Надо, блин, что-то сделать с этим делом Лэмба, чтоб ему.
* * *
— Янки строят свои муниципальные дома так, что лифт останавливается через этаж, — рассказывает Фэллоу. — И в них пахнет мочой. В лифтах, я имею в виду. Как только войдешь, тебя сразу обдает резким запахом человеческой мочи.
— Почему через этаж? — недоумевает сэр Джеральд Стейнер, жадно внимающий рассказу о жизни «на дне». Рядом стоит его главный редактор Брайен Хайридж, он тоже весь внимание. В углу кабинки на пластиковой вешалке по-прежнему висит старый плащ Фэллоу все с той же флягой водки в прорезном кармане. Но сегодня перебарывать утреннее похмелье ему помогают горячий и благосклонный интерес высоких слушателей.
— Наверно, для экономии средств на строительство, — отвечает Фэллоу. — Или чтобы бедняки не забывали, что живут из милости. Чьи квартиры на этаже с лифтом, им, конечно, ничего, но остальным приходится нажимать кнопку на этаж выше и потом спускаться по лестнице пешком. А это в башнях Бронкса небезопасное занятие. Мать этого парня, миссис Лэмб, рассказала мне, что при вселении она недосчиталась половины своей мебели. — На губах у Фэллоу при этом играет кривая усмешка, которая означает, что история, конечно, грустная, но нельзя не признать, что и забавная в то же время. — Она подняла мебель на лифте этажом выше, и оттуда они перетаскивали ее вниз на руках, и всякий раз по возвращении обнаруживалось, что какого-то предмета не хватает. У них там правило такое. Когда на этаж без лифта вселяются новые жильцы, старые норовят стащить у них с площадки что успеют!
Грязный Мыш и Хайридж изо всех сил стараются не рассмеяться, ведь в конце концов речь идет о несчастных бедняках.
Грязный Мыш присел на край его стола, это означает, что он сменил пока что гнев на милость. Душа Фэллоу взыграла. Он видит перед собой уже не Грязного Мыша, но сэра Джеральда Стейнера, просвещенного барона британского издательского бизнеса, по чьему личному приглашению он, Питер Фэллоу, прибыл в Новый Свет.
— Если спускаться там по лестнице, можно вообще жизнью поплатиться, — продолжает он рассказ. — Миссис Лэмб и мне сказала, чтобы я не вздумал ни в коем случае идти вниз пешком.
— Почему? — с придыханием спрашивает Стейнер.
— Для муниципальных домов лестницы — это своего рода темные переулки. Квартиры строятся одна над одной в таких больших башнях, а башни расставлены как попало на участках, которые считаются вроде бы парками. Конечно, на земле не осталось ни травинки, но все равно там нет ни улиц, ни переулков, ни дворов, ни пивных, а просто голая пустошь от дома до дома. Нет укромных мест, чтобы предаваться греху. Вот местные жители и приспособили для этих целей лестничные площадки. Что только там не делается, на лестничных площадках!
Сэр Джеральд Стейнер и главный редактор смотрят на Фэллоу такими расширенными глазами, что он не выдерживает искушения. Мозг его затопляет всплеск поэтической вольности.
— Должен признаться, что я все-таки не стерпел. Решил проделать в обратном направлении путь, которым прошла миссис Лэмб с сыном, когда вселялась в башню микрорайона имени Эдгара Аллана По.
На самом-то деле, услышав предостережение, Фэллоу тогда не отважился и нос высунуть на лестницу. Но теперь в его возбужденном мозгу, клубясь, всплывают вполне наглядные лживые картины: бестрепетно шагая вниз по ступеням, он столкнулся со всеми видами порока — тут и прелюбодеяние, и курение крэка, и уколы героина, и бросание костей, и игра в очко, и снова прелюбодеяние.
Стейнер и Хайридж слушают разинув рты и выпучив глаза.
— Вы не шутите? — спрашивает Хайридж. — И как они себя вели при виде вас?
— Да никак. Продолжали заниматься своим делом. В эдаком кайфе что им прохожий газетчик?
— Настоящий Хогарт, — говорит Стейнер. — «Спиртной переулок». Только вертикальный.
Фэллоу и Хайридж дружно и восхищенно смеются этому остроумному сравнению.
— «Вертикальный Спиртной переулок», — повторяет Хайридж.
— А знаете, Джерри, неплохой заголовок для двухчастного репортажа. О жизни в муниципальных трущобах.
— «Хогарт — вверх и вниз», — с удовольствием импровизирует Стейнер в непривычной роли чеканщика броских фраз. — Впрочем, еще неизвестно, знакомо ли американцам имя Хогарта и его «Спиртной переулок»?
— Ну, это, я думаю, не проблема, — отвечает Хайридж. — Помните наш материал Говарда Бича о «Синей Бороде»? Я уверен, что они понятия не имели, кто такой Синяя Борода, но это можно объяснить в одном абзаце, и они бывают очень довольны, когда узнают что-то новое. Вот Питер у нас и будет новым Хогартом.
В сердце Фэллоу закрадывается тревога.
— Я все же не уверен, что стоит в это углубляться, — задумчиво произносит Стейнер.
И Фэллоу облегченно переводит дух.
— Ну почему же, Джерри? — не отступается Хайридж, — По-моему, вы нащупали удачный подход.
— Да, я думаю, тема это важная. Но знаете, как они здесь болезненно реагируют на такие вещи. Если бы речь шла о муниципальных домах для белых, тогда, конечно, другое дело, но в Нью-Йорке как будто бы нет муниципальных домов для белых? А эта сфера очень деликатная, у меня и так уже из-за нее неприятности. Нам выражают неодобрение всякие, знаете, такие организации, обвиняют нас, что якобы «Сити лайт» — «против меньшинств», как здесь говорят. По существу, белая газета — это вовсе не предосудительно, можно ли быть белее, чем «Таймс», например? Но пользоваться репутацией белой газеты — плохо. Это вызывает отрицательную реакцию у разных влиятельных лиц, включая, надо сказать, рекламодателей. Я на днях получил кошмарное письмо от одного общества, которое именует себя «Антидиффамационная лига Третьего мира». — Стейнер произносит название врастяжку, словно ничего уморительнее и придумать невозможно. — О чем они там пишут, Брайен?
— О «Смеющихся вандалах», — отвечает Хайридж. — Мы на прошлой неделе поместили на первой странице фото: три хохочущих черных парня в полицейском участке. Они были арестованы за то, что разгромили физиотерапевтический кабинет в школе для детей-инвалидов. Вспрыснули бензином и подожгли. Милые мальчики. Из полиции сообщили, что их доставили в участок, а они хохочут заливаются, и я послал одного из наших фотографов, Силверстейна — он американец, лихой парень, — снять, как они хохочут.
Он пожимает плечами, как бы говоря, что это было обычное газетное задание.
— В полиции пошли навстречу. Привели всю троицу из камеры, поставили у стола, чтобы фотографу было удобнее снимать, но они, когда увидели Силверстейна с аппаратом, хохотать перестали. И тогда он взял да и рассказал им неприличный анекдот. Представляете? — Хайридж начинает смеяться, еще не приступив к анекдоту. — Одна еврейка поехала охотиться в Африку, а там ее похитил самец гориллы, затащил на дерево, изнасиловал, и так она жила с ним целый месяц, он насиловал ее днем и ночью, покуда она, наконец, не убежала, Вернулась в Штаты, рассказывает все это подруге и плачет. Та утешает ее: «Ну, ладно, успокойся, все уже позади». А она отвечает: «Да, хорошо тебе говорить. Разве ты понимаешь мои чувства? Он не пишет… не звонит»… Парни выслушали этот зверский анекдот и рассмеялись, может быть от смущения, ну, Силверстейн их и щелкнул, и мы поместили фото с подписью: «Смеющиеся вандалы».
Стейнер не выдержал и тоже прыснул.
— Вот это находчивость! Грех, конечно, смеяться. О господи! Как, вы сказали, его фамилия? Силверстейн?
— Силверстейн, — кивает Хайридж. — Его легко узнать. У него лицо всегда порезано. А кровь он останавливает кусочками туалетной бумаги. Так и ходит весь в порезах и в туалетной бумаге.
— А отчего порезы?
— Да от бритвы. Отец оставил ему в наследство опасную бритву. Вот он ею и бреется. Только все никак не научится с нею управляться. Каждое утро кромсает себе физиономию. Зато с фотоаппаратом управляться — это он умеет.
Стейнер задыхается от смеха:
— Ох уж эти янки! Ей-богу, они мне нравятся! Анекдот рассказал, надо же!.. Люблю парней с характером. Пометьте себе, Брайен: назначить ему прибавку к жалованью. Двадцать пять долларов в неделю. Но только, бога ради, чтобы ни он сам и никто другой не знал за что. Анекдотец рассказал, ха-ха! Еврейка жила с самцом гориллы!
Страсть к «желтой» газетной дешевке, преклонение перед парнями с характером, которые не боятся выделывать такие штуки, у Стейнера настолько искренни, что Фэллоу и Хайридж тоже начинают смеяться вместе с ним. Личико у Стейнера сейчас вовсе не грязное и не мышиное. От рассказа о находчивости отчаянного американца-фотографа Силверстейна оно расплылось и прямо светится чистым восторгом.
— Но все равно, — спохватывается он наконец. — Мы поставлены перед проблемой.
— По-моему, правота на нашей стороне, — говорит Хайридж.
— Нам полиция сообщила, что они смеялись. А придрался адвокат из Бюро бесплатной юридической помощи, так это у них тут называется, и он же, наверно, связался с Антидиффамационной конторой или как ее.
— К несчастью, дело не в том, как и что было в действительности, — говорит Стейнер. — Нам надо изменить некоторые подходы и, на мой взгляд, начать как раз можно с этого парня, которого сбила машина и не остановилась. Посмотрим, что мы можем для них сделать, для несчастной семьи Лэмбов. Кое-какую поддержку они, кажется, уже получили. Есть такой человек — Бэкон.
— Несчастные Лэмбы. Бедные агнцы, — пробует на слух Брайен Хайридж.
Но Стейнер не понял. Броские фразы все-таки не его специальность.
— А что вы нам скажете, Питер? — обращается он к Фэллоу. — Его мать, эта миссис Лэмб, ей можно верить?
— Вполне, — отвечает Фэллоу. — Производит приятное впечатление, правильно говорит, искренне держится. Работает. Опрятна. Эти муниципальные квартиры вообще-то жуткие свинарники, а у нее — порядок, чисто, картинки на стенах… диван с тумбами… даже маленький столик в прихожей… словом, в таком духе.
— А парнишка? Он нас не подведет? Он, кажется, отличник там какой-то?
— По меркам своей школы — да. Как бы он выказал себя в общеобразовательной в Холланд-парке, это другой вопрос, — Фэллоу улыбается. Общеобразовательная в Холланд-парке — это лондонская школа. — Никогда не имел неприятностей с полицией. Это в муниципальных домах бог весть какая редкость, произносится так, будто вы услышите и прямо закачаетесь.
— Как отзываются о нем соседи?
— Ну, как… Симпатичный парень… Смирный.
На самом-то деле Фэллоу прямо прошел в квартиру Энни Лэмб в сопровождении Элберта Вогеля и одного из людей Бэкона, здоровенного верзилы с золотой серьгой в ухе, поговорил с Энни Лэмб и уехал. Но сейчас в глазах уважаемого работодателя его репутация бесстрашного исследователя бронкского дна настолько высока, что ронять ее как-то не хочется.
— Прекрасно, — говорит Стейнер. — Какое же у нас пойдет заключение?
— Преподобный Бэкон — его все так прямо и называют: Преподобный Бэкон — так вот, Преподобный Бэкон организует завтра большую демонстрацию протеста…
Тут на столе у Фэллоу зазвонил телефон.
— Алло?
— Эй, Пит! — неподражаемый голос Элберта Вогеля. — Отличные новости! Бэкону только что позвонил один мальчишечка, работает в Отделе регистрации автотранспорта, — Фэллоу хватает ручку и начинает записывать. — Этот мальчишечка прочел вашу статью и по собственной инициативе раздобыл там компьютерные данные по легковым автомашинам. Он утверждает, что свел все количество к ста двадцати четырем!
— К ста двадцати четырем? А столько машин полиция в состоянии проверить?
— За милую душу — если пожелает. Отрядят людей, и за два-три дня управятся.
— И кто же этот… молодой человек? — Дурацкая американская манера называть «мальчишечками» взрослых мужиков.
— Просто один мальчишечка, который там работает и считает, что с Лэмбами поступили, как обычно, по-свински. Я же говорил вам, мне что нравится в Бэконе? Он побуждает к действию тех, кто выступает против системы.
— Как мне связаться с этим… человеком?
Вогель продиктовал ему все сведения и под конец сказал:
— Теперь вот еще что, Пит. Бэкон прочел вашу статью, и она ему очень понравилась. Ему звонят из всех газет и телеканалов, но он эту новость насчет Отдела регистрации держит исключительно для вас. Ясно? Но надо развивать атаку. Получил мяч — и вперед на врага. Вы меня поняли?
— Понял, — отвечает Фэллоу.
Положив трубку, он улыбнулся Стейнеру и Хайбриджу, которые вопросительно таращили глаза, многозначительно кивнул и сказал:
— Так-с-с-с. Похоже, дела понемногу приходят в движение. Это звонил мой источник из Отдела регистрации автотранспорта, где имеются списки всех автомобильных номеров.
* * *
Все получилось именно так, как ему грезилось. Даже дохнуть страшно, чтобы не развеялись чары. Вот она сидит напротив, через узенький столик. Смотрит ему прямо в глаза. Она поглощена его рассказом, затянута в его магический круг, захвачена так сильно, что его уже подмывает протянуть руку и подсунуть пальцы под ее ладонь, — а ведь только двадцать минут, как они встретились! Вот это электричество! Нет, лучше все-таки помедлить, протянуть восхитительное, трепетное мгновенье.
Вокруг — стены из неоштукатуриного кирпича, тусклые блики меди, стекло с рисунком, звонкие голоса молодых и богатых. А перед глазами — ее роскошные темные волосы, щеки, рдеющие румянцем «Беркширской осени», — впрочем, «Беркширская осень», спохватился Крамер среди всей этой магии, скорее всего — просто косметика. По крайней мере, сиренево-фиолетовые переливчатые тени вокруг глаз и на верхних веках — уж точно косметика. Но доведенная до предела современного совершенства. С губ, налитых желанием, лоснящихся коричневой помадой, слетают слова:
— Но вы находились от него так близко! Прямо кричали ему в лицо. А он так смотрел на вас свирепо… Неужели вы не боялись, что он сейчас ка-ак вскочит и… не знаю что… Правда-правда, у него был такой несимпатичный вид!
— Н-ну, — говорит в ответ Крамер, пожимая плечами и набычив грудинно-ключичную мышцу и тем выражая презрение к смертельной угрозе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103