Этот голос я не забуду никогда в жизни.
27 февраля
Здравствуй, Никто.У нас в ванной течет кран. Нужно сменить вентиль, говорит мама. Иногда ничего не замечаешь, а иногда всю ночь не можешь заснуть из-за этого. Кап, кап, кап — размеренно, медленно, нескончаемо.И вот с тобой то же самое.Будто все время слышно биение своего сердца, которое никак нельзя выключить.Будто чьи-то шаги в темноте.Я даже не знаю, есть ты там или нет.Но от самой мысли, что ты, может быть, там, — от самой этой мысли никуда не деться, ни днем, ни ночью. Кап, кап, кап… Размеренно, медленно, нескончаемо, как незатухающий пульс, как маятник на стене.Что, если… Что, если я беременна? Тик-так, тик-так, тик-так…По ночам я задыхаюсь от страха.Но я никому не могу рассказать. Ни Рутлин, ни маме…Ты — всего лишь тень, шепот…Кран, капающий день и ночь напролет.Только Крису я все рассказала. Пересилила себя и рассказала. Может быть, теперь-то ты уйдешь?Оставь меня в покое.Я тебя не хочу.Уходи. Пожалуйста, уходи.Это было первое из писем, которые начинались со слов: «Здравствуй, Никто». Я сидел на диване у себя в комнате и словно вновь окунался в тот давнишний кошмар. МАРТ Не стану пытаться описывать все чувства, что пронеслись в моей голове тем февральским вечером: шок, удивление, недоверие и непреодолимое облегчение оттого, что Элен не больна и не разлюбила меня. Я не верил ей, но ее слова снова сблизили нас, мне захотелось защитить Элен, самому заботиться о ней. Я досадовал на Рутлин, когда она принесла поднос с кофе, молоком и бутербродами. Сидя рядом с Элен, я все время держал ее за руку и гладил по волосам, не обращая внимания на болтовню Рутлин. Волосы были необычайно теплыми и мягкими, как солнечный ручей. Я хотел только одного: чтобы Рутлин ушла куда-нибудь и оставила нас одних.Я провожал Элен до дома. Мы не разговаривали. В мыслях у нас царил абсолютный хаос, сказать было нечего. Я только все время повторял: «Все будет в порядке», «Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой» и тому подобное. Слова сами слетали с моего языка. Позже, вспоминая, что я ей тогда наговорил, я даже испугался, но в тот момент я чувствовал, что обязан был говорить именно такие слова. Я не задумывался над смыслом своих слов, я просто не мог вынести того, что Элен так несчастна, и на все готов был пойти, только чтобы ей стало лучше.Когда мы дошли до дверей, я никак не хотел отпускать Элен. Я обнимал ее и уговаривал побыть со мной еще немножко. Мне не хотелось оставаться наедине со своими беспорядочными мыслями, с тем сумбуром, что царил у меня в голове. Луна то пропадала, то снова выныривала из-за туч, гигантскими птицами скользящих по небу. Лицо Элен, такое детское, то исчезало, то вновь высвечивалось в лунном свете.— Я не зову тебя в дом.— Да я и не хочу заходить. Мне просто не хочется расставаться с тобой.— Я знаю, тебе было плохо, — шепнула она, — прости. Я испугалась. Я не знала, что сказать.— Я тоже испугался. Я подумал, что ты решила порвать со мной.— Ах, Крис!Некоторое время нам было не до разговоров. Время от времени где-то в доме зажигались и гасли окна, в ванной шумела вода. Наконец мы услышали звук шагов: кто-то спускался вниз по лестнице.— Я пойду, — ее голос казался до предела подавленным. Я не мог оставить ее в таком состоянии.— Может быть, ты ошибаешься? Не переживай раньше времени. Ведь еще ничего нельзя наверняка сказать…— Не знаю, Крис. Не знаю…— Надо было мне быть умнее.— Не только тебе. Я тоже виновата.— Нет, ну как мы допустили! Ведь не дети уже, все понимаем.Дверь открылась. Мать Элен поставила на ступеньки пустые бутылки для молочника.— Элен, ты же знаешь, я не люблю, когда вы ошиваетесь под дверью. Сколько раз я должна повторять одно и то же?И Элен вбежала в дом, даже не попрощавшись со мной.Два дня я ждал звонка от Элен, томясь, как узник на тюремной койке. Я боялся выйти из дома, чтобы не пропустить звонок. Сам я не решался ей позвонить или тем более зайти в гости. Сидя на ступеньках лестницы рядом с телефоном, я притворялся, что читаю, расчесываю волосы перед зеркалом, глажу кота или еще что-нибудь такое. Проходя мимо, отец всякий раз пристально поглядывал на меня, но ничего не говорил, впрочем, я был в таком состоянии, что говорить со мной было бесполезно. Перед тем как зазвонить, наш телефон тихонько бренчит. Когда я наконец услышал этот звук, то тут же сорвал трубку с аппарата, не сомневаясь, что это звонит Элен. Я не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме меня, говорил с ней.— Ну, как ты?— Пока не знаю, — ответила она. — Мама говорит, что у меня упадок сил.— И что теперь?— Есть два варианта: первое — можно есть чернослив тоннами, второе — сходить к доктору, чтобы он мне прописал железо.— Можно я встречу тебя после врача?— Хорошо.Я добежал до поликлиники и уселся на подоконнике рядом со входом. Через дорогу от библиотеки переходил мужчина с четырьмя детишками. Одну девочку он нес на руках, другую держал за руку, а двое мальчиков уцепились за его пальто. Все они тащили по. книжке и гомонили, как стая сорок. Мужчина явно давно не брился. Я представил: а вдруг у Элен родится четверня? Наверное, меня покажут по телевизору, как самого молодого отца, у которого родилась четверня. Я тоже буду повсюду таскать детей с собой. Девочка, которую мужчина нес на руках, уронила на дорогу книжку и заплакала, отец прикрикнул на вторую, чтобы она скорее подобрала ее. Та уселась на бордюр тротуара и заревела громче первой. Мои мечтания прервала Элен, появившаяся на пороге поликлиники.— Ну как, все в порядке?Она кивнула и взяла меня за руку. Доктор выдала ей рецепт и сказала, что очень многим девочкам в ее возрасте не хватает железа.— Она говорит, что при теперешнем сумасшедшем темпе жизни мы выматываемся гораздо быстрее. Потом она спрашивала об экзаменах и о тебе.— Обо мне?— Ну, она спросила, есть ли у меня парень, и я сказала, что есть; тогда она предложила мне, если я не против, обсудить с ней наши взаимоотношения, но я отказалась.— А может, стоило бы, чтобы уж не дергаться?— Да ты что! Ведь все попадет в мою медицинскую карту, мать придет, посмотрит и все узнает. Ну, она все-таки дала мне брошюрки о планировании семьи и сказала, чтобы я не боялась приходить и спрашивать у нее обо всем, что касается таких вещей, если мне понадобится. Вообще-то, она очень приятная женщина.— Тебе лучше?— Да, кажется, лучше. Но может быть, это просто оттого, что я побывала у доктора.— Ты и вправду неплохо выглядишь. Неужели нам все-таки повезло?— Может быть. Ни за что не станем больше рисковать.Удивительно, как легко можно заставить себя поверить в то, во что тебе хочется поверить. Весь вечер мы дурачились и веселились, от мрачных мыслей, кажется, не осталось и следа. Но они всегда возвращаются, рано или поздно. До конца недели я не встречался с Элен, хотя звонил ей каждый день. Обычно она отвечала на мои вопросы лишь тихими односложными фразами, и я понимал, что где-то неподалеку от нее вертится мать и поэтому Элен не может свободно говорить. Я каждый раз спрашивал, в порядке ли она, и она каждый раз отвечала: «Не знаю».— То есть как не знаешь? Ведь в поликлинике сказали…— Не знаю, Крис. Во всяком случае, все как прежде.Я не знал, что мне делать. Казалось, будто надо мной вьются огромные черные птицы, таращат на меня свои яростные стеклянные глаза. Мне виделись их крылья, со свистом рассекающие воздух над моей головой, я слышал отрывистые крики, вылетающие из их черных клювов. Мне не с кем было поделиться, не к кому обратиться за советом. Порой я часами сидел рядом с отцом, поглядывая на него краем глаза. Мы смотрели новости, отец теребил пальцем нижнюю губу, а я пытался заставить себя завести с ним разговор, но не мог. Да и что мне это даст? — думал я. К тому же, пока ничего не известно наверняка. Как никогда прежде, я затосковал по матери. Мне не хватало ее участия. Я вдруг вспомнил, как однажды, разбив коленку, я плакал у нее на плече. Напрасно я думал, что все подобные воспоминания навеки смыты слезами обиды и одиночества, — они вновь ожили в моей памяти. Я был зол на нее, еще как! Теперь, когда она мне так нужна, больше всех на свете! Если бы я только мог поговорить с ней! Я глядел в окно и, сжав кулаки, пытался представить, что бы я ей сказал. Но в голове была лишь пустота.Позвонил Том и спросил, не хочу ли я сходить с. ним на альпинистскую стенку. Похоже, он чувствовал, что со мной творится что-то неладное, и решил меня как-то растормошить. В общем, я согласился, потому что мне вдруг пришло в голову, что это может стать удачным поводом для того, чтобы сблизиться с матерью. Может быть, ей будет приятно, что я тоже увлекся скалолазанием, возможно, она даже даст мне какой-нибудь практический совет, напишет что-нибудь ободряющее вроде «Вяжи узлы покрепче, Кристофер!». Мне ни разу не приходилось лазать по всяким там стенкам, однако я полагал, что это во всяком случае будет разумнее, чем если бы я отправился сразу на настоящие горы позориться перед альпинистами Дербишира и Йоркшира.В спортивном центре было душно и воняло потом. Школьники разминались внизу, некоторые из них энергично разминали пальцы: казалось, будто бы они играют на каких-то невидимых музыкальных инструментах. Стена из пластика довольно круто уходила вверх, на ней было множество порожков и выступов — чем выше, тем меньше, но все равно с виду стенка выглядела несложно. Казалось странным, что люди так тщательно готовятся перед ней.— Ну как? — Том хлопнул меня по плечу. — Готов к восхождению, Крис?— За тобой хоть на Эверест.Том полез вверх, ловко цепляясь за выступы, как паук, у меня же дело пошло чуть менее резво. Я судорожно хватался пальцами за скалу, ноги дрожали, голова кружилась, живот перекручивало. Слава богу, что Элен не присутствовала при этом позоре.Не знаю, когда бы я вновь увидел Элен, если бы случайно не встретил ее на Эклисол Роад. Засунув руки в карманы, она задумчиво двигалась по улице, ничего не замечая вокруг себя. Больше всего на свете я люблю такие нечаянные встречи.— Элен! — окликнул я ее и бросился наискосок через дорогу, лавируя среди машин. Мы пошли рядом.— Я иду к деду, — сообщила она, поправляя волосы.— Можно я с тобой? — Мне нравился дедушка Элен. Он всегда говорит с тобой прямо, что я очень ценю в людях. А вот бабушка какая-то странная. Мне кажется, она со мной и слова не сказала. А ее взгляд… Порой она смотрит на меня точно так же, как мама Элен: молча, пристально, будто бы выворачивая наизнанку.— Думаю, мне лучше пойти одной. Я пожал плечами.— Ладно, как хочешь, — согласился я. — Не столь важно.Но для меня это было важно. Мне так хотелось побыть с ней, что я начинал ревновать ее даже к ее дедушке.— Как ты себя чувствуешь, ничего?Она нахмурилась и засунула руки в карманы. Я обнял ее, стараясь согреться и прогнать обволакивающий ледяной страх.— Ничего, Крис. Все как прежде. * * * Здравствуй, Никто.Все как прежде.Кран все течет, и заснуть по-прежнему невозможно.Как быть, если… как быть… как… если, если, если…Однажды, когда мы гуляли с Крисом, тиканье на несколько часов затихло. Какой это был прекрасный день!Но все снова, как прежде. Опять.Я чувствую еле слышное трепещущее биение жизни внутри себя, спрятанное глубоко-глубоко.Уходи, прошу тебя, уходи.Тебя там нет, ведь правда?Пожалуйста, пусть тебя там не будет.Сегодня с утра, взглянув в зеркало, я себя не узнала. Серое лицо, черные круги под глазами. Что со мной?Я надела свое любимое платье. Сняла, швырнула его на пол и снова села на кровать. Обхватив себя руками, тупо уставившись на чудовище в зеркале, я слушала неумолчное тиканье, доносящееся изнутри. В комнате кавардак. Я не убиралась неделю. Одежда раскидана по ковру. На стуле чашка с чаем покрылась зеленой плесенью. Неужели это я? Одинокая, такая одинокая, как никто в мире.Я решила сходить в гости к дедушке. Порой мне кажется, что он мой лучший друг. Когда я была малышкой, я доверяла ему все свои обиды. Он усаживал меня на табуретку в кухне и внимательно слушал, пока я облегчала душу. После таких бесед мне всегда становилось легче. Наверное, потому, что он умел серьезно относиться ко мне и моим чувствам. Может быть, я снова смогу открыться ему? По дороге я встретила Криса, он хотел пойти со мной, но я отказалась. Я бы не смогла быть откровенной с дедушкой, если бы мы пришли вместе. Крис, наверное, переживает, но я тут не виновата.Дед жарил яичницу с картошкой. Когда я вошла, мне чуть не сделалось дурно от этого ужасного запаха, и я попросила стакан воды.— Ты в порядке, Элен? — спросил дед, не отрываясь от плиты.Я сидела на табуретке и смотрела, как он колдует над сковородкой. Дед поливал желтки кипящим маслом, по три ложечки на каждый желток, и вполголоса отсчитывал: раз, два, три. Наконец он взглянул на меня.— Что с тобой, ты какая-то бледная.Это был мой шанс, но я им не воспользовалась, я лишь улыбнулась ему поверх стакана. Дедушка продолжал вопросительно смотреть на меня. Раньше бы я бросилась к нему, обняла и выложила все как есть, а сейчас не сказала ничего. Он вновь вернулся к плите, насвистывая что-то невнятное. Когда яичница была готова, дед понес ее наверх, и я пошла следом, чтобы повидаться с бабушкой. Она почти все время сидит у себя. В комнате сумрачно и душно; хочется раздвинуть шторы, распахнуть окно и проветрить все как следует. И здесь всегда тишина, даже тиканья часов не слышно. Я немного посидела у бабушки, рассказывая ей о Робби, о школе, но она была занята едой и лишь время от времени кивала. Думаю, она меня и не слышала. Она постоянно впадает в транс и застревает там подолгу. Интересно, о чем она думает? Мне вдруг захотелось бухнуть ей прямо: «Знаешь, бабушка, я беременна». Уверена, что она все так же продолжала бы кивать и поглощать свой обед. И впрямь стоило было сказать: когда называешь вещи своими именами, они уже не так страшны. Но я ничего не сказала. Дед пошел смотреть какое-то кино по телевизору, а я отправилась домой. Пока я ехала в автобусе, я чуть не заплакала с досады, отчаяние перехватывало горло. А поговорить было не с кем.В конце концов я решила пойти в женскую поликлинику.Я хотела, чтобы со мной пошла Рутлин, но не решилась позвать ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21