Я бы хотел, чтобы ты как можно скорее съехала отсюда.
– И ты можешь так вот все оборвать?!
– Я имею дело только с честными людьми. Тебе я больше не доверяю.
Элен задумчиво кивнула:
– Хорошо. Я немедленно упакую свои вещи. Понадобится не больше получаса. Потом вызову такси и поеду в гостиницу.
– Не забудь вот это. Они твои!
Граф сгреб с буфета драгоценности и запустил ими в Элен. Несколько бриллиантов попало прямо в нее, другие рассыпались по ковру. Элен посмотрела на графа, потом на драгоценности и уже хотела, было уйти, но какой-то внутренний голос подсказывал ей, что украшения надо забрать. «Больше года ты всецело была в его распоряжении, – стучало в висках. – Он безраздельно владел тобой. Ты даже носила под сердцем его ребенка и позволила вырвать его из себя. Из-за этого случая ты больше никогда не сможешь иметь детей. Уж что-что, а эти драгоценности ты заработала». Элен опустилась на колени, и не торопясь, стала их собирать. Подобрав последнюю сережку, она в упор взглянула на графа. Тот только молча наблюдал за ней. Поднявшись с колен, она с достоинством выпрямилась и пошла наверх укладывать вещи.
На следующий день она отнесла все драгоценности к «Ван Клифу и Апелю», где получила за них хорошую цену. Положив деньги в банк на депозит, Элен подыскала себе маленькую квартирку на весьма респектабельной улице Поля Валери, неподалеку от авеню Фоша.
Глава 4
Через неделю Жак уже принялся за съемки для «Л'Офисьель». Для осуществления своего замысла он снял квартиру на авеню Фоша. Кроме Элен, там присутствовали еще двое мужчин в смокингах явно английского пошива (пришлось-таки французам, всемирно признанным гениям в деле конструирования женской одежды, признать, что в создании мужского гардероба англичанам нет равных). Один из мужчин должен был играть роль любовника Элен, второй – роль ее мужа.
Выйдя из кабинета, который использовался как комната для переодевания, Элен остановилась на пороге гостиной. Жак сидел в кресле, ее «любовник» и «муж» вынуждены были стоять, чтобы не смять смокинги. Мужчины разом уставились на модель. На ней был новейший образец вечернего платья от Одиль Жоли: открытого, с лифом без бретелек и узкой, обтягивающей бедра юбкой до середины икр. Все было расшито блестками и горным хрусталем, которые, сплетясь в причудливом узоре, сверкали всеми цветами радуги.
Жак, не торопясь, встал с кресла и жестом пригласил Элен приблизиться. Посреди комнаты он также жестом остановил ее. Затем несколько раз обошел вокруг, остановился, нахмурился и задумчиво погладил подбородок.
– Красивое платье, – выдавил он, наконец.
– Одиль Жоли считает, что это платье достойно персидской принцессы, – отозвалась Элен, подходя к зеркалу между двумя высокими окнами и критически оценивая свой вид. Каждый раз, когда она поворачивалась, ее тело вспыхивало миллионами бриллиантов. – Тебе не нравится, – внезапно заключила она.
– Сними его, – попросил Жак. – В нем ты выглядишь как воин-самурай. Позже мы пораскинем мозгами и решим, как исправить ситуацию.
Пожав плечами, Элен покорно вернулась в кабинет. Она переоделась в белый шелковый халат, затянула пояс и вернулась в гостиную.
Жак посмотрел на нее и кивнул:
– Вот это подходит больше.
– Уж, не в этом ли ты собираешься ее снимать? – недоверчиво воскликнул один из мужчин.
Внезапно Жак возбужденно прищелкнул пальцами.
– Есть! – воскликнул он. – И как я раньше не додумался?! – Он расплылся в улыбке и, развалившись в кресле, заложил руки за голову.
– Ну?– потребовала Элен, уперев руки в бока.
– Мы сделаем неслыханное, – сказал Жак. – Вместо того чтобы наряжать тебя, мы нарядим их. Женщины ведь любят, когда их мужчины хорошо одеты. Мы сошьем для «мужа» и «любовника» еще несколько новых смокингов, по смокингу для каждой сцены, но таких, чтобы они не отвлекали внимания от главного действия.
– Что я скажу Одиль Жоли? – Элен нервно заходила по комнате. – Она оказала мне честь, разрешив сниматься в этом платье!
– Придумай что-нибудь подипломатичнее, – ответил Жак. – Ты занята сегодня вечером?
– Это мое личное дело, – огрызнулась Элен.
– Естественно, но у меня самые благородные намерения. Я приглашен на прием и хочу предложить тебе составить мне компанию.
Дом, по мнению Элен, был построен в семнадцатом веке, а родословные большинства гостей, по всей вероятности, уходили корнями еще глубже. Здесь были послы, кинозвезды, политики, промышленники, художники и финансисты. Гости толпились в холле, разгуливали по гостиной, концертному залу и солярию.
– Жак! – позвала элегантная, средних лет женщина с худощавым лицом, когда они осторожно пробирались сквозь толпу собравшихся.
Она величаво подняла свою худую, украшенную драгоценностями руку, и Жак, согнувшись в поклоне, галантно поцеловал ее.
– Ты все время скрываешься, противный мальчишка, – надув губки, упрекнула она Жака.
– Разрешите представить вам мою новую модель Элен Жано, – улыбнулся в ответ Жак. – Элен, это наша милая хозяйка, виконтесса де Севинье.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Элен и словно завороженная уставилась на виконтессу.
Она читала о де Севинье во всех светских хрониках. Их считали одними из самых богатых людей Франции. Старый виконт был финансистом, а виконтесса – непременной участницей всех вечеров, хозяйкой постоянных приемов и владелицей шикарного бутика одежды и ювелирных украшений. Кроме того, она занималась оформлением интерьера – исключительно для друзей, сооружала замысловатые прически только себе и прославилась как своего рода кутюрье ведущих домов моды, по требованию которого модельеры преображали свои великие творения. Просто виконтесса от природы обладала безупречным вкусом.
– Жак – необыкновенно талантливый молодой человек, – обратилась виконтесса к Элен. – Его фотографии – произведения искусства. И к тому же он очень красив. Половина женщин Парижа лежит у его ног. – Виконтесса пригубила шампанского.
– К сожалению, он предпочитает ходить по общественным туалетам, чтобы найти себе партнершу для постели, – проговорил кто-то сзади заплетающимся языком.
Лицо виконтессы под тщательно наложенным макияжем побледнело. Разговоры разом стихли. Взгляды гостей устремились на любопытную троицу. Некоторые в смущении поспешили отойти. Жак густо покраснел. Виконтесса и Элен повернулись на голос. Перед ними, невинно улыбаясь, стоял Юбер де Леже.
Элен едва не стошнило от отвращения. Она меньше всего ожидала встретить здесь Юбера, а уж его бестактное высказывание звучало и вовсе омерзительно.
– Я сказал что-нибудь не так? – искренне удивился Юбер.
– Ты ублюдок, – выдохнул Жак, стараясь не терять самообладания. – Погоди же, я до тебя доберусь. – Жак угрожающе сжал кулаки.
Элен быстро схватила Жака за руку.
– Подумать только, какие мы храбрые! – с издевкой проговорил Юбер. Он посмотрел на виконтессу и недоуменно пожал плечами. – При столь огромном скоплении гостей всегда существует риск, что к тебе могут проникнуть всякие извращенцы. Вы прощены, мадам.
Оставив Юбера без ответа, виконтесса взяла Элен и Жака под руки.
– Думаю, следует поторопиться, чтобы отдать дань уважения нашему почетному гостю, – сказала она и тотчас извинилась перед ними за поведение Юбера: – Он ведет себя хуже деревенщины!
Где-то посреди зала виконтесса остановилась.
– Вот он, наш дорогой гость, – проговорила она и осторожно «извлекла» из толпы седовласого старичка. – Станислав, дорогой! – воскликнула она, целуя его в щеку.
Элен, взглянув ему в лицо, узнала в нем всемирно известного пианиста. Она уже видела его однажды в Опере, когда они с графом сидели в ложе.
– Станислав, мне хотелось бы познакомить тебя с моими друзьями. – Виконтесса представила ему молодых людей: – Элен Жано и Жак Рено.
Старичок добродушно улыбнулся и поклонился им обоим, а Элен, целуя руку, сказал:
– Я в восторге от встречи с вами, мадемуазель. – Его теплое дыхание коснулось ее кожи.
Элен словно онемела. «Какой он маленький и сморщенный, – подумала она. – Странно, что такой щупленький старичок покорил весь мир». Впрочем, Элен не могла не заметить его красивых рук с длинными пальцами и коротко подстриженными ногтями. Он был по-своему очень привлекательным; даже венчик седых волос у него на голове выглядел как королевская корона. Его темные глаза под густыми седыми бровями оживленно блестели.
– Мадемуазель Жано – модель, – пояснила виконтесса. – Она только что снималась для «Вог», а фотографировал месье Рено.
– Наверняка великолепные получатся фотографии, – с улыбкой заметил старичок. – С такой-то очаровательной моделью! Думаю, месье Рено они удались, если, конечно, он не забыл зарядить пленку.
– Надеюсь, – рассмеялась Элен. – Он заставил меня свеситься вниз со второй площадки Эйфелевой башни.
– Жак! – в ужасе воскликнула виконтесса. – Неужели случай с Нотр-Дам так ничему тебя и не научил? – Виконтесса как завороженная смотрела на Элен. – Не представляю, как вы вынесли такое. Вы, должно быть, очень храбрая. Лично я даже по лестнице с трудом поднимаюсь. Такая вот ужасная трусиха.
– Сомневаюсь, моя дорогая, – возразил Ковальский. – Для меня вы самая отважная на свете женщина.
– Пожалуйста… – запротестовала виконтесса. Пианист поднял веснушчатую руку, призывая к вниманию.
– Во время войны она спрятала в своем замке тринадцать сбитых американских пилотов и две еврейские семьи. И представьте, в это же самое время нацисты оккупировали другое крыло того же самого здания! Она целых три года прятала нас прямо у них под носом!
– Она прятала вас? – удивилась Элен.
– Мою семью и еще одну. Она очень храбрая, не правда ли?
Элен с еще большим уважением посмотрела на виконтессу. Она казалась такой хрупкой и изящной, что в ее героизм верилось с трудом. Впрочем, глаза де Севинье светились решимостью. В них угадывались непреклонность, сила и твердый характер. И, однако, надо обладать большим мужеством, чтобы при таком социальном положении и благосостоянии поставить на карту свою жизнь ради спасения других: слишком уж многое она теряла.
– А как же ваша игра на рояле? – спросила Элен Ковальского. – Говорят, пианисты должны практиковаться по нескольку часов в день. Вам, должно быть, пришлось после войны начинать все с самого начала?
Старичок улыбнулся:
– Нет, я беспрерывно играл все три года. Виконтесса была настолько добра, что демонтировала клавиатуру своего «Бехштейна». Она приносила мне ее посреди ночи, и я мог практиковаться сколько душе угодно.
– Подумать только! – добавила виконтесса. – Иметь под своей крышей всемирно известного пианиста и не слышать ни единого звука! Неслыханная жестокость по отношению ко мне – ведь я так люблю слушать, когда он играет!
Элен кивнула и нежно улыбнулась Ковальскому:
– Наверное, и для вас это было ужасно.
– Видите ли, я все прекрасно слышал. Не забывайте, что Бетховен сочинял музыку, будучи глухим. Думаю, я тоже смог бы играть в таком состоянии. Потерять слух, конечно, ужасно, но еще хуже – утратить свой дар пианиста. Вот это катастрофа. Слава Богу, этот дар пока со мной.
– Идемте, идемте. У нас сегодня прием, – упрекнула их виконтесса. – Что скажут гости, если мы будем так долго предаваться грустным воспоминаниям?
– Вы правы, – отозвался Ковальский. Внезапно глаза его вспыхнули. – А рояль у вас настроен?
Виконтесса затаила дыхание и недоумевающе подняла на него глаза.
– В самом деле, Станислав, не стоит… – Он жестом прервал ее.
– Я с удовольствием сыграю несколько произведений. Виконтесса была в восторге. Своей выходкой Юбер чуть было не погубил вечер. Игра Станислава Ковальского не только сгладит впечатление, но и сделает прием у нее гвоздем сезона.
– Вы же знаете, это совсем необязательно, – возразила она, в душе надеясь, что он все-таки сыграет.
– Именно поэтому я и буду играть, – ответил старичок. – Для вас я готов на все.
Виконтесса хлопнула в ладоши. В комнате мгновенно воцарилась тишина.
– Как вам известно, месье Ковальский – наш почетный гость, – объявила она чистым, мелодичным голосом. – Мне нет нужды говорить вам, что все билеты на его благотворительный концерт распроданы на два месяца вперед, и вот сегодня он решил оказать нам большую честь… – Виконтесса сделала многозначительную паузу. – Если вы проследуете в музыкальный салон…
Гул восторженных голосов прокатился по залу.
– Доставьте мне удовольствие сопровождать вас обеих в музыкальный салон, – поклонился Ковальский виконтессе и Элен.
– С радостью, – ответила виконтесса, ни секунды не колеблясь.
Элен бросила извиняющийся взгляд на Жака, в то время как Ковальский подхватил их с виконтессой под руки. Гости столпились перед большим роялем. Ковальский сел, улыбнувшись Элен, встряхнул руками, задирая манжеты, осторожно опустил руки на клавиши и вдохновенно начал «Балладу соль-минор» Шопена. Мелодичные ноты звучали с воздушной легкостью; тема лилась легко и свободно. Элен неотрывно смотрела, как пальцы мэтра порхают по клавишам, то замедляя темп, то снова ускоряя его. За роялем он словно вырос, стал прекрасным и значительным. Он был похож на укротителя львов, только львом его был рояль. Музыка лилась и стихала, завихрялась и искрилась, пока не прозвучал последний, заключительный аккорд. Но Ковальский не остановился, а сразу перешел к исполнению Шуберта.
Элен была в восторге. Музыка, прекрасная музыка! Она завораживала, вихрем проносилась в голове – и вот, наконец, крещендо.
Гости, на мгновение, онемев от восхищения, тут же разразились шквалом аплодисментов.
Улыбнувшись, Ковальский слегка поклонился, а затем заиграл «Серенаду кукле» Дебюсси. Играя, он глаз не сводил с Элен. Она же слушала, словно под гипнозом: дыхание ее участилось, по коже поползли мурашки. У нее было такое чувство, что он играл только для нее. Аплодисменты прозвучали как удар грома. Пианист встал, вежливо поклонился и взял руку виконтессы.
– Не знаю, как вас и благодарить за такой щедрый подарок, Станислав, – растрогалась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41