один эпизод — в форме он был на банкете в «Праге» по случаю защиты ею докторской диссертации. Но люди, носящие такую форму, навсегда оставили в ее душе священный трепет и огромное уважение. Ей очень нравилось ощущать себя своей среди них — дочерью настоящего морского офицера. Только было жаль, что в последние годы людей в морской форме на улицах Петербурга становилось все меньше.
Ресторан, к которому подрулила Наташа, оказался не тот. По рассеянности она забыла его название, а порывшись в сумке, не обнаружила программку конференции с указанием места, где состоится банкет. Спокойно закрытые двери, равнодушный швейцар у входа сразу навели ее на мысль, что она ошиблась адресом. На всякий случай она решила выйти спросить.
— Никак нет, не в курсе! — вытянулся перед ней не старый еще швейцар, и Наташа с ужасом и жалостью заподозрила в его выправке привычку бывшего военного.
— А есть на этой улице еще какие-нибудь рестораны?
— Так точно, двумя кварталами дальше есть ресторан «Огонек». Может быть, там то, что вы ищете.
Наташа поблагодарила и вернулась к машине. Швейцар в позументах скрылся за тяжелой дверью. Наташа повернула ключ зажигания, но двигатель, вместо того чтобы четко и радостно схватиться в ответ на ее призыв, вдруг как-то судорожно захлюпал, зачихал и остановился.
«Вот тебе и на! — подумала Наташа и, безуспешно повторив операцию три раза, прекратила попытки. — Наверное, свечи…» — решила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43