— обратился к ним сержант.
— Подальше от курильщиков.
В другом углу, около Зубрыка, Вихуры и Лажевского, младший Шавелло приготовил удобное место, уложив валики от дивана к стене.
— И почему это так? — Огонек заговорила с Константином, как только они уселись. — Нет никого — сердце болит; а когда есть кто — еще сильнее болит.
— Потому что свет устроен глупо, — заявил Вихура.
— На то и сердце, чтобы иногда болело, — ответил Константин.
— Сколько времени? — забеспокоилась Огонек.
— Без пятнадцати двенадцать, — поспешил с ответом Юзек.
— Через четверть часа полночь, — дополнил Зубрык.
— Должны бы уже…
— Что должны, то сделают, — резко перебил девушку Лажевский и, взглянув на нее, добавил: — Ну что ты? Совсем как моя сестра. — Он внезапно замолчал и отвернулся, потому что воспоминание причинило ему боль.
— Самый близкий на свете, — вытирая слезы, прошептала Маруся Константину. — Если целым выйдет из-под земли, я в свою деревню не вернусь, останусь с ним навсегда. Только бы…
— Нет причин нервничать, — произнес Шавелло и сменил тему разговора, чтобы быстрее шло время: — Вот мы с Юзефом тоже в Старе-Свенцаны не вернемся. Судьба, как говорится, историческая. Были на одной границе, а теперь на другой надо селиться. Его пять, мои пять и еще пять за Крест Храбрых. Всего вместе пятнадцать гектаров под пашню, а если бы еще мельницу, хотя бы небольшую… Только такой воды, как у нас, и леса такого нигде на свете больше нет.
На лестничной клетке затопали сапоги бегущих солдат. Вихура выскочил посмотреть.
— Привет, жестянщик, — придержал он за руку одного с катушкой кабеля за спиной. — Куда?
— Пусти, — рванулся телефонист, но, увидев капральские нашивки, сказал: — На крышу тянем, для Старика.
Он бросился вверх по лестнице и успел как раз вовремя, чтобы не получить нагоняя от командира отделения.
— Осталась одна минута, — говорил в это время командир полка, глядя на часы. — Сложные маневры редко удаются. — Он слегка вздохнул.
— Бригада, — приказал в трубку полковник-артиллерист, — доложить о готовности.
В телефонной трубке слышалось журчание отвечающего ему голоса, а рядом пехотинец, глядя в бинокль, говорил:
— Трудно, конечно, но должны начинать сами.
В кругу стекол с черточками и крестиками делений в тысячных долях он видел освещенные блеском пожара руины домов и остатки станционного строения. От большой вывески сохранилась лишь часть, с четкими черными буквами на белом фоне. Два или три раза он перечитал эту покалеченную надпись: «Метро».
Итак, они не дошли. И нельзя предъявить им за это никаких претензий. Он ведь знал, что план составлялся в расчете на невероятность. Пора уже открывать огонь. Артиллерист напрасно тянет.
Черные прямоугольники станционных выходов вдруг осветились, разрыв изверг из них клубы пыли и дыма, как из кратера вулкана.
— Дошли, — радостно прошептал он.
На наблюдательный пункт долетел протяжный грохот разрыва, и пришлось кричать во весь голос:
— Начинай!
— Бригада, залпом, огонь! — приказал артиллерист в трубку.
Раздались звучные выстрелы, будто падали на железные весы картофелины из разорванного мешка, а минуту спустя площадь вокруг вокзала покрылась вспышками и раскаты разрывов переросли в непрерывный гул.

На первом этаже не видели вспышки, но, как только дрогнула земля и в лучах светильника закружилась пыль, все бросились к окнам. Вихура и младший Шавелло принялись торопливо долбить ломами потрескавшиеся кирпичи. Не прошло и минуты, как они бросили свой инструмент и, тяжело дыша, отступили к стене. Замурованные еще минуту назад, окна стали теперь воротами для атаки штурмовой группы.
Солдаты стояли тесно прижавшись друг к другу, с оружием в руках, готовые по первому знаку броситься вперед.
Зубрык вытирал потное лицо и шею полотенцем, которое достал из кармана.
— Есть? — спросил он Вихуру, дополняя слова жестом.
Капрал достал из кармана плоскую фляжку и протянул ему, не поворачивая головы. Фельдшер дрожащими пальцами открутил пробку.
— Что делать, черт возьми, — признался он, — если я не люблю выстрелов, просто не выношу их. — Запрокинув назад голову, он отхлебнул из фляжки порядочное количество содержимого.
Старший Шавелло был среди них самым спокойным и только вполголоса читал молитву:
— Пресвятая дева, отец небесный, позволь сегодня о милосердии просить…
Лажевский, стоя у самого отверстия, докуривал папиросу, прятал огонек в ладонь и с сочувствием смотрел на сержанта.
Маруся со своего места в конце шеренги протиснулась вперед, чтобы спросить подхорунжего:
— Сначала был взрыв, а артиллерия потом?
— Потом.
— Значит, начали наши.
— Наши, Огонек, наши. Хотел бы я быть там, — сказал Даниель, а про себя подумал, что радоваться еще рано, что по взрыву еще не отличишь своих от чужих, что этот взрыв мог быть последним звуком в жизни экипажа «Рыжего».
— Так оно и было, паненка, — объяснял Юзек. — Как только блеснуло, дядя сказал: «Рыжий»…
Не раздумывая много, Огонек, преисполненная радости, поцеловала младшего Шавелло в щеку и закричала:
— Наши дошли, дошли!
У Юзека от счастья закружилась голова, он покраснел и, поскольку цветов нигде поблизости не было, выбрал одну из гранат, висевших у него на поясе.
— Панна Марыся, — он протянул гранату девушке, — возьмите, паненка. Из всех, что у меня есть, эта самая лучшая.
Огонек взвесила в руке гранату и приветливо улыбнулась.
— К атаке приготовсь! — напевно, с виленским выговором приказал сержант Шавелло.

В то время когда артиллеристы гаубичной бригады вносили на шестой этаж свои разобранные на части 122-миллиметровые орудия — самые тяжелые грузы, с которыми им когда-либо приходилось иметь дело, Янек Кос переживал самые трудные минуты в своей жизни. Бечевка, привязанная к ошейнику Шарика, все еще не ослабевала, очевидно случилось что-то непредвиденное. Овчарка могла запутаться или потерять сознание, а взрыватель продолжал действовать — и ничто уже не могло предотвратить взрыв. Взрыв наступит так же неотвратимо, как ночь после дня или день после ночи.
Глотая слезы, Янек сказал Павлову:
— Все закончится сразу. Он не будет мучиться.
И именно в это время, когда Янек уже потерял всякую надежду, он почувствовал, что шнур ослаб. Он попробовал его выбирать. Шнур пошел ровно и быстро.
— Молодец пес, — сказал капитан.
— Ослабел. Пришлось отдохнуть, — говорил Кос, складывая бечевку кругами на земле. — Братцы! — закричал он радостно в сторону танка. — Кто-нибудь сбегайте в туннель, тащите сюда Томаша. Сейчас двинемся.
Первым выскочил и побежал Саакашвили.
— Около ста килограммов хорошего тротила осталось, — бурчал капитан, прикидываясь недовольным.
— Главное, что там рубанет. Через сколько?
— Минут через восемь.
В туннеле зашаркали легкие шаги, из пролома в стене выскочил Шарик, удержался на ногах и, гордый выполненным заданием, замахал хвостом, подавая своему хозяину мешочек со взрывателем.
— Холера… — произнес Янек, инстинктивно отдергивая руку.
— Возьми у него, — приказал капитан.
Насвистывая сквозь зубы свою песенку, он взял из рук Коса взрыватель, подошел к воде и швырнул его как можно дальше.
— Смываемся, — сказал он Косу. — Вся работа впустую.
Янек на руках отнес пса к танку, через люк механика подал его Густлику.
— Он много сделал, — оправдывал он Шарика. — Только под конец ошибся.
— Каждый может ошибиться, — ответил Павлов. — А вот взрыва не будет.
Прибежал запыхавшийся Саакашвили.
— Томаш идет? — спросил Кос.
— Едет.
— На чем?
— Я не знаю, как это по-польски…
Слегка постукивая на стыках рельсов, подъехала дрезина. Томаш, раскачивавшийся над рычагами, затормозил перед самым танком и, счастливо улыбаясь, показал на груду съестных припасов, уложенных на дрезине.
— Свалим? — спросил Густлик и наклонился, чтобы ухватиться за борт.
— Ясное дело, — поддержал Григорий. — Дорогу загораживает.
Черешняк, думая, что они посходили с ума, прыгнул им навстречу, раскинув руки.
— Подождите! — крикнул Кос и, повернувшись к капитану, показал рукой на неиспользованный взрывчатый материал у стены. — От орудийного снаряда взорвется?
— Конечно, — подтвердил Павлов, на лету схватив предложение и еще раз взглянув на часы. — Грузите.
По примеру Коса весь экипаж быстро принялся за работу. Ящики молниеносно переходили из рук в руки. Черешняк тоже работал в цепочке между Густликом и Григорием и, наклоняясь вправо и влево, объяснял то одному, то другому:
— Колбаса со склада… хлеб и масло… на бутылках «коньяк» написано… должно быть, для командования… или для Гитлера…
Павлов укладывал ящики тесно друг к другу, капсюли высыпал из коробки в середину между тротилом. Скрепил весь груз веревкой, а Кос помог ему.
— Разгоняй, Густлик, а после стрелки прыгай… Томаш тебе поможет.
Елень и Черешняк влезли на дрезину. Силезец поплевал на ладони и начал командовать:
— Тяни — толкай, тяни — толкай!
Остальные члены экипажа вскочили в танк. Рявкнул мотор, погрелся с минуту на холостом ходу и вот уже сдвинул машину с места и погнал вперед.
Они отъехали совсем недалеко, когда за спиной у них вспенилась вода и ринулась вверх. Ударила столбом в свод и погналась за ними широкой волной. Загремел взрыв, сдул пыль с бетона.
Янек, приникший к прицелу пушки, немного опустил ствол.
— Механик, выключи свет, — приказал он.
Рефлектор погас. Дрезина впереди казалась черным ящиком, над которым ритмично склонялись и распрямлялись фигуры Томаша и Густлика. Все яснее подсвечивал дрезину свет, идущий со станции, но, вместо того чтобы повернуть у стрелки, дрезина проскочила прямо. Те двое сбились с ритма, начали махать руками.
— Тише ход… Стой!
Кос выскочил на броню, с брони на землю и побежал к развилке. Дрезина возвращалась задним ходом.
— Видишь, стрелка плохо сработала, — ругался Густлик.
Он соскочил и повернул рычаг, но рельсы даже не дрогнули.
— Развинтили, чертовы прохвосты!
— Пан плютоновый, подождите, — попросил слегка напуганный Томаш.
Он повернул рычаг обратно, вынул из кармана гайку и привинтил ее.
— Сейчас переведу.
— Через две минуты полночь! — закричал Павлов из люка механика.
Стукнули рельсы, передвинутые стрелкой.
— Нажмем!
— Поехали!
— Хорошо, хоть близко.
Немцы заметили движение около развилки. Двое или трое бросились по путям навстречу. Через несколько шагов, однако, остановились, что-то начали кричать, размахивая руками. Один зажег фонарь, но его луч был слишком слаб, чтобы пробиться на расстояние почти двухсот метров.
Кос уперся ногами в шпалы, изо всех сил толкнул дрезину. Елень нажал на рычаг, Черешняк потянул — и дрезина резко сдвинулась с места. Колеса стукнули на первом, на втором стыке.
«Рыжий» зарычал и пошел следом. Командир, подбежав сзади, вскочил на броню, добрался до башни. Он хотел было сам зарядить орудие, но на месте Черешняка уже стоял Павлов, готовый действовать.
— Осколочным, — приказал Янек.
Капитан зарядил и, захлопывая замок, крикнул:
— Готово!
Прицел сокращает расстояние, в Косу казалось, что дрезина почти въезжает на станцию. У него мелькнула мысль, что Густлик напрасно рискует. Такого же мнения придерживался и Томаш, со страхом глядевший через плечо.
— Надо удирать! — прокричал он между двумя толчками.
— Еще! — крикнул в ответ Елень.
Сквозь стук колес и свое тяжелое дыхание они услышали, как кто-то из немцев орал другому:
— Дай ракету!
— Отваливай! — скомандовал Густлик.
Черешняк соскочил с разогнавшейся дрезины. Несмотря на спешку и страх, успел сунуть руку в груду съестного и ухватить круг колбасы.
Елень еще раз рванул рычаг. И соскочил в то самое мгновение, когда выстрел из ракетницы выбросил в горло туннеля осветительную ракету. Ракета летела по плоской траектории и, не догнав наших, которые удирали на полной скорости, упала на путь. Подскочила несколько раз и, шипя, догорала на земле.
В этом свете по стенам метались, как сумасшедшие, тени. Застучали очереди автоматов, посылаемые немцами вслепую. Пули ударяли о стены, неистово свистели, но не попадали.
Томаш и следом за ним Густлик уже достигли неторопливо тащившийся танк, вскочили на броню. Один за другим исчезли в башне и захлопнули люки. «Рыжий» прибавил скорость.
Янек, все это время не отрывавшийся от прицела, видел, как разогнавшаяся дрезина, размахивая рычагами, въезжает на подземную станцию. Два солдата отскочили с ее пути. Кто-то бросил камень на рельсы, чтобы остановить ее.
С перрона на дрезину прыгнул офицер в пятнистой куртке. Схватил тормоз и потянул изо всех сил. Из-под колес посыпались искры. Резко снижая скорость, платформа миновала выбоину в стене, проехала еще несколько метров и остановилась.
— Стоп! — приказал Янек.
Танк слегка опустил ствол и остановился. Этот выстрел должен быть безошибочным. Нити прицела скрещиваются точно посредине дрезины.
— Огонь!
Густлик нажимает на спуск, и почти одновременно с отдачей орудия все перископы и прицелы до белизны освещаются резким блеском. Грохот взрыва ударяет в броню, как кулак боксера: мягко, но сильно.
— Все нормально. Порядок, — услышали они приглушенный спокойный голос Павлова в наушниках шлемофонов.
Рассеялся дым, поредела пыль, все яснее просматривалась в перископы подземная станция, заваленная обломками бетона, убитыми и брошенным снаряжением. На расстоянии десяти с лишним метров стена была разворочена взрывчаткой в канале электрокабелей. Около широких ступеней, ведущих вверх, горела и дымилась груда пустых ящиков.
Шлепая гусеницами, «Рыжий» медленно двинулся вперед.
— Сколько добра погибло, и бутылки, наверное, разбиты, а на них написано «коньяк»…
— Заткни, Томек, свою трещотку, — прервал его Густлик.
Даже внутри танка услышали они молотьбу артиллерийских выстрелов на поверхности земли.
Сначала по одному, а потом группками стали сбегать вниз немецкие пехотинцы, согнанные сюда огнем артиллерии. Кто-то заметил танк, кто-то заорал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113