Глава 15
Старомодная ванная бабушки Пенелопы изумила меня. Я долго экспериментировала с ней, прежде чем разобралась, что к чему. Сама ванна была огромной, чтобы наполнить ее, надо было ждать полдня. А еще не было привычного душа на стойке, а было какое-то древнее приспособление из резины, наподобие огородного шланга для поливки, который приходилось держать в руке, и только вам кажется, что вы настроили нужную температуру воды, как все вдруг отключается. Я долго ругалась, потому что шампунь попал мне в глаза. Наконец набрала ванну и блаженно улеглась в ней. И мне в голову пришла гениальная мысль.
– Боже правый! – воскликнула я. – Джереми мне не двоюродный брат.
Я села, точно молнией пораженная, расплескав на пол воду. Я пробежалась мысленно по его образам, запечатленным в памяти на манер колоды карт. Мне стало стыдно, так стыдно, хотелось закрыть глаза.
Во-первых, эти детские игры в шпионов, из-за которых мне было с ним так комфортно, и я чувствовала себя в безопасности рядом. Он лицезрел меня в самых глупых ситуациях. Но это еще ничего по сравнению с тем, что я ему наговорила намедни: о моей личной жизни, о моих мужчинах, о моем разрыве с Полом и не только это. Все это были праздные разговоры с двоюродным братом – все равно что незнакомцу в поезде покаяться. Я была уверена, что это никак не помешает в моих будущих любовных похождениях. Но такие вещи не будешь рассказывать обычному мужчине, с которым еще предстоит общаться.
– С ума сойти! – говорила я каждый раз, когда вспоминала очередное признание о своей личной жизни. – С ума сойти! – повторяла я.
И дело ведь даже не в том, что я говорила, а как я это делала! Каким тоном, с какими жестами.
– Вот дура! – сказала я вслух.
Мой голос эхом прокатился по большой прихожей двоюродной бабушки Пенелопы. Я вылезла из ванны, обернулась полотенцем и, мокрая и несчастная, поплелась в спальню.
На туалетном столике стояла стилизованная фотография молодой бабушки Пенелопы в серебряной рамочке. Фотография выглядела так, словно ее сделали в студии, поскольку бабушка сидела, как модница тридцатых годов, в обтягивающем вечернем платье, с бриллиантовыми серьгами. Она смотрела как будто прямо на меня.
– Соберись, тряпка, – велела я себе.
Я вздохнула полной грудью. Пора было переменить свое отношение к происходящему, пора перестать ходить на цыпочках по квартире, которая уже принадлежит мне. Бабушка Пенелопа оставила ее нам, чтобы мы здесь жили. А мама хотела, чтобы квартира досталась мне. Раньше мне было неведомо чувство роскоши, но раз уж счастье привалило, нужно быть благодарной и приложить усилие к тому, чтобы измениться. И первое, что я хотела изменить в себе, – это перестать сходить с ума и мучиться попусту.
Я открыла чемодан и оделась.
И как раз вовремя. В дверь позвонили. Звук был гулкий и торжественный. Поначалу я даже подумала, что это Джереми пришел извиниться за свое поведение во Франции. Но это оказался Руперт, который привез на подпись бумаги от Гарольда. Я пригласила его в библиотеку. Впервые в жизни у меня была библиотека, куда я могла пригласить гостя.
– Это все по поводу передачи прав собственности, – объяснил Руперт. – По праву наследования вашей матери и от нее вам. Бумаги не имеют силу без вашей подписи. Я прикрепил приблизительную оценочную стоимость имущества.
– Отлично, – кивнула я. – Кофе хотите?
Но Руперт покачал головой и сел, готовый терпеливо ждать. Он принес снизу почту, ее все еще доставляли двоюродной бабушке Пенелопе, и не спеша просматривал газеты, хотя я подозревала, что он относился к той породе людей, что прочитывают все регулярные издания к семи утра.
Я села за стол и внимательно изучила все документы. Родители отправили мне письмо по электронной почте, в котором заверяли, что их юрист просмотрел бумаги и дал добро, а также, что мама действительно хочет переписать все на мое имя, чтобы после ее смерти у меня не возникло никаких осложнений с наследованием. Я решила, что перезвоню им попозже, когда в Лондоне будет день, а дома утро. Мне не терпелось лично рассказать им о Джереми. Кто-то – наверняка Руперт – поставил галочки везде, где я должна была подписать, что я и сделала ручкой двоюродной бабушки Пенелопы.
– Свою приблизительную оценку мебели я вышлю чуть позже, – сказала я ему, передавая подписанные бумаги.
– Превосходно! Гарольд просил передать, чтобы вы не торопились. Важна точность, а не спешка, – ответил Руперт и подобрал портфель. Из него он извлек еще один конверт. – Здесь, кстати, есть список телефонов, которые могут вам понадобиться. А еще к вашей двоюродной бабушке ходила горничная, которая будет прибирать завтра, если, конечно, вы не отмените ее визит.
Я решила, что не мешает проветрить здесь все и стереть с полок печальную пыль прошлого. В списке телефонов Руперта я нашла номера такси, продуктового рынка, больницы, полицейского участка; в конверте также лежала карта Лондона, на которой были отмечены улицы, план метро и расписание поездов.
Я поблагодарила Руперта, и он удовлетворенно склонил голову.
– Рад помочь, – сказал он.
Я проводила его до парадной двери и осталась посмотреть, как он садится в свой крохотный, но дорогой немецкий автомобиль. Джереми наверняка знает, что это за модель. Что за свинство бросать меня так, даже если вся его жизнь перевернулась!
После того как Руперт ушел, дом погрузился в гробовую тишину. Здесь было еще лишь две квартиры, одна на первом этаже и одна этажом выше. Руперт сказал, что в обеих квартирах живут пожилые пары. Я ни разу не слышала их – видимо, они ложились и вставали намного раньше меня. Дом с его толстыми стенами был совершенно звуконепроницаемым. Я слышала лишь свои шаги по отполированному деревянному полу да стук ходиков в библиотеке. Я с важным видом вернулась в библиотеку и села за стол, чтобы прочитать перечень имущества, находящегося в квартире двоюродной бабушки Пенелопы.
Библиотека была чудесной комнатой, особенно когда ее заливало утреннее солнце. На маленьком столе орехового дерева было все необходимое для того, чтобы написать письмо: бледно-розовая бумага, скромные, но очень милые ручки, золотой нож для вскрывания конвертов в кожаном футляре малинового цвета, даже марки в крохотной золотой чашечке. Настольная лампа в черно-золотых тонах хорошо освещала рабочее место. Соответствующей раскраски кресло хорошо держало спину. Стоило мне поднять взгляд от бумаг и посмотреть на зеленые верхушки деревьев и убегающую вдаль старую улицу за окнами эркера, как меня охватывало чувство, что я осуществила свою заветную мечту и попала на машине времени в Лондон меж двух мировых войн.
Вскоре список Руперта захватил меня полностью. Он перечислил практически все, что находилось в квартире бабушки. Его скрупулезность дошла до того, что он внес в список расчески с туалетного столика в спальне. В дополнение к списку мебели, посуды и кухонного оборудования он составил перечень одежды и личных вещей, включая фотографии. Он оставил место в каждой строке, чтобы я оценила вещи, но внизу он сделал приписку, в которой объяснил, что все вещи, по его приблизительной оценке, стоят не меньше ста пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Мы с Джереми решили, что мебель на вилле стоит примерно триста пятьдесят тысяч. Гараж и все его содержимое трудно было оценить, поэтому мы решили заняться этим позже. Да еще сама вилла, несмотря на требующийся ремонт и устаревшие удобства, благодаря своему расположению… я бы оценила ее не меньше двух миллионов девяноста тысяч фунтов, что около четырех миллионов долларов. Не мудрено, что Ролло хочет обжаловать французское завещание.
Я откинулась в кресле и оглядела притихшие апартаменты. Было что-то пугающее в том, как я подводила итог чьей-то жизни со списком вещей в руках. Чужие люди холодно оценивают твои любимые вещи, а ты и возразить не можешь. И хоть Джереми и предупреждал меня не романтизировать ситуацию, меня не покидало ощущение, что не просто так двоюродная бабушка Пенелопа экзальтированным жестом оставила мне старую машину и опосредованно, через маму, прекрасную квартиру в Лондоне. Она ведь едва меня знала, и все же если бы я была светской дамой без своих детей, то мне, возможно, тоже захотелось бы вложить немного мудрости в головку маленькой племянницы, да еще тезки. Но что же она пыталась сообщить мне?
Я посмотрела на стул у окна. Окно напомнило мне об окне в доме двоюродной бабушки Берил в Корнуолле. В то лето, когда мы приезжали к ней, я любила сидеть у него. И вот однажды я свернулась в кресле у того окна. Почему-то я была в доме одна. Я взяла книжку мрачных сказок и углубилась в историю про бедную маленькую девочку, которая воодушевилась приглашением на бал от принца. Она сделала красивое платье и приготовилась идти. Но ее домочадцам стало завидно, они сказали ей, что приглашение пришло по ошибке, и не дали ей коня и карету, так что бедняжке пришлось идти пешком до города, где находился замок. Ее красивое платье испачкалось и порвалось, а туфли стерлись о камни мостовой. Но это было еще не самое страшное. Дорога отняла столько времени, что к тому моменту, как она дошла, она была уже не девушкой, а пожилой женщиной. Ей целая жизнь понадобилась, чтобы добраться до замка. Принц женился, и у него был сын, и он устраивал бал уже в его честь. Пожилая женщина, сжимая в руках приглашение, слушала, как потешается над ней стража. Она опустилась на ступени дворца. Зазвучала музыка, и, глядя в вечернее небо, она решила, что это принц приглашает ее на танец, хотя скорее смерть звала ее с той стороны звезд…
Я была в том нежном возрасте, когда легко впадаешь в меланхолию, поскольку уже поняла, что у жизни есть темная сторона. Может, в тот день лил дождь или тоска и одиночество охватили меня в этом продуваемом ветрами доме в чужой стране, но я расплакалась из-за того, что жизнь сыграла такую злую шутку с невинным человеком.
За этим занятием и застала меня двоюродная бабушка Пенелопа. Сначала мое состояние ее развеселило, позабавило, и я не стала ничего ей объяснять. Но она легко разговорила меня. И в отличие от большинства взрослых она не стала говорить мне, что это лишь сказка. Она выслушала меня до конца с задумчивым видом и сказала:
«Ненавижу, когда они такие сказки пишут. А ты? Наделяют тебя большим сердцем, а потом наказывают за это. Не расстраивайся, милая Пенни. Тебя ждет совсем иная судьба. Я уверена в этом. – Я посмотрела на нее с сомнением, и она добавила мягко, но строго: – Родная моя, я никогда не ошибаюсь в таких вопросах».
Она сказала это таким простым тоном, лишенным всякой торжественности, что день вдруг стал самым обыкновенным, как это случается только в детстве, и я никогда не вспоминала о нем до этой минуты.
Но сейчас я увидела все как наяву и поежилась. Я как будто услышала ее голос, видимо, от того, что тихо сидела в ее доме у окна.
– Спасибо, бабушка Пенелопа, – сказала я искренне.
Мой голос эхом разнесся по комнате. Меня посетила мысль, яркая, как всегда, что моя жизнь в буквальном смысле слова сделала новый удивительный поворот. Мне казалось, что единственным способом отблагодарить двоюродную бабушку будет наслаждаться жизнью и каждым прожитым днем. Мне вспомнились слова Гарольда, когда он говорил мне, чтобы я не отрешалась от настоящей жизни. И это напомнило мне о том, что я должна кое-что сделать. А отсюда, из Лондона, проводить свои исследования мне было куда проще, чем из крошечной квартирки в Нью-Йорке.
К примеру, я пыталась найти один портрет, авторство которого приписывается художнику по имени Бартоломео Венето. Раньше считалось, что на портрете изображена Лукреция Борджиа, но позже эксперты сочли, что на портрете изображена совсем другая женщина. И тем не менее это был единственный художественный образ Лукреции, на который можно было сослаться. Я выяснила, что портрет выставлен одной из экспозиций Лондонской национальной галереи. Мне захотелось увидеть его своими глазами. Один взгляд на подлинник стоит сотен фотоснимков и десятков часов, проведенных в библиотеках. А Руперт облегчил мне задачу своей картой, на которой было отмечено все необходимое.
Я встала с чувством вдохновения, взяла свою записную книжку, сумку и куртку и направилась к двери.
Я вышла на улицу и спустилась по зеленой от листвы, залитой солнцем улице к метро и доехала до станции «Чаринг-Кросс», а оттуда вышла прямо к Национальной галерее, тщательно избегая заманчивые достопримечательности Лондона. Я прошла сразу в зал, посвященный эпохе Ренессанса, стараясь не обращать внимания на прекрасные произведения других коллекций.
Но мимо выставки работ Леонардо да Винчи я пройти не смогла. Ведь он был военным инженером и работал на брата Лукреции, Чезаре. Я знала, что здесь хранятся знаменитые наброски Леонардо, среди которых был эскиз картины «Дева с младенцем и Святая Анна со Святым Иоанном Крестителем», написанный мелом, и сделан он был примерно в то же время, что и портрет Лукреции, написанный в 1506 году. Шедевр Леонардо хранился столетиями, но несколько лет назад его испортили здесь, в Лондоне. Кто-то пришел в галерею и просто выстрелил в него из пистолета. Но эскиз восстановили. О нем любят спорить критики, которые никак не могут договориться, кто же на самом деле изображен на картине: либо это действительно святая Анна, мать Марии, но тогда почему она выглядит едва моложе самой Марии, либо это Елизавета, мать Иоанна Крестителя. Я стояла и любовалась этим шедевром вместе с другими почитателями, туристами и студентами. Затем я добросовестно нашла свою Лукрецию.
Вот она передо мной, в черной бархатной шали с золотой оторочкой и со сверкающим ожерельем из драгоценных камней на шее. На лбу у нее диадема из прекрасных бриллиантов, а на голове тюрбан с венком из листьев. Она походила на богиню весны из древней мифологии.
Ее грудь вызывающе выставлялась из шали, а рука держала прелестный цветок. Лукреция смотрела на меня. Я смотрела на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36