Как-то он стащил пакет бумажных банкнот, три высоких толстых пачки, плотно сложенные и замотанные коричневой оберточной бумагой – в универмаге «Кей-март», у самого прилавка, он вырвал их из рук женщины – импульсивно, не раздумывая, ему хватило одного взгляда на то, как женщина так вот запросто стоит со своими деньгами, пытаясь другой рукой удержать открытую холщовую сумку. Он бросился бежать. А на стоянке перед магазином пакет разорвался, выпустив в воздух целое облако красной краски и обрызгав Раймунду нос, лицо и шею. Тот бросил деньги и кинулся к своему старому бордовому фургону, но красное облако так и летело за ним следом, а стоило ему прикоснуться к машине, окутало и ее тоже, да еще и мотор никак не заводился.
Теперь, в этом мотеле для свиданий, Джо заиграл соленую комическую пьеску «Что за штука между нами?», голоса сливались – глубокий хрипловатый Сонин и его тенор, неожиданно чистый и высокий для такой могучей грудной клетки: она выводила мелодию, а он подпевал. Звучало хорошо, и Соня успокоилась. Может, все у них и получится. Голоса многого стоят. Она заиграла рулады, раздражаясь на западающую клавишу и прикладываясь по чуть-чуть к его «ершу». Немного выпив, он играл свободнее. Как и она. Лучше всего действовал линимент.
– Ты их взял напрокат? – спросила она.
– Небольшое дельце. Не волнуйся, все в порядке. Ты вспомнила, как называется та забегаловка? И что за город? Я добуду наши аккордеоны, не волнуйся.
– Я посмотрела по карте. Это может быть только Морли – помню, там была длинная пустая дорога, перед этим городом. Но я не посмотрела, как называлась закусочная.
Он бросил на нее презрительный взгляд.
– Ну и какой от тебя толк? Вот что я тебе скажу: мы уедем завтра утром, и я проторчу в этом ебаном Морли хоть целый день, но найду ублюдка, который забрал наши инструменты, я размажу этого черномазого по дороге, он у меня превратится в клубничное варенье. – Джо опрокинул в себя виски и со стуком поставил стакан на стол.
– Хорошо, хорошо. Возьми вот. – Она достала бутылку «Краснокаменного лекарственного линимента доктора Джоупса» с силуэтом бегущей лошади на этикетке. Джо отмерил ей в стакан крышечку и долил сверху пива.
– Пей медленно, лучше подействует.
– Не волнуйся! – Едкое горькое тепло расползлось по всему телу, вслед за вторым глотком натянулись голосовые связки. Стакан опустел, а рот и горло стали совершенно сухими.
– Хватит? Или еще? – Ему было жаль бутылки линимента.
– Я готова, я готова, все отлично. – Высокий хрипловатый голос звучал теперь так, как он любил больше всего, – экстазом и саднящей болью.
Польская честь
До концертного зала «Полония» они доехали на такси, чтобы аккордеоны не переохладились на колючем морозе. Улица была запружена машинами, клаксоны гудели, а возвышавшийся в этой гуще полицейский взмахами рук направлял поток в нужную сторону.
– Ну и толпа, – заметил Джо, когда они объехали здание и свернули за угол к служебному входу. Настроение поднималось. Добрая толпа – вот что им было нужно. Он даже озаботился Сониным самочувствием:
– Ты как? – Она не ответила. В огромном зале топтался народ, кучкуясь у концессионных ларьков и столиков – там громоздились искусно раскрашенные яйца, расшитые жилетки с треугольными лацканами, деревянные кружки, кольца колбасы, пироги, замысловатые бумажные фигурки, срезанные с «Дерева жизни», петухи и курочки, флажки, подписные квитки на «Польско-американский репортер»; в одном киоске собирали деньги семье преподобного Юзефа Журчука из западной Польши – какой-то маньяк ворвался в церковь прямо посреди мессы и его зарубил его топором – брошюрки о круизах через Атлантику на пароходе «Баторий», гордости «Гданьско-американских линий»; на другом ларьке висел большой красный транспарант: «ЗАЩИТИМ ПОЛЬСКУЮ ЧЕСТЬ!»
– Ты иди, – сказал он Соне, – а я посмотрю, что там такое. – Оказалось, «Общество защиты польских американцев» собирает деньги, чтобы выставить иск Ассоциации американских кинематографистов за фильмы, оскорбляющие честь и достоинство поляков – назывались «Тарас Бульба», Тони Кертис и Юл Бриннер, а также «Не позволяйте никому сочинять мне эпитафию» вместе с целым списком других картин, о которых Джо никогда не слыхал; отдельная петиция предназначалась голливудским продюсерам и призывала их представлять поляков в хорошем свете, благо тем есть чем гордиться, и почему бы не снять фильм о военной карьере, например, Пуляски или Косцюшко.
Вокруг будки с «Польской честью» собралось множество хиппи. Джо стало слегка не по себе: польские хиппи, какие-то дикие наряды, яркие деревенские рубашки и короткие штаны, но большинство успело облачиться в расшитые жилетки, так что длинные волосы цеплялись за жесткие нити толстых плечевых стежков. Немало было и ветеранов вьетнамского контингента – мускулистых коротко стриженных парней в футболках, каждый с легкостью раскрутил бы тяжелый молот – они хлопали друг друга по плечам и поглядывали на выстроившиеся вдоль задней стены холодильники, которые откроют только после конкурса, когда начнутся танцы. Шум голосов перекрывал клацанье откидных кресел – там, в глубине, рассаживалась по местам спрессованная толпа.
Гримуборную оборудовали в коммунальном стиле – перегородки отделяли раковины и места перед зеркалами. Соня вытащила прокатные аккордеоны из футляров и поставила их под стол рядом с обогревателем. Она рисовала на раскрасневшемся лице дуги бровей, красный кончик дожидавшейся своей очереди губной помады торчал из позолоченной коробочки, как собачий член. Костюм Джо висел на крюке. Соня подняла голову и подмигнула, мотнув подбородком в левый закуток. Джо сделал непонимающие глаза, и она показала, снова кивком головы, чтобы он посмотрел сам. Джо с равнодушным видом прошел через весь зал к двери туалета, бросив по дороге взгляд на соседей – там готовились к выходу братья Бартосик. Но на месте был только Генри. На обратном пути Джо остановился и спросил:
– Здорово, Генри, как дела? А где Кэсс? Все в порядке? – На виду был только один аккордеон и один набор грима.
– Застрял в пробке, там страх что творится. – Метнув на Джо быстрый злобный взгляд ледяных глаз, Генри отвернулся, теребя полоску материи.
Уже в собственном закутке Джо усмехнулся Соне и принялся намазывать на лицо жирный слой грима, придавая себе вид жизнерадостного здоровяка. Если Кэсс где-то пьет и не успеет приехать, или уже приехал, но валяется пьяный, то первое место у них в кармане – даже с прокатными инструментами. На сцене уже начался конкурс, открыли его «Король и королева детской полечки», в уборной были хорошо слышны чересчур быстрые переборы «Польки конькобежца», волна аплодисментов и одобрительный свист. Овация стихла, только когда вышли «Лучшие комики с аккордеонами». Пока Джо волновало только одно: они с Соней выступали предпоследними, а самый желанный последний номер достался Бартосикам. Ну что ж, тут ничего не поделаешь. Он бочком пробрался к кулисам, чтобы хоть пару минут посмотреть на комиков. Толпа орала, заливаясь смехом по любому поводу, радовалась даже шутке о том, как женщина спускается с горы на лыжах и с аккордеоном в руках.
«Польские полечные лодыри» Стас и Станки показали грубоватый, но смешной номер. Стас нарядился в юбочку из резиновых цыплят и соорудил себе гигантский розовый бюст с елочными лампочками вместо сосков, которые загорались вишневым светом, когда он нажимал на спрятанную в ладони кнопку. Волосатые ноги заканчивались башмаками с большими круглыми носами, в таких обычно ходят литейщики. Нелепые груди и эти красные лампочки застревали в мехах аккордеона, и Стас то и дело вскрикивал АХ! АХ! от притворной боли, распевая одновременно «Они всегда в пути». Станки, одетый в тесный черный костюм, играл, сильно наклонясь назад и продев руки под коленями – поясница выгнулась, а аккордеон лаял что-то свое между черными шелковыми лодыжками. Слышались выкрики:
– А это вы слыхали? Сколько надо поляков, чтобы сделать попкорн? Четыре. Один будет держать кастрюлю, а трое трясти печку! Эй, а кто такой Александр Грэйм Ковальски? Первый телефонный пшек! Эй, а как вы отличите польский самолет? У него будут волосы под крыльями! Эй…
Затем появился Горка, длинный-предлинный и тощий, в мешанине из женских тряпок, рыжем парике, с фальшивым носом, на шее хромированный свисток – он свистел в него, лил себе в ухо воду, изумленно смотрел, как она бьет фонтаном из рукавов и ботинок, прикуривал гигантскую фальшивую сигару, которая тут же взрывалась облаком зеленой пыли. Трюковой аккордеон у него был приделан к стамп-скрипке, Горка ревел клаксоном, звенел колокольчиком и лупил по сковороде, исполняя при том «Да, сэр, это мое дитя». Потом, пританцовывая, выскочил Скиппо, запонки из оникса вытягивали из-под пиджака рукава, манишка из оранжевого шелка пузырилась золотыми и зелеными ромбами, а коричневый бархатный воротник был так заплиссирован, словно под подбородком у него уместился крошечный аккордеон.
После комиков показали два переходных номера: сначала на сцену в сопровождении матери вышел Аркадий Крим, слепой мальчик из Дюранго, Колорадо, – в десять лет он потерял зрение и три пальца на правой руке, решив поиграть с динамитной шашкой. Аркадий был одет в голубой костюм с блестками на лацканах. Аккордеон он перевернул вверх ногами и исполнил что-то религиозное, объявив, что музыка – это Божий дар, и что он регулярно отклоняет выгодные предложения поиграть в придорожных клубах, считая свой талант собственностью высшей силы. После двух бисов его сменила женщина средних лет в вечернем платье с открытыми плечами, она начала с «Баллады о голубых беретах», потом сыграла «Винчестерский собор», «Вальс Теннесси», а закончила старой доброй польской мелодией «Грек Зобра».
Опять в гримерке
Джо еще до женитьбы на Соне стал завсегдатаем польских фестивалей и конкурсов, подстраивая под них свою жизнь – катался из штата в штат, повсюду, где проходили этнические фестивали, танцы, приходские междусобойчики: «Польские дни» в дюжине штатов, с полными автобусами туристов, калифорнийский фестиваль «Золотой аккордеон», техасская «Чешская фиеста», «Дни польки в сердце страны», «Ночи под полечку», «Скотоводы Хьюстона» и «Полечный гала-концерт в честь святого Патрика» – вплоть до «Польки-Аляски» в Фэрбенксе и «Праздника польки» в «Холидей-Инн» у международного аэропорта «О'Хэйр» под грохот реактивных самолетов. Только через год Соня начала выступать с ним вместе, сумев-таки побороть страх перед потной толпой, змеевидной веревкой вокруг пыльной сцены, оглушительными воплями и уверенностью, что она сейчас хлопнется в обморок на глазах у всего честного народа. В горле после линимента першило так, словно его натерли занозистой щеткой. Она едва могла говорить, вся сила ее голоса уходила в песни. Потом дела пошли хорошо, особенно, когда они стали побеждать в конкурсах, ей уже нравилось, как толпа выкрикивает имя Джо – и ее имя! – орет и свистит.
Входили в моду экзотические аккордеоны, прекрасные инструменты от Карпеков – все цвета и оттенки, перламутровое и бриллиантовое напыление, горный хрусталь, блестящие надписи, решетки из серебра, а то и настоящего золота, переставленные местами черные и белые клавиши.
Организовывала фестивали обычно какая-нибудь грузная пара, посвятившая свою жизнь полькам и полякам. Они знали, как и что надо делать, не меньше чем за год снимали зал, приглашали прессу, сочиняли афиши и объявления, которые потом появлялись в «Мире аккордеона», «Новостях техасской польки», «Польско-американских поклонниках польки»
В шестидесятых, когда первые фестивали только еще раскручивались – покажем черным, что такое поляки – больше Польши, больше музыки, организаторам нравилось, они просили участников петь на своем языке или местном диалекте, предпочитали необычные мелодии и замысловатые танцы, выучить которые стоило немалого труда, музыку изолированной от мира маленькой Польши. На выступления тогда ходили в основном поляки. Но фестивальное движение росло, превращалось в музыку для всех, в вечера под пиво, приятный отдых – организаторы знали, что нужно толпе, а нужна ей была отнюдь не культура для посвященных. Позвонив как-то Джо, миссис Граб пустилась в объяснения:
– Ни экзотического, ни экстремального, понимаете? Такое теперь правило, ассоциации придумали себе правила. – Она записала их участниками «Августовских полек свиноводов Миссури» – Мы опять сняли аудиторию в центральном зале. – Джо хмыкнул. Акустика там была ни к черту, вместо мониторов – кое-как заклеенная старая рухлядь, что глушит музыку металлическим лязгом.
– Что за дела, сняли бы водосточную трубу размером с кинотеатр. Тот же эффект.
– Послушайте, Джо. Сувенирные киоски на восточной стороне, продуктовые на западной, столы для пластинок и кассет, а сзади мы поставим столик для лотереи. В этом году разыгрывается переливающийся «форд» цвета металлик, с рефлексной краской. И билетеры тоже у задней двери. Послушайте, музыкальные исполнители – то есть вы – имеют шесть минут на номер, во время танцев группы сменяются каждые пятнадцать минут. Побольше разнообразия. Танцы только в линию, танцоры должны стоять лицом к исполнителям, толпу нужно как следует завести, понимаете, для большей отдачи, люди хотят получать удовольствие, а не глазеть на веночки старомодных фанатиков и двухчасовые свадебные пляски. Танцы в линию хорошо смотрятся. На польском одну песню. Большинство не понимает языка, но одна песня придаст этнический колорит. Вот на что нужно сделать ударение: этнический колорит. Позвольте вам кое-что сказать, Джо. Этническая музыка уже не считается устаревшей. Сейчас всем подавай что-нибудь этническое, на этом можно делать неплохие деньги. Люди идут слушать музыку и проводить время. Ну и за пивом с колбасой. Зачем им унылый фолк или эти суперсложные парные хороводы, когда надо выгибаться не пойми как, падать на задницу и сталкиваться с другими рядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66