— Янек сердитый, оттого что нам приказали не к Одеру ехать, — напомнила Лидка и поморщилась, увидев, что делает Саакашвили с бескозыркой. — Зачем тебе это?
— Бляшки не нужны, — Григорий швырнул их на землю, — а остальное может пригодиться. Хотя бы сапоги чистить. — Он выжал воду из голубого сукна бескозырки и сунул его в карман куртки.
Они миновали орудийный окоп, и глазам их открылся приморский пейзаж: до самого горизонта тянулись поля с темными участками свежевспаханной земли, а на них зеленели передвигающиеся фигурки работающих на пахоте уланов. Очертания окрестностей были волнистые, ближе к морю темнели группы деревьев, на горизонте чернел лес, серебрились под лучами солнца озерки.
— Сюда обязательно понаедут дачники, — сказала Лидка. — Здесь не только воздух здоровый, а вообще красиво.
Ближе к шоссе краснела крупная усадьба из нескольких строений, огороженная кирпичной стеной, выщербленной пулями. Усадьба вместе с орудием на дюне представляла узел сопротивления: в стенах были пробиты амбразуры, между домом и коровником установлены заграждения, отрыты окопы и ходы сообщения.
По подворью расхаживали уланы. Двое у колодца поили коней. Третий в деревянном корыте стирал портянки, а уже выстиранную рубашку повесил на маховое колесо корморезки. У ворот, выходящих на шоссе, стоял «Рыжий». Две головы выглядывали из люков его башни.
— Ой, батюшки, мне ведь на дежурство уже пора! — крикнула Лидка, взглянув на часы, и побежала к зданию, над крышей которого на шесте торчала радиоантенна.
Подходя к танку, Григорий услышал, как Елень поучает Черешняка:
— Берешь рукой, значит, поднимаешь до подбородка и загоняешь снаряд в ствол плечом с полоборота.
Все это он показал жестами.
— Одной рукой тоже можно, — упирался Черешняк.
— Ну что за дурень! — вздохнул Густлик, обращаясь к Григорию, а потом опять сердито стал объяснять: — Я ж тебе говорю, дурила ты чертов, как нужно: в танке сто снарядов и сто раз нужно пушку зарядить. Потому и заряжать надо с силой, всем плечом, а то у тебя рука будет отваливаться. Если раз опоздаешь, то не ты один, а все мы к святому Петру на небо попадем.
Григорий взглянул на два грузовика с солдатами, проехавших по шоссе, и решил присесть на досках, сложенных вдоль ограды, где на солнце грелся Шарик.
— Ну что, старик… — протянул он руку, чтобы погладить собаку, но Шарик неожиданно оскалил зубы и угрожающе зарычал. — Что это с тобой?
— Со мной? — спросил Густлик.
— Да нет… Шарик совсем сдурел.
Саакашвили пересел от собаки вправо, и овчарка отвернула морду в другую сторону, заскулила дружелюбно, подползла к Григорию и подставила голову, чтобы ее погладили.
— К орудию! — приказал Черешняку Густлик.
Оба исчезли в башне, через открытые люки долетали голоса и звон металла.
— Осколочным заряжай!
— Готов!
— Разряжай… Бронебойным заряжай!
Саакашвили закрыл глаза и, слушая слова команд, грелся на солнце, отдыхал. Пожалуй, у него было на это право, потому что едва закончился большой переход от Гданьска и почти до самого Щецина, как он старательно осмотрел весь танк и сделал все, что требовалось. Вот только эти траки… Надо было бы найти в окрестности разбитый Т—34 с новыми, мало изъезженными гусеницами, снять несколько звеньев, привезти и заменить… И верно, надо привезти, ведь когда теперь Вихура вернется.
На шоссе показался грузовик и, как назло, остановился у ворот, рокоча мотором. «Вихура, точно Вихура», — подумал Григорий и продолжал сидеть, не открывая глаз, чтобы увидеть его как можно позже. А тем временем из машины вылез высокий мужчина в куртке с бело-красной повязкой на рукаве, в сапогах и, подойдя к воротам, прочитал надписи, выжженные на досках: «Хозяйство Калиты», «Хозяйство Коса».
— Вы к кому, гражданин? — спросил часовой.
— К сыну.
Григорий узнал по голосу Веста. Он тут же вскочил и торжественно крикнул, подняв руки вверх:
— Ваша! Ваша!
Он бросился навстречу Весту вместе с Шариком, следом за ним — Густлик, потом Томаш. Едва они успели поздороваться с поручником, как, встревоженный криками, из здания выбежал Янек и бросился отцу на шею.
— Надолго приехал?
— Я подвез оперативную группу, чтобы сразу, как только Щецин будет освобожден…
— Значит, ты остаешься с нами! — обрадовался Янек.
— В моем распоряжении всего лишь пятнадцать минут. Я должен вернуться в Гданьск. А потом опять приеду…
Отец с сыном направились к дому, а остальные члены экипажа остались на месте. Густлик придержал грузина за руку, чтобы он не шел за ними. Только Шарик, не скрывая своей радости, прыгая, побежал следом за Косами.
В приоткрытое окно выглянула Лидка с наушниками на голове.
— Добрый день! — радостно приветствовала она отца Янека, высунув руку.
Янек из-за спины отца знаками показал, чтобы она спрятала янтарное сердечко, которое на черной ленточке висело у нее на шее.
— Ой! — Девушка наморщила брови и спрятала кулон под воротник.
— Форма не платье, а солдат не елка, — буркнул Янек ей вполголоса. — Не было никакого приказа?
— Нет, только немцы где-то близко вызывают: «Херменегильде, комм».
— Запиши, — приказал Янек и, открыв двери, пригласил отца в дом.
Из-за дверей конюшни всю эту сцену наблюдал Феликс Калита. На своих кривых ногах он зашагал по направлению к часовому. Тот, увидев командира эскадрона, вытянулся по стойке «смирно». Он почувствовал себя, как муха, попавшая в паутину.
— На посту стоишь, сынок?
— Так точно, гражданин вахмистр.
— Без разрешения начальника караула чужих пропускаешь? — ласково спросил Калита и вдруг, побагровев, сразу перешел на крик: — Улан! Такому часовому, как ты, в руки громницу надо давать, а не винтовку! Пиши матери, чтобы она молилась за тебя, потому что я выпущу из твоего живота кишки и на клубок колючей проволоки из заграждения намотаю…
Янек захлопнул окно, чтобы не слышать криков вахмистра. Теперь только видно было, как, заложив руки за спину, переступая с пяток на носки, подофицер читает нотацию своему солдату.
— Хороший парень, но по-другому не умеет, — стал объяснять Янек отцу. — Мы вместе с его эскадроном участвовали в бою, а теперь торчим здесь, считаемся узлом сопротивления в системе противодесантной обороны побережья — уланы, наш танк и пушка с орудийным расчетом. Но тут тихо. Так, иногда появится дым на горизонте, тогда наши самолеты прогоняют корабль, и опять тишина. Скучно.
— А одно то, что вы стоите у моря, разве это не интересно? — улыбнулся отец. — До войны наш орел едва клювом цеплялся за Балтику, Пруссия, как ошейник, горло душила, а теперь… На весь размах крыльев…
— Что в Гданьске?
— Живет город. Предприятия начали работать, в порт прибыли корабли из Кронштадта. Тральщики очищают фарватер к косе Хель. Противолодочные катера гоняются за немецкими подводными лодками, которых на Балтике довольно много шныряет, особенно в вашем районе, между Борнхольмом и Колобжегом…
— Маруся не писала?
— Нет…
Воцарилось короткое молчание. Поняв, что Янек, видимо, тоже не получил письма, отец взял в руки лежавшую на столе книгу и, чтобы сменить тему разговора, спросил:
— Читаешь?
— Зубрю. Боевой устав, потому что я командир. А устав внутренней службы, чтобы вахмистра не злить… Ты когда вернешься?
— Через неделю, фронт в любой день может двинуться, и тогда двинемся мы следом за советскими войсками к Щецину.
— Ты нас не застанешь. Саперы уже давно на Одере, последние части армии тоже к югу двинулись, и только несколько таких крепостей, как наша, осталось тут на песке. — Он недовольно махнул рукой. — Забыли в штабе о «Рыжем».
Отец посмотрел на часы: пора было трогаться в путь. Они крепко обнялись. С минуту стояли неподвижно, а потом быстро направились к двери и вышли во двор.
У самой двери их ждал грузин с письмом в руке, а за ним Томаш с вещмешком, из которого торчало топорище.
— Я бы попросил вас, — начал Григорий, — чтобы вы Хане, той, которая с сестрой на празднике была, лично вручили. Почта плохо работает.
— А само письмо тоже написано по-грузински? — спросил Вест, взглянув на экзотические буквы на конверте.
— Ай вай ме! — Саакашвили хлопнул себя рукой по лбу, забирая обратно сложенное треугольником письмо.
— В следующий раз возьму.
Черешняк, который во время этого разговора вытащил из вещмешка небольшой, но аккуратный топорик, намереваясь переслать его под Студзянки, положил его обратно и отошел к стене.
Вахмистр уже закончил разговор с часовым, но продолжал стоять у ворот, потому что его заинтересовало что-то на шоссе, — он смотрел, заслонив глаза от солнца надвинутым на лоб козырьком фуражки.
— Гражданин поручник, — обратился Янек к отцу, — разрешите представить вам командира разведывательного эскадрона.
— Вахмистр Калита. — Кавалерист вытянулся, отдал честь, затем рукой показал на запад. — Пленные. Наши. Из офицерского концлагеря возвращаются. Пять с половиной лет, как попали в плен…
Он умолк, напряженно вглядываясь в приближающуюся группу людей в шинелях довоенного покроя. Они шли не в ногу, двое вели велосипеды, обвешанные багажом, некоторые несли в руках чемоданчики и узелки.
Когда офицеры поравнялись с воротами, все, кто стоял здесь, отдали им честь, а часовой, вопросительно посмотрев на вахмистра, вскинул винтовку на караул. Те выпрямились слегка, отвечая на приветствие, и вдруг произошло удивительное: Калита, грозный службист, сделал шаг вперед, опустил пальцы от козырька и совершенно гражданским, не военным жестом протянул руку.
— Пан ротмистр! — воскликнул он.
Шедший впереди, слегка прихрамывавший капитан с черными, тронутыми сединой волосами, который нес в руке фуражку с малиновым околышем, остановился. Он смущенно смотрел на ворота, на часового, держащего винтовку на караул, и на здоровенного детину с саблей в черных ножнах на боку, протянувшего ему руку.
Остановились и офицеры, шедшие за первым. Седоватый, все еще не понимая, в чем дело, надел фуражку, отдал честь.
— Домой возвращаемся… — начал он, понимая, что должен что-то ответить, затем замолчал и только тут узнал стоящего перед ним человека.
— Калита… Вахмистр Калита… — тихо произнес он.
Оба обнялись. Ротмистр прижал к груди своего подофицера, а затем отступил на шаг и вполголоса спросил:
— Что вы делаете в этом войске?
— Командую эскадроном. Кончаю то, что мы вместе с вами, пан ротмистр, начали первого сентября тридцать девятого под Мокрой. Начало было хорошее, да вот потом все не так у нас получилось. А теперь мы их бьем. Еще вишни не успеют зацвести, а мы уже коней будем из Шпрее поить.
— А я на Вислу хочу побыстрей.
Вест попрощался с танкистами и, направляясь к своему грузовику, сказал освобожденным из концлагеря:
— Кому по пути, прошу садиться. Вечером будем в Гданьске.
Обрадованные офицеры быстро влезли в кузов через борт, помогая друг другу, погрузили велосипеды, чемоданы и узелки.
— Пан ротмистр, — после минутного раздумья предложил Калита, — останьтесь, пан ротмистр.
— Что вы говорите! Даже если бы я и захотел, кто бы мне позволил?
— Все будет по уставу. Доложим командиру бригады. В Ястрове уже так было, что довоенные офицеры прямо из концлагеря в армию шли…
— Нет, это бессмысленно, — перебил его ротмистр и, прихрамывая, зашагал к грузовику.
Со двора выбежал гнедой Калиты, тронул его лбом в плечо и подвижными черными губами захватил сахар с протянутой руки вахмистра.
— Найдутся конь и сабля, а до Берлина недалеко уже! — крикнул командир эскадрона.
Ротмистр оглянулся в тот момент, когда уже собрался ухватиться руками за борт. На секунду он замер. Товарищи протянули ему руки — хотели помочь подняться в кузов — и вдруг услышали:
— Подайте вещички.
— Остаешься? С ума сошел!
— Передайте жене, что я задержусь здесь…
Медленно, на первой скорости, грузовик, круто разворачиваясь, выезжал на шоссе. Один из офицеров подал ротмистру небольшой чемоданчик. Остальные отдали честь.
По мере того как грузовик набирал скорость, сидевшим в кузове казались все меньше фигуры солдат, стоящих у ворот. Уменьшался и человек в конфедератке с малиновым уланским околышем и в наброшенной на плечи шинели — офицер, который решил задержаться здесь, прежде чем вернуться на Вислу.

Генерал ехал в открытом виллисе, фуражку держал на коленях. Воздушный встречный поток прорывался за стекло, теребил кудрявые волосы. Солнце было впереди, сзади оставался зеленоватый прямоугольник радиостанции и гибкая мачта антенны. В зеркальце он видел быстро догоняющий их газик — машина подпрыгивала на разбитом шоссе, поэтому рассмотреть в зеркало как следует, кто их догоняет, было трудно. Грузовик резко просигналил и на большой скорости обошел виллис.
— Такие гробы — и тебя обгоняют!
— Тише едешь — дальше будешь, — философски возразил сержант за рулем, уже пожилой и серьезный человек.
— А ну-ка нажми. Кажется, это знакомый мне шофер.
Водитель знал, куда он едет, и, конечно, сразу определил, что за рулем этого самого зеленого из всех грузовиков в бригаде сидит «король казахстанских дорог». Но он только улыбнулся и немного прибавил газа. Вихуре надо было приехать раньше и предупредить экипаж, что генерал уже близко. Пусть ребята приготовятся.
Навстречу из-за взгорка, над которым стояло солнце, выскочил грузовик. Генерал бросил взгляд на него, присмотрелся внимательнее.
— А ну-ка потише, — придержал он водителя и, узнав высунувшегося из окна кабины Веста, приказал: — Стой!
Взвизгнули тормоза. Генерал и Вест выскочили из машин, подбежали друг к другу и крепко пожали руки.
— В штабе фронта мне говорили, что ты приехал.
— Я спрашивал о Первой армии, хотел тебя увидеть.
Грузовик и виллис отъехали под деревья. Здесь у перекрестка росли дубы, еще только-только начавшие одеваться в зеленый наряд. Но они были такие старые и раскидистые, что свободно могли укрыть под собой и десять машин. Немецкие самолеты уже несколько дней не появлялись в этих местах, однако привычка маскироваться была сильна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113