— Привет, Конни, как ваш уик-энд?
— Сами видите. — Она красноречиво обводит комнату рукой. — Эти два дня я просидела здесь. Мистер N. так и не появился, а она не хотела быть одна с Грейером. Представляете, заставила меня проделать такой путь из Бронкса, в пятницу, в одиннадцать! Пришлось отвезти детей к сестре. А она даже за такси не заплатила. И весь уик-энд словом не перемолвилась с бедным мальчишкой.
Она принимается собирать тарелки.
— Прошлой ночью я наконец сказала, что должна ехать домой, но это ей не понравилось.
— О Боже, Конни! Мне очень жаль. Как ужасно! Ей следовало бы позвонить мне — я по крайней мере смогла бы сменять вас по вечерам.
— Что? И позволить таким, как вы, знать, что она не способна заманить домой собственного мужа?
— Где она?
Она показывает на хозяйскую спальню:
— Ее высочество заявилось домой час назад и закрылось в своей комнате.
Я стучу в дверь:
— Миссис N.?
Тишина. Я толкаю ручку и несколько секунд отчаянно моргаю, привыкая к темноте. Она сидит на ковре цвета сурового полотна, окруженная магазинными пакетами. Из-под норковой шубы выглядывает фланелевая ночная сорочка. Тяжелые шелковые занавеси задернуты.
— Не могли бы вы закрыть дверь?
Она прислоняется головой к бюро, глубоко дыша в лиловую скомканную салфетку, очевидно, вынутую из пакета. Вытирает нос и смотрит в потолок. Боясь, что любой заданный мной вопрос может показаться бестактным, жду, пока она начнет первая.
Она смотрит в темноту и глухо бормочет:
— Как ваш уик-энд, няня?
— Неплохо.
— Мы замечательно провели время. Коннектикут прекрасен зимой. Катались на санях. Видели бы вы Грейера с отцом! Так трогательно! Чудесный уик-энд.
О'кеееей.
— Нэнни, не могли бы вы завтра прийти пораньше и… — она с трудом роняет слова, — …и отвести Грейера в школу? Он так… хотел найти свои розовые штаны, а у меня не было сил…
— Я ПРИСТРЕЛИЛ ТЕБЯ! ПАДАЙ!
— НЕТ! ЭТО ТЫ МЕРТВ! УМРИ! УМРИ!
Шум нарастает. Оглушительные вопли сопровождаются глухим стуком ударяющихся об пол игрушек.
— Няня, уведите их из дома. В музей… или куда-нибудь еще. Я не могу… мне нужно…
— УМРИ СЕЙЧАС! Я СКАЗАЛ, УМРИ!
— Конечно-конечно. Мы сейчас же уйдем. Не принести вам…
— Нет. Пожалуйста, только уходите, — срывающимся голосом просит она и хватает еще одну салфетку.
Я неохотно выхожу в коридор. С другого конца немедленно прибегает Грейер и переводит взгляд с двери на меня.
И швыряет мне в голову Винни-Пуха. Немного сильнее, чем следовало бы…
Я делаю вид, что не замечаю.
— Ладно, крутой парень, давай одеваться.
И возвращаю его и Винни-Пуха в детскую.
— На тебе пижама, болван, — ободряюще замечает Дарвин, когда я подталкиваю Грейера к шкафу.
Кроме своей любимой униформы, тренировочного костюмчика от Колледжиет, который Грейер с самого Рождества почти не снимает, он стаскивает с крючка один из галстуков отца и обматывает вокруг шеи.
— Нет, Гров, так нельзя, — говорю я. Дарвин пытается выхватить у него галстук. — Нет, Дарвин, это галстук Грейера.
— Видишь? Видишь? — победоносно объявляет Грейер. — Он мой. Ты сама сказала! Мой галстук! Мне мама дала!
Не желая возвращаться в ее комнату и выяснять подоплеку всей этой истории, я наскоро завязываю узел, оставляя галстук болтаться под его карточкой.
— Ладно, парни, шевелите ногами. У нас полно дел! И полно мест, где мы еще не бывали. У меня много сюрпризов, но первый, кто наденет пальто, будет первым, кто узнает, что нас ждет!
Мальчишки бегут в холл, обходя цветочные препятствия. Я хватаю с пола охапку игрушек и по пути к выходу швыряю на кровать.
Тем временем в холле Сайма пытается помешать Дарвину удушить прижатого к двери Грейера.
— Ему нужно дышать, Дарвин!
— Я подумываю о «Плей-спейс». Согласны вы? — спрашиваю я, наконец сообразив, что так и не сняла пальто. Дарвин мигом выпускает Грейера.
— УРА! — хором визжат они, подпрыгивая едва ли не до потолка.
— О'кей, — кивает Сайма. — Неплохо звучит.
Я вручаю ей куртку Дарвина и надеваю сапоги. Поблизости есть два «Плей-спейс», один на Восточной 85-й улице, а другой на Бродвее, в районе 90-х, но мы идем на Ист-Сайд, там гораздо чище. Эти закрытые площадки для игр обычно представляют собой манхэттенский вариант полностью оборудованного подвального тренажерного зала. И, как все остальное в большом городе, удовольствие это недешевое. Поэтому, подобно мотелям с почасовой оплатой, ты и твои питомцы получают за двадцатку добрых два часа, чтобы довести друг друга до полного изнеможения.
Сайма вместе с мальчиками стоит на тротуаре, пока я вынимаю коляску из багажника такси.
— НЕ ХОЧУ!
— И Я НЕ ХОЧУ!
— Вам помочь? — спрашивает она, увертываясь от пинка Дарвина.
— Нет, — пыхчу я. — Все в порядке.
Какое счастье, что не я его няня!
Я вкатываю коляску на тротуар, и мы с Саймой разбираем своих питомцев.
Возможно, для того, чтобы извращенцы не подглядывали за детьми, «Плей-спейс» размещается на втором этаже, куда ведет невероятно длинная, покрытая ковром лестница с узкими ступеньками, которая, похоже, простирается бесконечно высоко, до того самого места, куда попадают после смерти няни. Но Грейер как ни в чем не бывало хватается за нижний поручень и принимается взбираться наверх.
— Дарвин, идем, идем, — требует Сайма. — Не вниз. Наверх.
Дарвин, не обращая на нее внимания, скачет лягушкой, угрожая сбросить вниз педантичного Грейера. Я стараюсь держаться поближе, волоча за собой коляску. Каблуки опасно свисают с краев ступенек.
Когда мы все-таки добираемся до верхней площадки, я паркую наши транспортные средства в Загоне для колясок и встаю в очередь за билетами. Как всегда в плохую погоду, здесь полно посетителей: чересчур тепло закутанных детей, раздраженных нянь и случайных мамаш, выполняющих родительский долг.
— Элизабет, мне нужно сначала войти сюда. Погоди минутку, сейчас поболтаем.
— Здравствуйте, и добро пожаловать в «Плей-спейс». Кто к нам пришел? — спрашивает из-за ярко-красной стойки неестественно оживленный мужчина лет тридцати пяти.
— Он, — объявляю я, показывая на Грейера.
Мужчина недоумевающе смотрит на нас.
— То есть мы, — поправляюсь я, предъявляя членскую карточку миссис N. Он просматривает картотеку, находит ее имя, и как только получает свои двадцать долларов, нам выдают собственные бейджики, и еще один — на коляску, на случай, если и ей захочется с кем-то подружиться.
«Привет, меня зовут Грейер. Я здесь с Нэнни», — стоит на его бейдже.
«Привет, меня зовут Нэнни. Я здесь с Грейером», — напечатано на моем.
Нам велено не снимать их, и я помещаю свой непосредственно над левым желудочком. Грейер предпочитает носить свой под воротничком, над болтающейся карточкой, поближе к отцовскому галстуку. Дождавшись, пока Сайма и Дарвин получат такие же удостоверения личности, мы оставляем верхнюю одежду и обувь в шкафчиках. В буфете я отдаю еще одну двадцатку за наш ленч: два маленьких сандвича с арахисовым маслом и желе и две коробочки с соком.
— УМРИ! УМРИ!
— ВЫШИБИ ЕГО ЧЕРТОВЫ МОЗГИ!
— Довольно, я сказала.
У Злой Колдуньи болит голова.
— Если вы, двое, не можете есть ленч как подобает приличным миролюбивым молодым джентльменам, Дарвину и Сайме придется сесть за другой стол!
До конца обеда они умудряются ссориться вполголоса, пока мы с Саймой обмениваемся улыбками. Она нехотя жует сандвич с колбасой, и едва я пытаюсь начать беседу, как Дарвин выбирает момент, чтобы швырнуть Сайме в лицо крекер.
Прежде чем отпустить их на площадку, мы идем мыть руки. В отделанных ярким кафелем ванных комнатах — маленькие раковины, низкие унитазы и высоко расположенные защелки.
Грейер писает, как настоящий чемпион, и позволяет мне засучить ему рукава, прежде чем подставить руки под воду.
— НЕТ! НЕ ХОЧУ! САМА ПИСАЙ! — надрывается Дарвин в соседней кабинке.
Я наклоняюсь, целую Грейера в макушку и протягиваю бумажное полотенце.
— О'кей, Грейер, идем покорять склоны гор!
— Так папа говорил в Аспирине.
— Правда? Пошли.
Я отбираю у него полотенце, протягиваю руку, но он не двигается.
— Когда папочка возьмет меня в Аспирин?
— О, Гров… — Я присаживаюсь на корточки. — Не знаю. Врядли тебе удастся покататься на лыжах в этом году.
Он продолжает вопросительно смотреть на меня.
— А ты спрашивал маму?
Гров отодвигается и ладонями прижимает галстук к груди.
— Мама велела не говорить о нем, поэтому давай не будем говорить о нем.
— Идем, Грейер! — вопит Дарвин, пиная дверь.
— Эй, и другим людям нужно писать! — вторит какая-то женщина, тоже принимаясь колотить в дверь.
— Гровер, если у тебя есть вопросы, ты всегда можешь… — шепчу я, вставая и поворачивая задвижку.
— Не говори со мной, — повторяет он, пробегая мимо и догоняя Дарвина.
— Какая наглость! — шипит женщина, толкая своего ребенка в кабину. — Бессовестно заставлять маленькую девочку ждать так долго.
Она подозрительно щурит свои сильно подведенные глаза.
— На кого вы работаете?
Я одним взглядом вбираю жесткие от лака волосы, длинные острые ногти, блузку от Версаче.
— Я спрашиваю: на кого вы работаете?
— Боже, — бормочу я, протискиваясь мимо.
Мы с Саймой сажаем мальчиков на ярко-синюю горку. По ее лицу я пытаюсь определить, из тех ли она нянь, что предпочитают ни на секунду не отходить от питомца.
— Думаю, им вполне можно… — начинает она, очевидно, тоже пытаясь сообразить, с кем имеет дело.
Я киваю, ожидая знака.
— …побыть вдвоем. Как по-вашему?
— Разумеется, — с облегчением вздыхаю я, учитывая настроение Грейера и агрессивность Дарвина. — Могу я угостить вас десертом?
Едва мы устроились за столом, с таким расчетом, чтобы видеть горку, я передаю Сайме пирожное и салфетку.
— Я рада, что вы не возражаете против того, чтобы дети играли сами. Приходя сюда, я обычно стараюсь предоставить Грейеру свободу, а сама сажусь так, чтобы наблюдать за ним и одновременно делать свои задания. Но всегда найдется няня, которой позарез нужно сунуть нос в чужие дела.
— Ой, няня, Грейер в песочнице!
И мне приходится лететь через всю комнату с воплем:
— ТОЛЬКО НЕ ПЕСОЧНИЦА!
— Вчера, — хихикает Сайма, — мы тоже ходили в гости, и мамаша потребовала, чтобы я раскрашивала рисунки вместе с Дарвином, но он заходился криком, стоило мне только опустить фломастер на рисунок. А она все равно заставила меня сидеть весь день и держать фломастер над альбомом. Вы давно присматриваете за Грейером?
— Семь месяцев. С сентября. А вы?
— Я служу у мистера и миссис Цукерман уже два года. Она кивает, и темные волосы падают на лицо. По моим подсчетам, ей не более сорока.
— Раньше у Грейера была другая няня. Очень милая девушка. Как ее звали?
Она улыбается и делает глоток молока из миниатюрной коробочки.
— Кейтлин. По-моему, она вернулась в Австралию. Там у нее сестра. Очень больная. Лежит в больнице. Кейтлин копила деньги на поездку домой.
— Какой ужас! Я понятия не имела. Чудесный человек. Грейер все еще тоскует по ней.
Краем глаза я замечаю Дарвина, стоящего чуть повыше Грейера и с силой дергающего за галстук, все еще болтающийся на шее бедняги. На какой-то момент Грейер начинает задыхаться. Лицо краснеет, руки судорожно хватаются за горло.
Но тут узел, к счастью, развязывается, Дарвин срывает галстук, со смехом бежит на другой конец зала и исчезает за тренажером. Мы с Саймой вскакиваем и мчимся восстанавливать справедливость.
— Гров, все в порядке! — кричу я на ходу.
Но он выпускает по Дарвину такой заряд ярости, что все находящиеся в зале потрясенно замолкают.
— ОТДАЙ! ЭТО ПАПИН! ОТДАЙ! МОЙ ПАПА ТЕБЕ ПОКАЖЕТ! ОН ТЕБЕ ПОКАЖЕТ!
Он начинает всхлипывать, трястись и падает как подкошенный, бормоча:
— Мой па так разозлится, так разозлится!
Я сажаю его на колени и принимаюсь укачивать.
— Ты такой хороший мальчик. Никто на тебя не разозлится. Ни мама. Ни папа. Мы все так любим тебя, Гров.
Он слегка успокаивается, и я несу его к буфету, где уже ждет Сайма с галстуком.
— Я хочу, — захлебывается он, — мою… мамочку.
Я не туго завязываю ему галстук и укладываю на скамейку, подложив под голову свой свитер.
— Сай-ма… Вы Сай-ма? — спрашивает женщина из туалета.
— Да?
— Ваш Дарвин на горке. Один, — объявляет она.
— Спасибо, — вежливо улыбается Сайма.
— Один, — повторяет женщина, словно глухой.
— Я слышала, спасибо.
Сайма закатывает глаза, но все же идет удостовериться, что Дарвин не покалечился на трехфутовой горке. Я растираю Грейеру спинку, пока он не засыпает, а сама смотрю, как она протягивает руку, чтобы помочь Дарвину свесить ноги на склон горки. Но он, не тратя лишних слов, бьет ее по голове и, хихикая, скользит вниз. Несколько секунд она стоит неподвижно, держась обеими руками за голову, а потом медленно возвращается к нашему столу и садится.
— Дарвин, похоже, немного резок, — говорю я.
На самом деле в моем представлении он просто потенциальный маньяк, но у нее, должно быть, есть доводы, по которым она остается в этом доме, хотя десять долларов в час — это еще не причина подвергать себя таким унижениям.
— О нет. Он просто злится, потому что у него появился младший брат.
Она продолжает потирать голову.
— Вы никогда не жаловались родителям, что он бьет вас? — нерешительно спрашиваю я.
— Нет. Видите ли, они столько времени уделяют младенцу. А Дарвин иногда бывает очень хорошим мальчиком.
Она тяжело дышит, морщась от боли. Что же, я не впервые вижу нечто подобное. На каждой детской площадке найдется няня, которой достается от рассерженного питомца. Но она, очевидно, не хочет говорить об этом, и я поспешно меняю тему.
— У вас такой красивый акцент, — говорю я, складывая обертку от пирожного в крошечный квадратик.
— Два года назад я приехала из Сан-Сальвадора, — поясняет она.
— У вас там остались родственники?
— Мой муж и сыновья. Она моргает и отводит глаза.
— Вот как…
— Да, мы приехали вместе. Решили найти работу. В Сан-Сальвадоре я была инженером. Но там совсем не стало работы, и мы надеялись скопить немного денег здесь. Мужу отказали в выдаче «зеленой карты».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38