Я тупо смотрю на нее.
– Вы хотите сказать, что у вас нет детей?
– О Господи, нет!
– Думаю, она и сексом-то никогда не занималась, – высказывает свою догадку Джиллиан.
Я изо всех сил сжимаю губы. Однако смех рвется наружу. О Боже, только бы не расхохотаться! Потому что могут разойтись швы. Хохот болезненно отдается в животе, но я не могу остановиться. Я трясусь от смеха. Он безжалостно атакует меня – этот безумный смех. Я уже рыдаю, я начинаю задыхаться, но все равно хохочу над абсурдностью ситуации. Девственная Иоланда, которая ведет курсы для беременных; страдающая отсутствием аппетита и политически правильная Соня, которая носится по Африке и привязывает слонам отрезанные бивни; Гарриет, злая ведьма-феминистка из страшной сказки; Брайс, интеллектуал со слабоумным ребенком; Хамфри, поэт-гуманист с аллергией на эмоции; Поп-Звезда с взрывоопасной задницей; Имоджин, превратившаяся из естественной красавицы в хирургическую; Фелисити, сбежавшая с няней; наш с Алексом – с «пределом мечтаний любой думающей женщины» – выдохшийся роман. Я не могу остановиться, и даже то, что в дверях появляется этот подонок, не останавливает меня. Я не хочу, чтобы он видел меня такой, но делать нечего. «Женщина впала в истерику от горя», мелькают передо мной заголовки, «Мать-одиночка повредилась в рассудке от отчаяния». Он машет чековой книжкой.
– Скажите ему, – сквозь смех выговариваю я, – что я не продаюсь.
– Иоланда, – приказывает Джиллиан, – избавьтесь от него. Вот молодец.
Угрожающий скрежет нейлоновых колготок удаляется. Мне с трудом верится в удачу. Хоть какая-то польза от этой проклятой бабы.
* * *
День медленно перетекает в вечер. Джиллиан рыщет по кафетерию в поисках привлекательных докторов. («Теперь, когда я хочу только секса, мне попадаются мужики, которые хотят создать семью», – жалуется она между вылазками.) Иоланда патрулирует коридор, отслеживая прокравшихся в больницу журналистов. Кровати моих соседок по палате окружены шумными толпами родственников. Громко стреляют пробки от шампанского, дети ссорятся из-за коробок конфет «Куолити-Стрит» и играют в шарики на полу. Новоиспеченные бабушки рыдают от счастья, а тетушки размахивают крохотными, как носовой платок, уродливыми костюмчиками для утренников. У всех пациенток на лицах такое же ошеломленное и восторженное выражение, как у меня, – так выглядят сделавшие подкоп и выбравшиеся на свободу преступники, которых приговорили к пожизненному заключению.
Шторы раздвинуты, комната залита светом. Если смотреть с погруженной в сумрак улицы, то наше окно, должно быть, напоминает аквариум. Время от времени к стеклянной двери подходит Алекс и таращится на меня, как земноводное, пока на него не набрасывается акула Иоланда. За окном холодно. Моросит дождь, медленно ползет густой туман. Каменные горгульи, так пугавшие меня, надели снежные шапки. Я слышу тихий шорох шин по мокрому асфальту. Свет от автомобильных фар выхватывает из темноты растущие вдоль проезжей части деревья. Прохожие зябко ежатся и прячутся от дождя под зонтами.
Но здесь, внутри, тепло и светло. Новорожденные, туго упакованные в голубые и розовые пеленки, лежат рядком на пластмассовых тележках. Мерно гудит отопление, и его гул сливается с музыкой. После «Диско инферно» вступает Джонни Кэш. Песня специально для тех, кто прошел через эпизиотомию: «Гори, гори, гори, Огненное кольцо, Огненное кольцо».
А мой малыш спит. Пусть ему снятся сны, ласковые, как солнечный свет. Над его совершенным лобиком топорщатся светлые волосики. Балансируя на своей надувной подушке, я прижимаюсь к его крохотному тельцу. Отверженный, спасшийся чудом. Я вдыхаю его запах, как кислород.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33