– Главное, теперь здесь нет этой стервы.
– Понятно. Вы заманили меня сюда, чтобы избавиться от плохой прислуги. А то без меня у вас никак не выходило.
Он повел бровями. Глаза веселились.
– Забавная трактовка, сестрица! А почему бы и нет? Вы же не одинокий мужчина, который долгими зимними вечерами позволяет себе побаловаться с надувной куклой?
Меня передернуло. Он хмыкнул и сказал:
– Не смотрите на меня так. Это такой же индивидуальный предмет личной гигиены, как зубная щетка. Вам придет в голову пользоваться чужой? Мне – нет. Хотя не сомневаюсь, что эта зубная щетка была бы только рада такой возможности. Будь у нее хоть одна извилина, она не загубила бы карьеру модели, сделав ставку на рабочий ротик. Увы, пользователя щетки больше нет, и…
– Это омерзительно!
– Извините. Но я вовсе не осуждаю вашего отца. Напротив, всегда восхищался его донжуанскому жизнелюбию. Вот. – Рейно положил альбом мне на колени. – Я вам уже говорил, что де Ласмар был великий коллекционер и собирал все. Это его замечательное собрание женщин.
– Боже… вы серьезно?
– Открывайте, листайте, не бойтесь. Все датировано и подписано, как и полагается у серьезного коллекционера. Понимаю, это производит сильное впечатление. Я сам испытал шок, впервые увидев этот портфолио. Но тогда моя мама была еще жива, мне было тогда всего тринадцать, а вы – человек взрослый. Моя мама безумно его любила, просто самозабвенно!
Я раскрыла альбом. На каждой фотографии мужчина обнимал женщину. Женщины были разные, мужчина – один и тот же. Интересный мужчина, с выразительными чертами лица, с красивым ртом и носом, с игривым взглядом. Там, где он обнимал женщину левой рукой, на мизинце виднелся тот же самый «братский» перстень. Я стала листать дальше. Снимки были самые разнообразные: любительские, явно профессиональные, «моментальные» столбики из четырех фоток, цветные, черно-белые, стильная мастерская сепия…
– Но здесь нет подписей!
– Они на обороте каждого фото. Листайте, листайте. Вы пока еще не дошли до вашей мамы.
– Вы ее видели?!
– Конечно! Де Ласмар периодически переписывал свой тестамент, а с появлением Сале мы каждый раз стали знать его содержание. Не знаю, всегда ли вы числились в наследниках, но во всяком случае тогда уже были.
– Тогда это когда?
– Примерно лет десять назад.
– Десять лет?! Целых десять лет вы знали о моем существовании?
– По-вашему, я должен был сразу же отправляться в Марсель, чтобы убить вас?
– Ну могли бы нанять киллера.
Он захохотал.
– Сестрица! Вы мне нравитесь все больше и больше!
– Рада за вас. – Я закрыла альбом и протянула ему. – Моей мамы здесь нет! Кстати, Моник – тоже.
– Не сравнивайте! – с раздражением воскликнул он и стал торопливо перебирать страницы. – Не может такого быть! Я хорошо ее помню. С левой стороны – папаша с мулаткой на пляже, а справа – паршивенькие такие моменташки с вашей матерью. Но очень хорошо видно родинку у ее губ. Такая славная родинка! Жалко, что вам не досталась. Фу ты черт! Здесь пусто! Но она была! Была!..
Рейно выглядел таким растерянным, как если бы вдруг оказался на Луне, и так яростно листал и тряс альбом, словно из этих листов картона могли посыпаться бриллианты.
– Либо это проделки вашей Моник, либо вы все придумали, – сказала я, надевая пиджак.
– Но родинка! У нее есть родинка?
– Есть. Но что это меняет?
Альбом с размаху плюхнулся на кровать.
– Это доказательство! – Рейно сиял. – Доказательство! Я действительно идиот!
– Как будет вежливее? Если я промочу или опровергну?
– Осторожнее! Шнурки! Не упадите! – Рейно очень вовремя поймал меня за локоть. – Вы чуть на них не наступили… – медленно закончил он, убирая свою руку гораздо позже, чем того требовала необходимость.
– Спасибо. – Я села на кровать и стала завязывать ботинки.
От короткого соприкосновения с Рейно бешено колотилось сердце. И еще за эти секунды я успела почувствовать его запах. И все это мне очень не нравилось, хотя запах я не могла бы назвать неприятным. Совсем напротив.
– Вы правы. Я идиот. Я потерял целых десять лет! И сейчас на вас были бы не уличные ботинки, а нормальные туфельки. И не этот костюмчик-унисекс, а нормальное вечернее…
– Десять не десять, – справившись с собой, перебила я, – но хотя бы вчера предупредить меня о приеме было можно.
– Но вы не захотели приехать даже на похороны!
– Я и сейчас не понимаю вашей бурной радости от появления особы, которая потенциально может оттяпать все ваше наследство.
– Там все поровну. Не волнуйтесь. Одного из нас не станет, все получает второй. Ну, вы готовы? Идем.
– А мне Сале сказал, что я единственная претендентка.
– Это я ему так велел. Так интереснее. Прошу. – Он распахнул дверь, и мы вышли из номера.
– На самом деле, – сказала я, – я даже жалею, что платье Моник оказалось мало. Не очень-то приятная перспектива выглядеть серой мышкой на фоне туалетов жен ваших сотрудников.
– Жен? – Он хохотнул, приостановился и посмотрел на меня. – Жены бывают только у наших клиентов. А из нас никто не видит в этом крайней необходимости.
– То есть… – Я смерила его взглядом с головы до ног. Карие глаза лучились весельем. – Значит, женщины никого из вас не волнуют? Ну или лишь в качестве сестер? – предположила я, потому что Рейно молча продолжал веселиться.
– Ха! И не только, – наконец-то ответил он. – Но если вы сами предпочитаете женщин, все отнесутся к этому с пониманием. Это личное дело человека, как цвет и качество туалетной бумаги.
– Вы все сравниваете с предметами гигиены?
Он фыркнул.
– Пожалуйста! Как порода собаки. Как сорт яблок, наконец. Не переживайте!

Глава 9,
в которой ужин

В столовую хозяйских апартаментов Рейно вел меня, как он выразился, задворками. После мрака моих английских покоев коридоры со стенами в пастельно-сливочных, с меленьким деревенским цветочком обоями, с уютно поскрипывающими лакированными дощатыми полами и лестницами из какого-то очень светлого дерева, которые задорно выглядывали по бокам мохнатой бежевой ковровой дорожки, деревянные столбики перил с наивной резьбой сразу заметно подняли мне настроение.
– Получится, конечно, не очень торжественно, – виновато сказал Рейно. – Но вы же знаете, что после приступа Вариабль прилег в гостиной, а наш врач, профессор Гидо…
– …Запретил ему вставать. Совершенно с вами согласна. Не стоит тревожить пожилого человека. Пусть отдыхает.
– Да вообще-то он спит. Гидо вколол ему хорошую дозу успокоительного.
– Тем более не нужно его беспокоить.
– Спасибо, – очень искренне произнес Рейно, и по голосу и выражению спаниельих глаз я убедилась, что он с не меньшей нежностью, чем «садовник» и повар, относится к дворецкому.
– Не за что. Он ведь такой милый.
– Да! Самый добрый человек на свете. Ужасно страшно его потерять… Хотя бы потому, что здесь без него все пойдет кувырком! – Он распахнул какую-то дверь. – Прошу. Проходите. Это бильярдная.
За бильярдной оказалась курительная комната с долей налета восточного стиля. Ее дальние двери были распахнуты, и я увидела компанию за столом.
Рейно ввел меня к собравшимся и торжественно провозгласил с камергерскими интонациями Вариабля:
– Кавалерственная дама де Ласмар!
При моем появлении мужчины поднялись из-за стола. Он был огромным, круглым и устроен на манер столов в суши-баре: с вращающимся диском посередине, который был уставлен невообразимым количеством блюд под уже знакомыми мне куполами-крышками с лошадкой наверху и разнообразными бутылками, графинами и кувшинами с разноцветными напитками. В середине, перемигиваясь с искорками подвесок изумительной хрустальной люстры, царила грандиозная серебряная ваза с натюрмортом из светящихся спелостью фруктов.
Холеные мужчины во фраках горделиво замерли. Три кресла между ними были пустыми. Над каминной полкой висел затейливый герб. Остальную плоскость этой стены занимала богатая коллекция оружия. Прочие стены украшали картины с лошадями. В хрупких стеклянных горках вместо посуды жили грубоватые кубки и статуэтки явно спортивного происхождения. Женщин, кроме меня, в комнате не было.
– Теперь вы – наша Прекрасная Дама, – заговорил Рейно; я видела его лицо в профиль – ни малейшего сарказма. – Наше братство считает честью служить вам. Мсье Сале, наш давний друг, доставивший вас к нам, полагаю, солидарен с братством.
Все мужчины строгим кивком подтвердили его слова.
– Но, как видите, – глядя уже на меня, продолжил Рейно, – у нас все очень демократично. Круглый стол, отсутствие слуг…
– В лучших рыцарских традициях? – иронично перебила я.
– Безусловно, – без тени юмора согласился он. – Никакого почетного места за столом, как видите, тут нет, поэтому предлагаю вам просто занять кресло вашего покойного отца, шевалье де Ласмара.
Рейно пафосно и с невозмутимым выражением лица, достойным Жишонги, подвел к столу «Прекрасную Даму». Отодвинул кресло. Галантно помог мне сесть, поместился по правую руку от меня, по левую – оказался господин лет сорока, благоухающий парфюмом чуть сильнее, чем принято, и дорогим трубочным табаком. Волнистые темные с эффектными серебристыми прядями волосы средней длины, усы и эспаньолка, по жилету струится толстенькая золотая часовая цепочка, вместо «бабочки» – причудливо завязанный шейный платок с булавкой, сияющей изумрудом под цвет его ярко-зеленых глаз, на пальцах поблескивают кольца.
– Позвольте представиться, миледи, – мурлыкающим баритоном заявил мой сосед: – Тома Глиссе. Управляющий. Ваш покорный слуга.
Я не успела глазом моргнуть, как неправдоподобный управляющий галантно поцеловал мою руку и с умильной улыбкой кота опустился в свое кресло. Остальные участники застолья по-прежнему были на ногах. Слева от Глиссе стоял пожилой благообразный толстяк, близкий по габаритами конюху Андре, но более рыхлый, а румяными чисто выбритыми щечками, прекрасной седой шевелюрой, выражением доброжелательности и очками напоминавший дворецкого Вариабля. Однако небольшие серые глазки за бликующими стеклами этих очков существовали сами по себе и штудировали меня, как две сканирующие видеокамеры. Мои глаза на миг столкнулись с его рентгенами. Но я уже была готова засомневаться – из серых глазок тек бурный поток учтивости.
За толстяком следовали Жишонга и Жан-Пьер. Фрак на поваре сидел как форма с иголочки на королевском гвардейце. А от вида «черного демона» во фраке просто перехватывало дух. Слева от повара – еще один незнакомый мне человек. Выше среднего роста, суховатый и с настолько развитой мускулатурой, что даже рукава безупречного фрака скрыть ее были не в состоянии. Как если бы фрак облекал учебное пособие по анатомии – муляж мышечной структуры атлета, без кожи и мяса. И если прозвище Жишонги – «черный демон» – скорее отражало цвет его кожи и талант, превышающий среднечеловеческие способности, то назвать мускулистого иначе чем демоном просто не поворачивался язык. Пляска бесенят в глазах Жан-Пьера была теплой грелкой по сравнению с огненным вихрем в этом взоре! От него меня обдало жаром, и мурашки побежали по спине, и я бы не удивилась, если бы сейчас языки пламени сверкающим торнадо вырвались бы из его глаз, недаром же его черные как ночь прямые длинные волосы, тяжелой ровной плоскостью падавшие на плечи, отливали бронзой и медью. Я с ужасом чувствовала, что еще мгновение, и я, как беспомощная под взглядом змеи зверушка, послушно последую на магнетический зов. Было лишь одно желание: кинуться к нему, погрузить руки в эти волосы, ощутить их струящуюся тяжесть и прижаться к этим тонким губам с изогнутыми уголками, к носу с горбинкой, как у ацтекского божества, на смуглом, неповторимом своей древней, языческой красотой инфернальном лике. Чтобы почувствовать это гибкое тело – наверняка гибкое и яростное, как у пантеры! – чтобы его руки обвили меня, чтобы душили в объятиях, обдавая пляшущим огнем…
Меня спасло какое-то звяканье, и я заставила себя перевести глаза на пустое кресло с демоническим «индейцем» по соседству. Дальше стояли Сале и конюх – рядом с Рейно, уже сидевшим справа от меня. Не поднимая головы, он выравнивал приборы у своей тарелки.
– Присаживайтесь, господа, – пролепетала я и заметила, как Рейно, шумно выдохнув, поправил свою мнимо выпавшую прядь. – Давайте будем знакомиться по мере беседы! – После обмена улыбками с Жишонгой и Жан-Пьером эта фраза получилось у меня уже гораздо увереннее.
Задвигались стулья, все оживленно стали усаживаться: повар тут же оказался у моего кресла и, проворно повернув крутящийся диск стола, схватил с него какой-то графин.
– Позвольте быть вашим личным сомелье, мадам метресс!
– Миледи! Невежда! – оборвал его конюх, с кокетливым подобострастием косясь на меня. – Миледи – вот как надо обращаться к нашей госпоже!
– Миле… – удивительно послушно начал Жан-Пьер.
– Нет! – Я дернула его за рукав. – Отныне я назначаю вас, мсье Миракло, своим личным кравчим и дарю вам привилегию именовать меня «мадам метресс»! – И с презрением взглянула на конюха.
Этот сплетник скривил губы и, все же галантно кивнув мне, улыбнулся. Но я не могла не отметить, что он – очень импозантный мужчина и совершенно преобразился во фраке: этакий знающий себе цену и привыкший к толпам поклонниц оперный бас, а вовсе не нелепая деревенщина, как показалось мне при первой встрече.
А тем временем повар уже целовал мою правую руку, благодарил и умолял называть его «просто Пьеро». Левой же завладел Глиссе и, с поцелуем пощекотав ее усами, замурчал:
– О несравненная госпожа! Чем же мне, недостойному смертному, тоже заслужить столь высокую милость?
По приглушенному гомону за столом я понимала, что все мой поступок одобрили и с повышенным интересом наблюдают за развитием сюжета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21