Или же все так относительно в мире, что нет грани между хорошим и плохим? Но ведь мне же не нужны деньги Графа? Мне вообще не нужен весь этот мир с его благородными и злыми разбойниками. Это привлекательно в приключенческих фильмах, в лентах о ковбоях и справедливых полицейских. В реальности от такой жизни быстро устаешь.Время от времени я всплывала, чтобы глотнуть воздуха, вновь погружалась, сопровождаемая гладкими тенями рыб, привыкших следовать за мной, и вновь оказывалась в плену своих мыслей. Я была раздражена, в тоске, ненавидела себя и всех, но все время каким-то краешком сознания помнила, что где-то там, за призрачным стеклом, по ту сторону моего бытия, стоит и смотрит на меня еще один непонятный, загадочный, еще один тревожащий мои мысли человек — Матвей.Все было так запутанно, все так не походило на граненую ясность моего доклубного существования!Массаж ли или, может быть, парение в изумрудно-жемчужном подводном мире, но к концу смены я успокоилась, смягчилась. Переоделась в пустой гримерной и в состоянии тупого размягчения, рассеянно пошла вниз. Усталость, накопленная за день, все эти переживания, замешанные на призраке выеденного яйца, доконали меня вконец — сутки подходили к концу, мне требовался отдых, я желала добраться до постели и забыться уже по-настоящему.Лавируя среди шляющегося незнакомого народа, отпихивая липкие ладони, отмахиваясь от липких предложений, я проплыла в густом сигаретном тумане мимо открытых и прикрытых дверей кабинетов, нырнула к вестибюлю и тут замешкалась. Какая-то широкая грудь преградила мне дорогу, предлагая разделить чужое одиночество. Мне было в высшей степени наплевать на томления неудовлетворенного организма, но его слова нашли во мне отклик. Я почувствовала, что призрачная пустота внутри меня требует реального заполнения, — мне ужасно захотелось выпить водки, хотя бы чуть-чуть, чтобы ощутить, хоть и искусственное, возбуждение и прилив сил.Я свернула к бару, где мне сразу нашлось место. Аккуратный и подтянутый Саша налил мне «Смирновской», я залпом выпила рюмку под льстивый, на что-то надеющийся аккомпанемент голосов вокруг, и закурила, чувствуя, как тепло внутри заставляет пульсировать кровь в такт негромкой, но навязчивой музыке вокруг.Водка и сигарета прояснили мои мысли, все обрело привычную четкость. Я огляделась. Лица вокруг меня были полны напряженного и нетерпеливого умиления моей красотой и неотразимостью. Бармен Саша, жонглируя миксером, незаметно подмигнул, я потушила недокуренную сигарету и, чувствуя, что упустила нечто важное, направилась к выходу из бара. На разочарованные возгласы мне вслед я не обратила внимания, хотя один был даже злобен, и в другой ситуации я не спустила бы оскорбление, призвав на помощь кого-нибудь из «опричников» — Костю или Ивана.Петр Иванович придержал тяжелую дверь, и я вышла на крыльцо. Тишина и свежая сырость ночи были приятны мне. Я стояла, сильно вдыхая мокрый воздух и по-новому впитывая все вокруг: черный блестящий асфальт тротуара, подсвеченный огнями из окон, черное небо, чуть освещенное в том месте, где пряталась за прохудившейся пленкой облаков круглая в эту пору луна, толстый парапет поодаль, за которым мерцал провал и что-то царапалось и булькало, а дальше, за впадиной мрака, сияли лежащие ничком на гладкой воде дрожащие столбы прожекторов. И все же что-то я упустила, думала я, понимая, что мое беспокойство скорее иррациональной природы, — ничего действительно важного ожидать меня не могло.Кивнув на прощание Петру Ивановичу, облаченному в бутафорски расшитую швейцарскую хламиду, я пошла к своей машине. Мотор завелся сразу, я посидела еще немного, последний раз пытаясь отыскать то упущенное памятью, что невольно мучило меня, — не смогла. Потом мое внимание привлек новый звук, знакомый звук, тревожный звук, — где-то невдалеке с треском взревел мотоцикл. Я повернула голову и действительно увидела его: знакомую черную фигуру на черном мотоцикле метрах в двадцати. И тут же мотоциклист сорвался с места и стремительно исчез в темноте дороги.Я закурила, а когда поняла, что успокоилась, выбросила недокуренную сигарету, дала задний ход и выехала из общего ряда уснувших машин на проезжую часть. Скользнув напоследок взглядом по сияющему толстому контуру русалки над крыльцом, я поняла: мне весь вечер хотелось увидеть Графа, и тут же нестерпимо заныло в груди от желания просто сказать ему что-то хорошее, пожелать ему спокойной ночи, услышать его голос, увидеть его всегда немного грустные даже в радости глаза!.. Еще не сообразив, что делаю, я резко притормозила, дала задний ход, остановилась напротив клуба и, опрометью выскочив из машины, побежала к крыльцу.Вот тут-то все сразу и произошло: Петр Иванович с удивленным и немного испуганным выражением на лице торопливо открывал передо мной тяжелую дверь, силуэты каких-то мужчин застыли вдоль стены, я вспорхнула на верхнюю ступеньку крыльца — и вдруг ударило! Толчок в спину швырнул меня в мягкие объятия Петра Ивановича, что-то звенело, кто-то кричал вокруг, народ хлынул мимо нас на улицу, я, ничего не понимая, хотела лишь одного: чтобы рядом оказался Граф.Петр Иванович освободил меня, и я тут же утонула уже в твердых, уже в надежных объятиях — в объятиях Графа. Я сразу перестала бояться, взяла себя в руки и уже спокойно могла осматривать то, что осталось от моего покореженного взрывом «Опеля».То, что происходило дальше, напомнило мне день, когда я первый раз пришла сюда. Тот день, когда черный мотоциклист при мне застрелил двух мужчин. Так же суетились люди вокруг, так же понаехало много милицейских машин и так же точно пульсировали со всех сторон тревожные красные маячки на крышах служебных автомобилей. Только следователь был уже мне знаком; приехал сонный, но чем-то довольный Сергей Митрохин, издали подмигнул мне, а когда узнал, что взорвана моя машина, на лице его я увидела странную смесь сочувствия и азарта. Он был обрадован, как охотник, увидевший наконец долго выслеживаемого зверя, — увидел мельком, но уже это давало новую надежду на удачный исход преследования.Сергей был разочарован, когда я и в этот раз не смогла сообщить ему ничего существенного. Опросив меня, он начал допрашивать других. Потом, вспомнив обо мне, сказал, что я могу ехать домой. Странно, но я отметила в нем едва уловимую перемену: словно бы все события вокруг меня и клуба давали ему возможность — не осознанную рассудком, но тем не менее реальную — относиться ко мне более фамильярно. Окружением своим, а также обстоятельствами встреч я как бы давала ему право считать себя такой же, как и его обычные подопечные, которые, будь они хоть депутаты, пробившиеся к власти из зоны, все равно оставались представителями криминалитета, то есть его подопечными.Открытие это было неприятное, хотя я была убеждена, что сам Сергей объективно этого не осознавал, просто не задумывался над этим. Это было важно лично для меня, хотя Сергей и метаморфоза его мировоззрения были мне глубоко безразличны. Несмотря на опасность, которую мне удалось избежать, несмотря на неприятное для меня открытие, что рядом существует враг, готовый убить, в тот момент меня тревожило больше то, что чем дальше, тем все более этот прежде чуждый мне мир уголовщины становится для меня средой обитания.Тем не менее о черном мотоциклисте я Сергею не рассказала.Граф, которого со всех сторон теребили и оперативники, и служащие, и клиенты — вопросы, просьбы, требования, — не забыл распорядиться отвезти меня домой. Я села в машину, графский личный шофер Степа — бывший таксист, проработавший на извозе лет пятнадцать и отлично знавший Москву, — трещал не переставая, развлекая меня случаями из своей богатой трудовой практики. Я же не слушала его, я думала обо всем том, что продолжало, пока еще медленно, осторожно, закручиваться вокруг меня.Потрясение, испытанное мной, усталость от длинного, насыщенного событиями дня, а может быть, еще и водка, выпитая недавно, — подействовало все вместе: во мне была какая-то необыкновенная восприимчивая пустота. Я думала обо всем сразу, мысли мелькали в голове, подобно комариному рою, и ни одна из них не задерживалась, не становилась доминирующей: Матвей, стреляющий в прохожих, мой «Опель», канувший в свою железную Лету, мотоциклист, летящий по периферии моего внимания, но определенно стремящийся к центру.Наконец мы приехали. Я отпустила шофера и пошла к воротам. Машинально помахала пропуском в сторону окошка милиционеров, но оттуда никто не показался: все уже привыкли к моим возвращениям под утро и давно не останавливали меня. А влюбленный в меня милиционер Петя, всегда дожидающийся на рассвете моего возвращения, сегодня не дежурил. Войдя в лифт и нажав кнопку своего этажа, я привычно ощутила мгновенное зарождение тошноты, так и не успевшей созреть — слишком все быстро протекало в наших скоростных лифтах, — вышла на своем этаже и побрела по ковровой дорожке к себе.В это нежно-голубое утреннее время во всем гигантском здании было тихо. Все спало глубоким сном, даже немецкие привидения (поселившиеся здесь с тех давних времен, когда в кирпичных толстых стенах замуровывали пленных строителей), и те успели уйти на покой. Скоро должны были проснуться бегуны, каждое утро спешащие на аллеи, потом уборщицы… Голова моя была стеклянной, и сама я себе казалась стеклянной, я мечтала только о том, чтобы добраться до кровати и упасть в сон, не менее глубокий, чем сейчас у привидений.Когда проходила холл с несколькими креслами, расставленными в поле зрения телевизора, увидела силуэт человека, сидевшего напротив окна. Я еще успела подумать, что ошиблась: кто-то, вопреки моим предположениям, уже не спит. Вдруг серый силуэт стал подниматься, вырос, я уже собралась отвернуться, как в тот же миг узнала круглый предмет в его руке — мотоциклетный шлем.И я поняла, что ждут меня.Сонливость мою как рукой сняло. Я почувствовала, что у меня пересохло во рту, а еще глупая мысль, что вот так у всех когда-нибудь и кончается. Причем я не затруднилась определить для себя, что кончается. Это было и так ясно. Однако же, несмотря на испуг, страх мой был какой-то иной природы, словно бы я боялась не так за свою жизнь, как… в общем, не за жизнь.— Света? — вопросительно обратился ко мне Матвей.— Как вы здесь оказались? — вырвалось у меня. — У нас же пропускная система.Он пренебрежительно махнул рукой:— Я сказал, что приехал навестить двоюродную сестру. Сказал, что у меня мало времени, утром должен уехать, поэтому надо повидаться сегодня же. Я им оставил упаковку пива и бутылку водки. Вот и весь пропуск. Они даже узнали и сказали, в какой комнате ты живешь. Я туда заходить не стал, решил тебя здесь подождать. Я же знал, что тебя еще нет, поэтому остался здесь…Он говорил так, как говорит человек, который боится молчать, поэтому и спешит выговориться.Я внезапно почувствовала, что меня начинает охватывать гнев. Я вспомнила, что произошло — только что, совсем недавно, — вспомнила взрыв, собственный запоздалый страх и постоянные преследования черного мотоциклиста — Матвея, конечно.— Зачем ты сюда пришел? — перебила я его. — Ты что, не был уверен, что я погибла? Пришел сюда, чтобы убедиться на месте?— Я не верил, что ты можешь погибнуть, — с горячностью сказал он. — Я был уверен, что ты выжила.Он подошел ко мне ближе, так что я теперь могла видеть его лицо в слабых предрассветных сумерках. Я, даже забыв возмутиться его словам, жадно всматривалась в его черты. Та фотография из личного дела, которую показал мне следователь Сергей, хоть и давала представление о нем, но все же изображала человека, измотанного тюрьмой, почти сломленного. Сейчас Матвей, так же жадно, как и я, смотрел на меня. Мы оба разглядывали друг друга так, что в иной ситуации это было бы почти неприлично. Меня оправдывало лишь то, что я слишком много слышала о нем последнее время, любопытство мое было возбуждено, а кроме того — и это, наверное, было самое главное — я просто устала, была потрясена покушением, нервы мои были взвинчены — мне было не до приличий. А вот что двигало им? Я думала, что знаю, любая женщина догадалась бы, на чем основано внимание мужчины, который постоянно любуется ею.В тот момент я была, наверное, действительно не в себе или хотела выдать желаемое за действительное, не знаю. Во всяком случае, страх мой неожиданно прошел. Я забыла даже, что сегодня видела его перед взрывом, что его преследования на мотоцикле уже давно пугали меня.Я думала совсем о другом, думала, что Матвей в жизни гораздо симпатичнее, чем можно было бы представить по рассказам других, да и собственным представлениям о типовом убийце. Он был среднего роста, очень широкоплечий. Может быть, это казалось из-за его кожаной куртки. Рубашка, как в тот, первый раз, была расстегнута, и я снова могла увидеть фрагмент его цепочки, золотой, конечно. Волосы у него были довольно длинные, и темно-русый чуб спадал на лоб. А когда он, глядя на меня, несмело улыбнулся, лицо его внезапно осветилось и еще больше похорошело.В этот момент смысл его последней фразы дошел-таки до меня. Я возмутилась, но опять же как-то отстраненно, словно бы сейчас меня заботило совсем другое:— Как это не верил, что я могу погибнуть? Ты что, думаешь, я бессмертная, как шотландец Мак-Лауд? Ты думаешь, что со мной можно экспериментировать?— Нет, нет, — запротестовал он. — Это же была ошибка. Я думал, что все получится по-другому, не так. И потом, я слишком дорого заплатил за свою ошибку. И сильнее, чем я сам себя, ты меня наказать уже не сможешь.У меня внезапно заболела голова. И вновь вернулась усталость, ушедшая было после того, как я его увидела. Сейчас я чувствовала себя так плохо, что я готова была упасть в кресло прямо здесь, в холле.— Знаешь что, — сказала я, — я хочу спать. Ты, наверное, выспался, а я ног уже не чую. Иди, пожалуйста, домой, а я пойду к себе. Завтра, то есть вечером, в клубе, если тебе что надо, подходи, спроси, я отвечу. А сейчас извини. Иди, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38