Смириться с потерей дачи было выше Алениных сил. Да, главное, из-за чего? Из-за того, что ее муженек пребывает в депрессии из-за какой-то бабы?
— А этого ты не хочешь? На, выкуси! — И она поднесла к самому его лицу неизящную фигу.
Изо всех сил он сжал ее наглый толстенький кулачок, так что хрустнули пальцы с накрашенными ногтями. Алена завизжала от боли и страха.
— Отпусти мою руку! Слышишь, козел? Он медленно, с усилием разжал свой кулак.
— Никогда больше не лезь ко мне, поняла? Я не питаюсь объедками, в том числе объедками каких-то водил!
— Ах вот ты со мной как! Ну, погоди, старый хрен! — Алена выскочила из комнаты, и он подумал, что, может быть, наконец сможет побыть один до утра. Он, конечно, был пьян, но в таком состоянии думать ему было легче. Трезвым он не мог сконцентрировать мысли вообще.
Он даже и сам не мог точно определить, в чем была причина его депрессии. Но одно он понимал точно — не из-за того, что любил Наташу. Больше того, он даже на нее злился! Зачем она стала ему звонить? Неужели не могла найти какой-нибудь другой выход? Он жил так безбедно, спокойно! Нет, она принеслась, растревожила душу, покой! Эта дура Алена подоспела тут со своим выстрелом. Он и не думал, что она знает, где лежит пистолет. Видно, бес действовал ее рукой! И вот Наташи теперь больше нет. Что она хотела? Оставить его навсегда с омерзительным чувством вины? Ведь он же кричал ей, предупреждал об опасности! Если бы она спряталась за ствол дерева, Алена не смогла бы в нее попасть! Так она взяла и, как назло, вышла! А может, и действительно сделала назло! С нее станется!
И какого черта ей было от него надо? Ну сделалась знаменитостью, так и радовалась бы жизни! Так нет! Вечно эта ее экзальтированность! Чехов, Толстой, Достоевский… Как в школе! Жизнь не классическая литература! Вот теперь поди же ты, все разрушить легко, а начать сначала… Так трудно… Противно… Ну не может он больше жить с дурой! Особенно после того эпизода в машине. Следователь, прохиндей, все сумел раскопать, раскрутить, вытащить на свет божий. А Алена, идиотка, перепугалась, что ее посадят, стала валить всю вину на того парня, который ее изнасиловал, чтобы лишний раз подтвердить, что она, мол, была не в себе. Привели того парня. Он рассказал, что все было по ее желанию… Да и какой черт возьмется ее насиловать, если она сама лезет под каждого кобеля!
А может, и не в жене дело… А в том, что почти каждую ночь он видит во сне Наташу. Видит будто наяву. Словно все произошедшее повторяется каждую ночь. Вот они стоят с Наташей возле машины. Он ощущал ее губы, волосы… Прижимался к ногам. Кожу холодил шелк ее костюма. Потом появляется Алена. От нее пахнет чем-то ужасным. То ли спиртным, то ли чем-то горелым или лаком для волос, он не разбирал. Ему было стыдно за нее. Она ругалась как сапожник. Он не мог силой ее унять. Она вырывалась. Тут он увидел в ее руках пистолет.
И он замер. Он решил, что она будет стрелять не в Наташу, в него. Ноги приросли к месту. Он подумал о сыне. Алену посадят, сын останется сиротой. И когда он увидел, что ствол направлен в другую сторону, он почувствовал почти облегчение.
Она стала целиться в Наташу. Дурак, как он сразу не догадался! До Алены ему было два прыжка. Он бы мог ее повалить. И тогда выстрел бы ушел в землю. И во сне, так же, как наяву, он со страшным усилием готовился к прыжку, изо всех сил старался оторвать от асфальта ноги. Но какая-то сила ему мешала. Может, это был страх? Он не мог справиться с ним. К рукам были привязаны неосязаемые гири, и он тогда закричал:
— Наташа!
Но крик его был не слышен никому, хотя в голове стоял страшный грохот. Неужели это уже прогремел выстрел?
Медленно, словно под стопудовой тяжестью, он повернул голову и увидел — она упала. У него звенело в ушах, будто пели хоры. Все потом говорили, что в этот момент во дворе была тишина. Только хохотала Алена. У него в голове ее хохот звучал так, что лопались барабанные перепонки. Тело стало бесчувственным, ватным, и он наконец смог оторвать его от земли. Он знал, что в пистолете только один патрон. Опасности больше не было. Ему казалось, он подбежал к Наташе, хотя свидетели утверждали, что он оставался на месте. Но он слышал, явно слышал, она что-то сказала ему. Он наклонился, спросил ее: «Что?»
Она прошептала чуть слышно:
— Вперед!
Он понял: она сказала это себе.
И в своем сне он упал возле нее на колени и прижал к себе ее невесомое тело. Оно сообщило и ему неземную, странную легкость, он потерял свои форму и вес и поднялся вместе с Наташей на руках высоко-высоко, туда, где морозил голову воздух. И там в вышине она была опять веселая и живая, она ласкала его, улыбалась и пела… И откуда-то неслась прекрасная музыка, и он больше ничего, ничего не помнил, не хотел вспоминать и чувствовал себя на блаженной вершине счастья.
В вышине сон кончался, он открывал глаза и видел перед собой либо свет утра, либо мрак ночи. Но независимо от времени суток он вспоминал, что на самом деле в ту ночь он быстрым шагом ушел подальше, даже не глядя на ту, которая лежала на асфальте, и все мысли сосредоточил на том, как спасти собственную жену.
Это ему удалось. Теперь жена была дома. И он больше никогда, никогда наяву не вспоминал о Наташе с теплотой, хорошо. Больше того, он ругал ее, называл обидными словами. Винил ее во всех смертных грехах. Искренне не понимал, почему из-за нее он должен был жертвовать жизнью. И если бы не было этих дурацких снов, он мог бы быть снова счастлив! Но сны снились каждую ночь.
И дела пошли плохо! Как заговорил его кто… Решил осваивать горные лыжи — вывихнул ногу, вернулся в лангете. Начал плавать в бассейне — туда же сердечный приступ… Доктор сказал, мол, еле откачали. Он стал пить. Если он выпивал много, сны в эту ночь не мешали ему. Он медленно умирал. Но хотел жить. Надо было выбираться, а как? Сам он чувствовал, что может спиться, сойти с ума, но где было найти стимул, чтобы снова вернуться к жизни?
Вот он гнал этой ночью домой. Пьяный. Зачем? Испортил машину. Счастье, что никого не убил. Больше не будет так ездить, сегодня в последний раз.
Завтра пойдет к врачу. Дали адрес одного шарлатана. Пусть лечит все, что найдет нужным, — сердце, печень, мозги, селезенку… А главное — пусть лечит душу. Чем угодно, за какие угодно бабки, только чтобы забыть! Все равно — так не жить. Натворит еще что-нибудь… или в тюрьму, или в петлю.
Дверь открылась, вошла Алена. Алексей посмотрел на нее. Одна рука у нее была за спиной. Она подошла ближе.
— Я тебя спрашиваю, — сказала она, — будешь со мной жить так, как раньше?
— Что ты привязалась, отстань!
— Спрашиваю в последний раз!
Какие-то новые нотки в ее голосе заставили его приподнять голову. Он посмотрел на нее и здорово удивился. В руках у Алены снова было оружие! Но только не старый его пистолет, тот отобрали, как вещественное доказательство, во время следствия. Теперь у Алены в руках был маленький черный «кольт». И, по всей видимости, он был заряжен! Вот баба, умудрилась без него где-то купить! А все трещала, что бедная, что денег нет!
— Я не шучу! — предупредила Алена и подняла «кольт» на уровень его головы.
Вот теперь он снова почувствовал страх. Он представил, что в следующую секунду его голова может разлететься в куски, и тут же за этим наступит ничто. И это ничто было ужаснее всех его земных мук. Он сразу вспомнил, что еще молод, здоров, что очень хочет жить. От ужаса, что она может выстрелить, он приоткрыл рот.
— Мне теперь все равно! — заявила Алена. — Если меня признали невменяемой в первый раз, признают и во второй! И много мне все равно не дадут! Мне теперь терять нечего! Пристрелю тебя как собаку!
Он молчал. Ждал. Тело снова было тяжелым.
— Я тебя пристрелю! — повторила она. Ожидание было ужасно.
— Стреляй!
Он уже почти желал этого выстрела. Но знал, если он подастся вперед, она выстрелит с перепугу. И не шевелился. Молчал.
— Нет, ты понимаешь, что я могу это сделать?! — Она сжала «кольт» крепче в обеих руках. Прицелилась.
И тогда он дико захохотал! Он не мог удержать этот дурацкий, нервический смех. Он знал, что этот смех опасен, но остановиться не мог. Хохот сотрясал его тело. Сердце стучало. Он смеялся, как женщина, истерично, надрывно, так, что слезы лились из глаз.
— Ну, стреляй! Что же ты не стреляешь?!
А потом внезапно, будто выключился завод, Алексей замолчал, лег на спину, закрыл глаза.
«Неужели он умер?» — поразилась Алена. Она подошла ближе и в ужасе наблюдала, как бледнеет с головы до ног эта красная, влажная туша, что еще совсем недавно была вполне респектабельным человеком, ее мужем, Алексеем Фоминым.
Он захрапел.
И она поняла, что он вовсе не умер, что после истерики он просто заснул. И наутро проснулся почти прежним. Таким, каким был всегда.
Он потянулся и встал. В другой комнате на кожаном диване, свернувшись калачиком под покрывалом, лежала Алена. Револьвер валялся рядом с ней на полу. С удивлением он поднял его и увидел, что «кольт» на самом деле был старым, игрушечным, видимо, завалявшимся от Антона, и никакой опасности не мог для него представлять.
— Вот ведь баба! На пушку взяла меня с пьяных глаз! — усмехнулся Фомин. Он даже с некоторым удовлетворением посмотрел на жену и, умывшись, сел завтракать, а потом отправился на работу.
С тех пор он больше не видел снов, еще более растолстел и стал совершенно лыс. Но, вовремя извернувшись, он сумел-таки открыть два намеченных филиала, расплатился с долгами, и бизнес его все более процветает. Он уходит на работу теперь очень рано, когда жена еще спит, и возвращается поздно. Деньги — настоящая его страсть. Алена, естественно, сидит дома. Антон поступил в институт. Иногда они, как и раньше, ходят с Аленой на выставки и концерты. К даче пристроили бассейн и оранжерею. А если вдруг в толпе Алексею мерещится силуэт стройной женщины с темными волосами и в синем костюме, он лениво трясет головой и, быстро моргая, тянет в рот сигарету.
И автомобиль у него теперь тоже другой. Черный, как жук, просторный и мощный «сааб».
ЭПИЛОГ
Из роддома Катю забирал Вячеслав Серов. Почему-то год семейной жизни превратил молодого веселого бородача, ее мужа, в человека злобного, упрямого и неотзывчивого. На шестом месяце беременности они с Катей разъехались, то есть каждый из них вернулся к себе домой. Вячеслав Сергеевич по этому поводу был просто счастлив, так как видеть не мог, как зять, прежде казавшийся все-таки добрым и разумным парнем, бессердечно поступает с их Катей. Теперь уж Вячеславу Сергеевичу пришлось выступать в роли тестя.
Он поймал Катиного парня в институтской аудитории. Представитель молодого поколения принципиально курил самые дешевые вонючие сигареты и с Вячеславом Сергеевичем был непреклонен и краток. По его словам выходило, что будущая жена во всем должна слушаться будущего мужа и мнения своего иметь не способна.
— А как же ребенок? — удивился Серов,
— Я говорил ей, что она должна сделать аборт! — рубанул воздух рукой принципиальный зять.
— Как ты можешь принуждать к этому женщину? Ведь ребенок живой!
— Бросьте ваши интеллигентские штучки! — сказал ему зять, студент гуманитарного факультета. — Вон в Китае специально женщин стерилизуют, чтобы было меньше детей!
— Ну и стерилизовал бы себя! А то сам допустил беременность, а теперь про Китай рассуждаешь!
— А я ей сказал! Я ей говорил, что нам ребенка иметь сейчас ни к чему! Что пока нужно учиться и найти свое место в жизни, на ноги встать и зарабатывать деньги! И мои родители, кстати, тоже так считают! — добавил он под конец самый веский, как он считал, аргумент.
— Я же обещал вам помочь! И выполнял обещание.
— А я в вашей помощи не нуждаюсь! И вообще, что вы лезете? У вас ведь своих детей нет? Нет! Вы еще тридцать раз сами женитесь, уйдете к жене и родите ребенка, а у нас из-за вас будет куча проблем! Нет уж, — зять со злостью разгрыз сигарету, — пусть Катерина делает все, что хочет, но ребенка у нас сейчас быть не должно!
— Тебе сколько лет? — вдруг спросил Серов.
— Двадцать два! Ну и что? — с вызовом посмотрел на него зять.
— Ты — козел! — спокойно ответил Серов. — Молодой еще, но — козел. И по-видимому, это с тобой навечно. Ты запомни, что нам в семье рогатые не нужны! Будь свободен, учись, делай свои дела, но мне больше не попадайся! Убью!
— Видали мы таких! — проворчал ему вслед бывший весельчак, Катин муж.
На Катю было страшно смотреть. Она почернела от переживаний. Серов положил ее в роддом пораньше, беспокоился, как бы чего не случилось с ребенком. К счастью, мальчик родился почти в срок, с весом три шестьсот и сразу заорал на весь родильный зал. Его назвали Митей.
Серов над ним трясся ужасно. Катю все делать заставлял по науке. Настоял, чтобы она кормила его ровно до года. Сам ездил в ее институт оформлять ей академический отпуск. Из бывшей спальни он сделал детскую, а спать стал в кабинете.
Он крутился волчком. Зарабатывал деньги, по утрам бегал на молочную кухню, накупил массу симпатичных, но совершенно бесполезных импортных детских вещей. Ему было стыдно сознаться, но ему нравились эти хлопоты. После работы он быстро ехал домой, все боялся за Митю и Кате не совсем доверял. Он даже с ревностью относился к участковому педиатру и перепроверял все ее назначения по рецептурному справочнику. А когда Митя начал ему улыбаться и щупать маленьким пальчиком его нос, Вячеслав Сергеевич запросто мог бы отдать за него жизнь.
Часто он ждал, пока Катя уйдет в магазин, и тогда брал Митю к себе в кабинет и прижимался лицом к маленьким розовым пяткам. Если тот случайно касался своей головенкой его лица, Вячеслав Сергеевич замирал и осторожно вдыхал запах шелковистых волос, молока и еще чего-то непередаваемо детского, исходящего от всех детей, и не мог оторваться. Временами он даже пугался той благоговейной нежности, которую испытывал к этому существу.
Катя понемножку отошла от всех потрясений и начала жить. Однажды вечером она сидела на диване в детской, а годовалого Митьку держала на коленях. Он тянулся за лакомством, зажатым в ее руке, которым она тихонько его поддразнивала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43