Я почувствовал, что она курит. — Если хочешь, заезжай ко мне, можем вместе пойти полазить.Про скалолазание я и думать забыл. Мне казалось, что это не я, а кто-то другой сбивал себе коленки на альпинистской стенке в безнадежных попытках что-то доказать то ли себе, то ли еще кому-то.— У меня сейчас проблемы с поступлением, — ответил я. — А через месяц можно?Отец на кухне негромко гремел посудой, стараясь не мешать нам, может быть, он даже прислушивался к нашему разговору. Интересно, если мать захотела бы с ним поговорить, что бы он сказал?— Когда хочешь, тогда и приезжай. И Элен привози. Как она?— Она в порядке, — я видел, как отец на кухне покачал головой.— И что вы решили?У меня пересохло в горле и я прокашлялся.— Понимаешь, все так запуталось…— Ну ладно. Позвони, как надумаешь. Мы будем рады вас обоих увидеть.— Ага, мам. Джоан. Пока.Телефоны всегда оставались для меня зловещими и чуждыми приспособлениями. Они принуждают нас врать, принуждают говорить не то, что ты думаешь. Можно ли честно рассказать, что у тебя на душе, если не видишь глаз собеседника? Я чувствовал себя просто паршиво. Почему учителю литературы я мог сказать, что мы с Элен расстались, а матери нет? Как я мог стоять в нескольких шагах от отца и говорить с матерью, притворяясь перед одним, что другого не существует? Что-то странное происходит. Какая-то непонятная паутина плетется в голове, и я не могу ее распутать.Я вошел в кухню и пристально посмотрел на отца. Он готовил омлет: разбивал каждое яйцо в отдельную миску и внимательно принюхивался — не протухло ли? Белки стекали вниз прозрачными тягучими струйками, а желтки плюхались сверху, повисая на белках, словно альпинисты на тросе. Я глядел, как он прокалывал желток. Не знаю, почему я решился задать ему этот вопрос, может быть, потому, что он как-то странно держал вилку, не взбивал омлет, а просто рассеяно наблюдал, как проколотый желток растекается по белку. Он, казалось, думал о чем-то далеком, недоступном, напрочь позабыв про свои омлеты.— Пап, ничего, что мама мне позвонила сюда?— Да нет, в общем-то. — Он не обернулся, неподвижно замерев над миской с вилкой в руке, словно позируя для фотографии.— Но ты не переживаешь из-за этого?— Почти, — белок капнул с вилки в миску. — Совсем капельку.Мне почудилось, будто кто-то приоткрыл дверь и тут же снова ее захлопнул, но я все же успел увидеть что-то смутное по ту сторону, какую-то потайную комнатку. Родители обычно все держат в себе.Потом позвонил Хиппи и сообщил мне радостную весть: с моим местом в Ньюкасле проблем не предвидится.— Здорово! — сказал я. В горле у меня было сухо, как в пустыне.— Рад за тебя, — сказал он. — Теперь только держись, Крис. Смотри, не проворонь свой шанс.У меня было впечатление, что все происходит помимо моей воли. Абсолютно бессмысленно пытаться принимать решения, строить планы. Жизнь все равно ставит все на свои места.На следующее утро у меня жутко болела голова, я валялся в постели, когда меня растолкал Гай и сказал, что ко мне кто-то пришел.— Передай ему, что я умер.— Это не он, это она.Гай исчез, а я пулей вылетел из кровати. Потихоньку выглянув из окна (я был не совсем одет, так скажем), я обнаружил, что во дворе никого нет. Ну и шуточки у моего братца. Я уже собирался повалиться обратно на диван, когда расслышал снизу голос отца и девичий смех. Я судорожно заметался в поисках носков, прогнал кота, заснувшего на моих джинсах и, накинув рубашку, бросился вниз, чуть не свернув себе шею на лестнице. Внизу стоял отец и полувопросительно поглядывал на меня. Я не соображал, что происходит, пока он не отошел в сторону и я не увидел, с кем он тут беседует. Это была Брин, и выглядела она просто потрясающе.Я уселся на ступеньки и стал подтягивать носки, пытаясь выиграть время, собраться с мыслями.— Эй, привет, соня, — окликнула она меня. — Ты что же, всегда спишь до полудня?— Как ты… откуда ты взялась?— Я так понимаю, она зашла навестить тебя, Крис, — пояснил для меня отец и удалился в кухню. Мне показалось, что в кухне тоже кто-то был.— Я еду в Лидс, подыскать себе комнатку на будущий год. А когда по поезду объявили, что следующая станция — Шеффилд, меня просто убило такое совпадение, и я решила сойти и увидеться с тобой.— Боже, просто поверить не могу. — Я попробовал встать, но пошатнулся и снова сел. Отец в кухне укоризненно покачивал головой, обращаясь к кому-то, и по его лицу я догадался, что это, скорее всего, тетя Джил. Я представил, как она сидит за столом с чашечкой кофе, недоуменно разглядывая Брин. Гай, стоя возле кухонной двери, возился с застежкой на ветровке. Я сидел на средней ступеньке крыльца в одном носке и растерянно глядел сквозь перила на Брин.Она перестала улыбаться.— Может быть, ты не рад меня видеть?— Что ты, конечно рад.Джил выглянула из кухни и прикрыла дверь, а Гай, словно испугавшись, что его сейчас обвинят в подслушивании, оглянулся на нас и убежал к себе наверх.Я спустился с крыльца. Брин выглядела очень маленькой и очень загорелой.— Привет! — больше мне ничего в голову не приходило.— Я бы не отказалась от чашечки кофе, — неуверенно сказала Брин.Мысль о том, что мне, быть может, сейчас придется вести ее на кухню, знакомить с отцом и с Джил, рассказывать, где и как мы познакомились и все прочее, была невыносима.— Можем у Тома все вместе кофе выпить. Я как раз к нему собирался.— Ладно.Я заклинал всех богов, чтобы Том оказался дома. Понятия не имел, куда еще можно ее повести. Перепрыгивая через ступеньки, я бросился к себе наверх переодеться. Расческа куда-то подевалась. Бриться некогда, это ясно. Да и помыться не мешало бы, но главное — как можно скорее убраться из дома. Я сбежал вниз, но мне снова пришлось подняться, потому что я забыл ключи. Чувство было такое, как будто опаздываешь на поезд. Уже выходя, я заметил в гостиной ее рюкзачок и сказал, дескать, стоит прихватить его с собой. Ее это, кажется, задело. Да и мне, если честно, было паршиво.Когда мы дошли до угла улицы, начался дождь.— Нам, пожалуй, лучше вернуться, — сказал я. Кроме футболки, на мне ничего не было.— Не обязательно, — ее голос прозвучал неестественно высоко. — Мне все равно нужно попасть в Лидс до вечера.— Как жалко!— К тому же, мне бы хотелось увидеть Тома.— И ему тоже. То есть я уверен, что ему тоже очень хотелось бы тебя увидеть.Мы продолжали беседу в таком же вежливом тоне, как два незнакомца, разговорившиеся в электричке. Я ничего не мог с этим поделать. Трудно было поверить, что меньше месяца назад мы с ней шатались по Франции от кемпинга к кемпингу, и нам было так легко, словно мы знали друг друга сто лет. В голове роились воспоминания о той прибрежной траве, тихой речке, стрекочущих кузнечиках, жужжащих мошках. Что тогда произошло? Может быть, солнце, словно вино, ударило мне в голову?— Как экзамены? — спросила она. Меня передернуло.— Баллов еле хватило. Пришлось сбросить пару предметов.— У меня та же история, — улыбнулась она. — У нас полшколы провалилось. Сейчас подают документы на переаттестацию.— Но ты-то прошла?— Да, слава богу. Это главное.Дождь заливал мне за шиворот, волосы прилипали ко лбу. Я боялся, как бы не пострадал рисунок на футболке. Я сам его нанес и, хотя краска была по идее водостойкая, я не был в ней до конца уверен, потому что стирать эту футболку мне еще не приходилось. Не хватало теперь только, чтобы краска потекла. Впрочем, сейчас это должно было волновать меня в последнюю очередь.— Что с тобой?— Да ничего. Просто такая неожиданность. Ты — и вдруг здесь.— Ясно, — поморщилась она. — Значит, не любишь сюрпризов. Что ж, будем знать.Мы шли молча. Раньше мне казалось, что Том живет совсем рядом, но вдруг выяснилось, что до него идти миль десять, не меньше. Счастье еще, что он оказался дома. Старина Том, с ним сразу стало повеселее.— Невероятно! — крикнул он, улыбаясь до ушей. — Брин, какими судьбами?Он достал французские фотографии и разложил их на ковре, Брин тоже вынула из рюкзака пачку снимков. Мы катались по полу, смеялись, вспоминали Францию и людей, которых мы там встречали: месье Бенвеню, Селедку на Краю Вселенной, Пьяницу с Баритоном. Мы выплескивали друг на друга воспоминания ведрами. В этом был какой-то нервный надрыв. В сущности, почти истерика, если уж говорить про меня.Потом Том предложил проводить Брин до станции, а по дороге купить чипсов. Когда мы вышли из дома, на небе снова сверкало солнце. Мы были в каком-то бесшабашном состоянии, и выкинуть очередной трюк для Судьбы оказалось делом техники. Вряд ли бы это случилось, если бы не эти безумные воспоминания, нахлынувшие на нас у Тома, когда мы разглядывали фотографии. Я присел на корточки зашнуровать ботинок, и, повинуясь какому-то кретинскому порыву, Том поднял Брин в воздух и водрузил мне на плечи. Она заорала и вцепилась мне в волосы, а я осторожно, чтобы она не потеряла равновесия, встал. Мы все смеялись и визжали. Я не видел ни черта, потому что Брин закрыла мне глаза ладонями, но все равно пошел вперед, раскинув руки, как гимнаст под куполом цирка. Вдруг Том перестал смеяться и дернул меня за рукав.Я отнял ладони Брин от глаз и развел их в стороны, наши пальцы переплелись. Тут-то я и увидел то, чего мне бы лучше совсем не видеть. На углу стояли две девушки, они как раз повернулись и направились прочь. У меня снова возникло ощущение приоткрытой на секунду двери, только на этот раз там не было никакой потайной комнаты. Одна из девушек была черноволосой. Вторая — намного пониже, с белокурыми волосами. Я с трудом ее узнал — так она изменилась.Здравствуй, Никто.Я его ненавижу! Ненавижу его! Ненавижу! СЕНТЯБРЬ 15 сентября
Здравствуй, Никто.Не могу поверить, что осталось всего лишь две недели. Душа по-прежнему полна страха и отчаяния, но в то же время появилось еще что-то вроде спокойной радости. Не могу дождаться встречи с тобой. Хорошо бы ты появился как по мановению волшебной палочки. Может быть, сломать рябиновый прутик у нас в саду? Я боюсь боли, Никто. Ничего не могу с собой поделать. Я надеюсь, мы понравимся друг другу, по-настоящему понравимся. Интересно, что подумала мама, когда увидела меня первый раз?Отец купил кроватку для тебя. Я испытала непередаваемое чувство, когда увидела, как он вытаскивает ее из багажника, когда до меня дошло, что же он привез, и я сразу посмотрела на маму, но ее лицо оставалось безучастным. Она все еще хочет, чтобы я отдала тебя на усыновление. Тем не менее, поджав губы, она пошла вслед за отцом в мою комнату, и вскоре оттуда донесся звук передвигаемой мебели: они освобождали место для твоей кроватки. Я поднялась к ним.— Значит, я остаюсь?— Конечно. Она остается, так ведь? — спросил отец у матери.— А куда ей еще идти, скажи на милость? — Мать повернулась ко мне. — Останешься пока тут, а там посмотрим. Убери-ка пока отсюда эту штуку, — добавила она, обращаясь к отцу. — Поставишь обратно, когда ребенок родится.Она ушла к себе и закрыла за собой дверь. Мне хотелось пойти за ней, но отец помотал головой.— Оставь ее, Элен. Она справляется со своими проблемами так, как умеет.Отец прав. Что ни говори, лучше чем он, ее никто не понимает.Я опустилась на постель. Детскую кроватку поставили в самый угол. Она была бледно-лимонного цвета, с узорчиком из крошечных кроликов в голубых и розовых комбинезонах.— Господи, зачем оставаться, если меня не хотят здесь видеть?Отец кашлянул и присел на коврик прямо напротив меня, его длинные худые пальцы лежали у него на коленях.— Выкинь глупости из головы. Мы всегда хотим тебя видеть. Ты наша дочь. Никогда не забывай этого. Просто в наши планы не входило, что в доме будет ребенок…— В мои планы это тоже не входило.— Мы не хотим терять тебя, понимаешь?Я покачала головой, а отец протянул руку и робко, каким-то незнакомым жестом коснулся моей щеки.— Ты останешься здесь столько, сколько пожелаешь. Обещаю тебе. И ты обещай мне, Элен, что ты не бросишь музыку. Что когда-нибудь ты снова будешь танцевать. Обещай мне это.И я пообещала, хотя сама не слышала своих слов, все снова заглушал внутренний крик в голове, громкий, как никогда. Неужели это все-таки твое китовое пение доносится до меня из глубин моего тела? После того как отец вышел, я долго еще сидела, словно со стороны прислушиваясь к этому крику и машинально пересчитывая кроликов на кроватке — маленьких неутомимых кроликов, которые вечно скачут в своем вечно повторяющемся танце для всех детей земли. Из родительской комнаты доносились голоса, мать с отцом успокаивали друг друга, они — муж и жена, опора друг для друга. Хотела бы я знать, любит ли ее отец?Потом я отправилась навестить бабушку с дедушкой. Не помню, когда я в последний раз приходила к ним вместе с мамой; а бабушка, по-моему, вообще не переступала порога нашего дома. Затянется ли когда-нибудь эта рана, наступит ли когда-нибудь для них такое время, когда легче будет простить, чем страдать? Но в одном я была уверена: жить у бабушки я не буду. Все легче, чем выносить ее молчание. Когда-нибудь я достучусь до нее, все-таки у нас так много общего. Расспрошу ее о моем настоящем дедушке, танцоре из ночного клуба. Я держу это в голове до подходящего момента, как тайное обещание, данное самой себе. И почему у молодых никогда не получается по душам поговорить со старыми о том, что их по-настоящему волнует? Хотя с бабушкой вообще ни о чем не поговоришь.Когда я вошла, мне показалось, ее глаза на мгновение вспыхнули, но тут же погасли, и она снова окунулась в мир своих снов. Я все знаю, бабушка. Твой секрет у меня вот тут — в голове. Я подошла к ней и обвила рукой ее плечи. От бабушки приятно пахло мылом.— У меня для тебя подарочек, — сказала она.Представь себе, Никто, это была шаль для младенца. Дед рассказал мне, что бабушка заставила его стащить вниз с чердака все старые коробки и полдня искала ее в кучах старинного барахла. Наверное, это шаль укутывала маму, когда она была еще маленькой девочкой. А может быть, саму бабушку — в те баснословные времена, когда она жила в шкафу. Но она не отдала мне шаль — осталась сидеть, не отрывая взгляда от свернутой у нее на коленях старинной вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21