Ей это нравилось. Дома о ней всегда думали в последнюю очередь. Но на льду она была другой, той, о которой думают в первую очередь.
Но не в Делавэре, не в местном тренировочном центре, Здесь она лучшей не была. Поначалу она даже не казалась очень хорошей.
Ее талант заключался в работе ног. Она неслась по льду, и ее ноги выписывали удивительные узоры, коньки скользили и поворачивались с такой легкостью, словно на ногах у нее были балетные туфли. Она могла выполнять дорожки шагов, которые были не под силу даже старшим девочкам. Но она не умела прыгать.
А значение имели только прыжки. Только об этом все и говорили, именно так делились девушки — кто какие прыжки может выполнить. Девушки моложе Эми делали двойные аксели, а одна даже тройной сальхов. То, как Эми работала ногами, не имело значения. Надо было прыгать.
В тот год, когда Эми исполнилось тринадцать, она прошла отбор на национальные соревнования юниоров и заняла двенадцатое место. На следующий год она была семнадцатой.
Семнадцатая! Хуже, чем в предыдущем году. А ведь она хорошо, чисто откатала программу, она бы не смогла выступить лучше. Но это было хуже, чем если бы она каталась плохо, гораздо хуже. Что делать, если твое лучшее недостаточно хорошо?
Как только были объявлены результаты, она позвонила родителям.
— Это бессмысленно. — Она расплакалась, — Вы тратите столько денег, а толку никакого. Наверное, мне надо вернуться домой.
Иногда девушкам приходилось бросать занятия из-за отсутствия средств, их родители больше не могли себе позволить тренировки. Эти фигуристки просто исчезали, и всем оставалось только догадываться, где они и почему уехали.
Но никому не придется гадать, почему уехала Эми. Все поймут — она была недостаточно хороша, она провалилась.
Эми знала, что скажут родители. Что нужно закончить год, что деньги значения не имеют, что важно не бросать начатое. «Я не бросаю! — выкрикнуло ее сердце. — Никто не работал больше меня. У меня просто не хватает способностей. Я никогда не осилю эти дурацкие прыжки».
Она не могла вернуться в Делавэр, нет, только не с семнадцатым местом.
— Твой рейс сегодня днем? — спросил ее отец. — Хочешь, чтобы мы встретили тебя в Делавэре?
— Это не поможет. — Она все еще плакала. — Ничто не поможет!
— Тебе, вероятно, и не поможет, — твердо сказал отец, — но поможет нам, даст нам почувствовать, что мы что-то делаем. Завтра в восемь утра у меня занятия, я не могу их отменить, но как только они закончатся, я вылечу к тебе.
Ее родители не видели катания дочери больше года. Они редко приезжали на соревнования, и Эми этого от них и не ждала. Они совсем не походили на все остальные семьи фигуристов. Тем не менее, когда после соревнований она вернулась в Делавэр, ей сказали, что ее отец звонил в дирекцию. Ее тренеры поменяли расписание, и на следующий день он приехал — высокий, гибкий мужчина с густыми темными волосами. Она поняла, что он долетел до Филадельфии, а там взял напрокат машину.
— Эми очень миленькая фигуристка, — услышала она обращенные к нему слова тренера. — У нее такие чудесные длинные руки и ноги, прекрасная линия, и она очень хорошо держится. Мы придали ей очень аристократический вид.
Эми не хотела быть «очень миленькой фигуристкой». Она хотела быть лучшей. Она хотела победить!
— Позвольте мне посмотреть, как она катается, — сказал ее отец.
Он стоял у бортика, слегка опираясь о него и сцепив руки. На нем был твидовый пиджак, бледно-голубая рубашка и трикотажный галстук цвета морской волны. Странно было видеть отца на тренировке. Фигурное катание было миром матерей. Даже там, где она жила, отца семейства почти не видели. Он работал в двух местах, чтобы платить за обучение дочери.
Воздух на катке был разреженным, свет тусклым и искусственным, прохлада стояла, как в морозильной установке. Эми откатала свою короткую программу, потом произвольную. Когда она подъехала к бортику, взгляд отца казался мягким, но о чем он думал, сказать было трудно.
Он коснулся ее лица:
— Ты такая красивая.
Ей все время это говорили — как ей повезло, что она красавица.
— Этого недостаточно, папа.
— Знаю. А теперь скажи, кто выбирал тебе музыку? — спросил он.
— Тренеры.
— А что насчет «аристократического» вида, который тебе полагается иметь?
— По-моему, это из-за того, что я не могу прыгать.
Он улыбнулся:
— Это и означает «аристократичность»? Отсутствие способности к прыжкам?
— Они говорят об элегантности, сдержанности, безмятежности и тому подобном.
— Что ж, милая, готов побиться об заклад, что эти люди не знакомы с аристократами, что дает нам преимущество, потому что мы с тобой знакомы.
— Да? — Она озадаченно посмотрела на него. — А, ты говоришь о маме?
Мамин дедушка был графом, и когда мама Эми писала письма своей матери, то адресовала их «леди Фебе Кук». Эми толком не знала, что это значит — мама, казалось, никогда не считала это важным, — но звучало это и вправду аристократично.
— Ну и как, ты считаешь, что тебе надо попробовать кататься в стиле твоей матери? — спросил отец.
Смех Эми был слабым, слабым и неуверенным, но все же это был смех.
— Нет.
Матери других фигуристок приезжали на сверкающих чистых автомобилях и тщательно одевались, даже когда приходили посмотреть самую раннюю тренировку, они были накрашены, а их блузки аккуратно отглажены. Мать Эми водила потрепанный фургончик. Ее драгоценности перешли к ней по наследству — своеобразные изделия в стиле ар-деко, которые она носила, не слишком задумываясь, подходят ли они к ее одежде. Эми и представить себе не могла, что можно кататься в мамином стиле.
— Поэтому давай забудем об этом «аристократическом» виде, — сказал отец. — Может, твоя мать и аристократка, но ты обычная американская девчонка, в жилах которой течет красная кровь. А теперь позволь мне посмотреть на других девочек, чтобы я понял, что ищу.
Эми надела на коньки чехлы и села рядом с отцом на дешевых местах. Весь следующий час они наблюдали за ее подружками. Некоторые из их программ она знала почти так же хорошо, как свою, и подсказывала отцу, на что обращать внимание.
— А сейчас смотри, как высоко она прыгнет… Видишь, какое у нее плотное вращение… как чисто она приземлилась.
— Эми, пожалуйста, — попросил он, — перестань говорить о прыжках. Я устал о них слушать, — Но прыжки — это все, папа. Остальное не в счет.
Он сделал ей знак, чтобы она сидела тихо.
Эми не могла припомнить, когда они в последний раз сидели вот так, вдвоем. Воскресными вечерами их семья часто смотрела слайды, и если Феба или Йен хотели заняться проектором, папа сажал ее на колени, потому что она была самой маленькой, единственной, которая помещалась на коленях. Но если Фебе или Йену требовалась помощь с проектором, он ссаживал ее с колен и шел помогать старшим детям.
То, что он видел на льду, ему не нравилось, Эми сразу это поняла. Его губы были плотно сжаты, а голова откинута назад. Он и раньше бывал таким — когда в детстве она пыталась произнести по буквам первые слова или прочитать что-то вслух. Он смотрел на маму, а мама предостерегающе поднимала руку. Это Эми, казалось, говорила рука, мы ничего не можем с этим поделать. Она не такая, как остальные.
Когда занятия окончились, он минуту посидел тихо, глядя на свои руки и плотно сжав губы. Затем заговорил:
— Почему ты хочешь бросить?
Эми моментально поняла, что это проверка. Отец ждет от нее правильного ответа, но она понятия не имела, что это за ответ.
— Потому что я недостаточно способная…
Он покачал головой:
— Мы не знаем, на что ты способна. Все эти девочки абсолютно одинаковые — они как маленькие роботы. У твоего тренера очень строгий контроль. Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?
Как будто да.
— Но, папа, она же тренер. Мы должны делать то, что она говорит.
— Нет, не должны. Вы должны слушать то, что она говорит. Тебе следует примерить это к себе, попытаться сделать как можно лучше, но если для тебя это не подходит, ты не должна это делать. — Он обнял ее за плечи. — Ты знаешь, что маме на самом деле не нравится твое катание? И как ты думаешь — почему?
Эми посмотрела на свои руки. Конечно, она знала. Она не была ни Фебой, ни Йеном, она не была умной, как Феба или Йен. Только это имеет значение для ее родителей — ум, а не умение кататься на коньках. Но папа этого не скажет. Это так, но никто этого не скажет.
— Ей больше нравится балет, — уклонилась от ответа Эми.
— Какая-то доля правды в этом есть, — признал он, — но гораздо важнее то, что, наблюдая за твоим катанием, она не видит тебя. — Его голос звучал мягко. — Кажется, что на льду выступает кто-то другой. И я думаю, что она, как обычно, права. Я не знаю о фигурном катании столько, сколько мне, возможно, следовало бы, но кое-что о выступлениях я знаю.
Эми безучастно взглянула на него. Ах да, он же преподаватель музыки. Под выступлениями он подразумевает концерты.
— Великих музыкантов отличает от хороших не техника, у них у всех она есть. Великие музыканты любят каждую ноту, которую они играют, они становятся частью музыки. А в твоем катании так не происходит. Близка к этому девочка в голубом. Когда она катается, я почти чувствую ее личность, какая она.
Девочка в голубом была двукратной чемпионкой Национального чемпионата юниоров.
— А ты видел, сколько у нее в программе тройных прыжков?
На лице отца отразилось нетерпение.
— Нет, не видел. Эми, ты просто одержима этими прыжками и ни о чем другом не можешь думать. Главное значение для тебя имеет то, что получается хуже всего. Давай сосредоточимся на том, что тебе удается. Так какая музыка тебе нравится?
Еще одно испытание — ее любимая музыка. Эми была не готова к такому вопросу. Она знала, что надо назвать кого-нибудь из классиков, Листа или Брамса или кого-нибудь вроде них. Он бы это одобрил, но она не могла придумать ничего подходящего.
Эми выпалила название песни, в тот момент звучавшей по радио. И тут же возненавидела себя. Как она могла сказать такую глупость? Теперь отец решит, что она тупица.
Хотя он уже и так это понял.
Но выражение его лица не изменилось, голос прозвучал ровно:
— Отлично! Давай раздобудем эту запись.
— Для программы? Но там же слова. Мы не можем брать музыку со словами!
— Тогда мы ее перепишем.
Он остался на три дня, и впервые за два с половиной года, что Эми прожила здесь, она почувствовала, как внимательны к ней стали ее тренер и хореограф.
Отец взял напрокат пару коньков и вышел на лед.
— Я не знала, что ты умеешь кататься, папа, — удивилась Эми.
— По местным стандартам, конечно, нет, — ответил он. — Но в детстве я все время играл в хоккей. После того как на ферме замерзали пруды, мы только этим и занимались.
— Я не знала.
— Да? — Он покачал головой. — Поэтому-то я и получил стипендию Родса — я играл в хоккей, приходилось быть не только умным, но и спортивным. Если бы я не катался на коньках, то не поехал бы в Оксфорд и не встретил бы твою мать, и где бы тогда была ты?
Эми пожала плечами. Странно — она не знала, что он умеет стоять на коньках, а ведь в фигурном катании была вся ее жизнь.
Но хоккей на льду не шел н в какое сравнение с соревнованиями фигуристов, поэтому поначалу она сопротивлялась его предложениям. Он все никак не хотел понимать, насколько важны прыжки.
— Но, папа, — повторяла она, — судьи смотрят на прыжки!
Во всех остальных семьях про прыжки знали. Это начинало сводить ее с ума. Родные других фигуристов приходили смотреть соревнования, некоторые матери посещали каждую тренировку. Она понимала, что ее семья не такая, что они не похожи на остальных, но папе не нужно было вести себя так, будто он знает, о чем говорит. Он же не знал.
Должно быть, отец почувствовал ее настроение. Он остановился, взял ее руки в свои и притянул поближе.
— Я знаю, что ты со мной не согласна, но что тебе стоит ненадолго сделать вид? Как только я уеду, можешь сразу же вернуться к привычному катанию.
Она чувствовала прикосновения твида его пиджака к своим рукам. В этом твиде переплетались синий и зеленый цвета, а декоративные заплатки на локтях были светло-коричневые. Для мужчины руки у него были изящные, и от них шло тепло.
Эми вспомнила, как он занимался с Йеном математикой. Это было в последний год ее жизни дома. Йен, который, казалось, был способен выучить иностранный язык быстрее, чем она читала по-английски, с математикой не ладил.
— Ничего, справимся, — смеялся их отец, и вечер за вечером они сидели в заваленной книгами гостиной, кряхтя и корча гримасы. Но высший балл Йен получил.
И вот теперь ее папа, который стоял на коньках только в детстве, был рядом и помогал ей.
Эми захотелось поверить ему. Не надо раздражаться, ведь он специально приехал сюда, но что он знает про ее спорт? Она глянула через плечо на своего тренера.
Это было ошибкой, она поняла это в ту же секунду. Она давала ему понять, что мнение тренера значит для нее больше, чем его.
Что ж, может, и так.
Тренер неожиданно поддержала ее отца.
— Представь, что ты профессионалка, выступаешь в ледовом шоу, — предложила она. — В ледовом шоу не надо волноваться из-за судей.
Никто и никогда еще не говорил с Эми о профессиональной карьере. Лучшие девушки уже получали цветы от ледовых шоу и агентств, но не Эми.
— Ты можешь это представить? — Голос отца звучал мягко.
— Да.
Самый важный элемент программы — она сама, сказал он. Ни музыка, ни костюм, ни даже прыжки, только она. Он хотел искренности, полной искренности.
— Тебе нравится это движение? Ты не сможешь его выполнить, если оно тебе не нравится. Никто в тебя не поверит, если ты сама в себя не поверишь. — Он говорил о чувствах и о том, что надо передать зрителям свои эмоции. — Заставь их почувствовать это!
Но прежде всего она должна быть самой собой.
— Возможно, все было бы проще и лучше, если бы у тебя были способности к прыжкам, но этого у тебя нет. И если ты будешь притворяться, все равно ничего не выйдет.
Благодаря отцу она поняла, что та мелодия понравилась ей, потому что была бодрой, полной энергии. В первый же вечер он нашел пианино и принялся наигрывать еще необработанное попурри из трех средневековых немецких народных песен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45