Он был снят с машины целиком и брошен на дорогу. А у самой машины нет ни колес, ни сидений, ни руля… Одна громоздкая развалина, ставшая частью городского пейзажа… Шерман, Мария, чемоданы и «мерседес» проехали мимо.
Он решил попытаться зайти с другого бока:
— Ну, как там в Милане? Что слышно на озере Комо?
— Шерман, кто такой Кристофер Марло? Кристофер Марло?
— Не знаю. Я разве с ним знаком?
— Этот, о ком я тебя спрашиваю, был писатель.
— Драматург, что ли?
— Может быть. Он кто?
Мария глядела прямо перед собой и говорила так сокрушенно, будто у нее только что умер самый близкий человек
— Кристофер Марло… Такой английский драматург, жил, кажется, в одно время с Шекспиром, Или, может, пораньше немного. А что?
— То есть когда? — страдальчески спросила Мария.
— Сейчас соображу. Бог его знает… В шестнадцатом веке вроде бы. Одна тысяча пятьсот какие-то годы. Зачем тебе?
— А что он написал?
— M-м… Ей-богу, не знаю. И то хорошо, что вспомнил, кто это. Что он тебе дался?
— Да, но кто он, ты все-таки знаешь.
— Смутно.
— А про доктора Фауста?
— Про доктора Фауста?
— Писал он что-то про доктора Фауста?
— Ммм… — Взблеснуло было что-то в памяти, но погасло. — Может, и писал. Доктор Фауст, доктор Фауст… А-а, «Мальтийский еврей»! Вот что он написал: драму «Мальтийский еврей». По-моему, я не ошибаюсь. «Мальтийский еврей». Удивительно, как это я вспомнил. Драма «Мальтийский еврей». Что я ее в жизни не читал, это совершенно точно.
— Но, по крайней мере, ты знаешь, кто это. Такие вещи полагается знать, да?
Вот именно. Туг она не ошиблась. Единственное, что Шерман помнил про Кристофера Марло после девяти лет учения в Бакли-скул, четырех в колледже Святого Павла и четырех в Йейле, — это что, кто такой Марло, полагается знать. Но ей он этого говорить не стал. Наоборот, спросил:
— Кому полагается?
— Всем, — хмуро отозвалась Мария. — Мне, например.
Заметно стемнело. Шикарные шкалы и циферблаты на приборной доске «мерседеса» светились, как приборы военного самолета. Скоро путепровод над Атлантик авеню. Вон на обочине еще один брошенный автомобиль. Без колес, с поднятым капотом, и две человеческие фигуры, одна с фонариком, согнувшись, копаются в моторе.
«Мерседес» уже влился в поток машин, выезжающих на Гранд-Сентрал парквей, а Мария все еще хмуро глядела прямо перед собой. Целая галактика мчащихся автомобильных фар и задних огней заполнила обзор — точно вся энергия огромного города преобразилась в неисчислимый хоровод светил, вращающихся в черной пустоте. Едешь в «мерседесе» с поднятыми стеклами, кругом все летит и несется, а в салон не проникает ни звука. Потрясающе.
— Знаешь, что я тебе скажу, Шерман (у нее, как всегда прозвучало: «Шууман»). Я этих бриттов терпеть не могу. Ненавижу.
— Ненавидишь Кристофера Марло?
— Спасибочки за остроумие. Подумаешь какой умник нашелся. Не хуже того гада, что сидел со мной рядом.
Теперь она глядела на Шермана и улыбалась. То была вымученная, отважная улыбка наперекор большой боли. И глаза вот-вот наполнятся слезами.
— Какого еще гада? — не понял Шерман.
— В самолете. Ну, того, что рядом сидел. Бритт. — Синоним: «червь». — Завел разговор. Я смотрела каталог Райнера Феттинга, была на его выставке в Милано. — Шермана покоробило, что она произнесла на итальянский манер: Милано, а не просто Милан, тем более что о Райнере Феттинге он никогда не слышал. — И он стал рассуждать про Райнера Феттинга. У него на руке был золотой «роллекс», знаешь, такие здоровущие часы? кажется, руку не поднять? — привычка барышни с американского Юга произносить утвердительные фразы с вопросительной интонацией.
— Думаешь, кадрился?
Мария улыбнулась, на этот раз самодовольно.
— Конечно!
У Шермана полегчало на душе. Слава богу, она больше не дуется. Хотя, в чем тут дело, он не понимал. Ему было невдомек, что для некоторых женщин собственная сексуальная привлекательность так же важна, как для него — рынок ценных бумаг. Он знал только одно: она перестала дуться, и у него с души свалился камень. Пусть болтает о чем хочет, не важно о чем. И она действительно принялась болтать. Ее занимало только что пережитое унижение:
— Не успел рта раскрыть и уже сообщил, что он, видите ли, кинорежиссер. Ставит фильм по этому вот «Доктору Фаусту» Кристофера Марло, или просто Марло он сказал, кажется. Не знаю, кто меня за язык потянул, я думала, какой-то Марло пишет сценарии для фильмов. А может, мне на самом деле просто вспомнилось, фильм такой есть, и в нем герой — Марло, Роберт Митчем его играет.
— Верно. По роману Рэймонда Чандлера.
Мария посмотрела на него непонимающими глазами. Он сразу бросил Рэймонда Чандлера.
— И что же ты ему сказала?
— А я возьми и ляпни: «А-а, Кристофер Марло! Он ведь написал какой-то сценарий?» И знаешь, что этот гад… ответил? «Ну, не думаю. Он умер в тысяча пятьсот девяносто третьем году». Представляешь? «Ну, не думаю»!
Глаза ее вспыхнули яростью. Шерман минуту переждал. А потом спросил:
— И это все?
— Все? Я думала, я его удушу. Он меня… унизил. «Ну, не думаю». Такое хамство, я своим ушам не поверила.
— Ну и что ты ему сказала?
— Больше ничего. Покраснела как вареный рак. И не могу слова вымолвить.
— И от этого у тебя такое настроение?
— Шерман, скажи мне по честности. Если человек не знает, кто такой Кристофер Марло, разве это значит, что он кретин?
— Ну что за вздор, Мария. Я просто не могу поверить, что ты из-за этого впала в такой мрак.
— Какой еще мрак?
— Ну, мрачное настроение, в каком ты прилетела.
— Ты мне не ответил, Шерман. Кто не знает, кто такой Марло, тот, значит, кретин?
— Не смеши меня. Я вон едва вспомнил, кто это, а ведь небось мы его проходили.
— В том-то все и дело! Ты хотя бы его проходил. А я не проходила. И из-за этого я чувствую себя так… а ты, похоже, вообще не понимаешь, о чем я говорю?
— Вот это точно! — подтвердил он с улыбкой. И Мария улыбнулась в ответ.
В это время они проезжали аэропорт Ла-Гуардиа, залитый огнями сотен натриевых фонарей. На ворота в небеса это было мало похоже, больше на какой-то завод. Шерман перестроился в крайний ряд, съехал на полной скорости под путепровод Тридцать третьей улицы и взял подъем на мост Трайборо. Мрак рассеялся. Шерман снова был полон довольства собой. Ему удалось ее растормошить и привести в чувство.
Но дальше пришлось притормозить. Все четыре полосы были забиты медленно ползущими машинами. Въехав на высокий горб моста, он увидел слева силуэт Манхэттена. Небоскреб к небоскребу, прямо чувствуешь вес и мощь. Сколько народу во всем мире мечтает очутиться на этом острове, на его узких улицах, в его потрясающих небоскребах!. Вот он, Рим, Париж, Лондон XX века, город честолюбивых мечтаний, магнитная скала, к которой притягивает всех, кто борется за право быть в центре событий. И он, Шерман, — в ряду победителей! Живет на Парк авеню, улице всеобщей мечты. Работает на Уолл-стрит, на пятидесятом этаже над уровнем земли в легендарной фирме «Пирс-и-Пирс», откуда обозревается весь мир. А сейчас вот сидит за рулем спортивного «мерседеса» стоимостью в 48000, и рядом — одна из первых красавиц Нью-Йорка, пусть не ахти какая специалистка в истории литературы, зато женщина совершенно роскошная. Резвое молодое животное! Он, Шерман, принадлежит к той породе людей, чье предназначение — брать от жизни то, что они хотят.
Он отнял одну руку от баранки и указал в окно на великолепный вид:
— Полюбуйся, крошка!
— Мы опять перешли на «крошку»?
— Просто мне захотелось называть тебя крошкой, крошка. Полюбуйся, полюбуйся. Великий город Нью-Йорк!
— Ты считаешь, что я из тех женщин, которым подходит «крошка»?
— Ты вполне подходящая крошка. Где ты хочешь поужинать, Мария ? Весь город Нью-Йорк к твоим услугам.
— Шерман! Разве нам не здесь сворачивать?
Он посмотрел вправо. Совершенно верно. Он был на три ряда левее тех машин, которые двигались к съезду в Манхэттен, и перестроиться теперь туда не было никакой возможности. Все ряды представляли собой сплошные потоки легковых и грузовых автомобилей, один за другим, бампер к бамперу, продвигающихся к площадке с турникетами в ста ярдах впереди. Над турникетами, залитая желтым светом фонарей, была растянута огромная, во всю ширину, зеленая надпись:
БРОНКС СЕВЕР ШТАТА НЬЮ-ЙОРК НОВАЯ АНГЛИЯ.
— Шерман, я точно знаю, поворот на Манхэттен — вон там.
— Ты права, дорогая, но я не могу туда перебраться.
— А эта куда идет?
— В Бронкс.
Очередь машин в тучах копоти ползла к турникету.
«Мерседес» так низко сидел на колесах, что Шерману пришлось привстать, чтобы отдать свои два доллара дорожной пошлины. Чернокожий служащий в будке устало посмотрел на него сверху вниз. По боку будки шла длинная царапина, и ее уже тронуло ржавчиной.
Шерман испытал мутное, неопределенное ощущение опасности. Бронкс… Он родился и вырос в Нью-Йорке и гордился своим знанием города. Нью-Йорк я знаю. Но на самом деле его знакомство с Бронксом за тридцать восемь лет жизни ограничилось пятью или шестью поездками в зоопарк и двумя — в ботанические сады, да еще он раз десять ездил на стадион «Янки», последний раз — в 1977 году на мировое первенство по баскетболу. Он знал, что улицы в Бронксе носят номера в продолжение махэттенской нумерации. Значит, что надо сделать? Надо доехать до перекрестка, свернуть на улицу, ведущую к западу, и ехать по ней, пока не попадется авеню, которая доходит до Манхэттена. Вроде ничего страшного.
Туча красных огней теперь мешала ему. В темноте, окруженный этим красным роем, он не мог толком сориентироваться. Терялось чувство направления. Похоже, они едут по-прежнему на север, на съезде с моста заметного поворота не было. Но теперь приходилось довольствоваться только подсказкой дорожных знаков. На глаз он тут уже ничего не узнавал, все ориентиры остались позади. После моста дорога раздваивалась. Влево, как оповещалось, — по шоссе Майора Дигана к мосту Джорджа Вашингтона. Вправо — по Брукнеровскому бульвару и дальше в Новую Англию… Дигановское шоссе — это на север. Не годится… Крутим баранку вправо… Вот тебе на! Опять развилка. Либо в Восточный Бронкс и в Новую Англию, либо по Восточной сто тридцать восьмой улице на Брукнеровский бульвар… Как хочешь, так и выбирай… Орел или решка?.. Два пальца или один? Снова крутим направо… Восточная сто тридцать восьмая. Съезд. Кончилось просторное размеченное скоростное шоссе, кончился пологий съезд. Они очутились на земле. Словно провалились на какую-то свалку. Скоростное шоссе идет сверху по эстакаде. В темноте Шерман видит с левой стороны парапет и сетку… Там что-то торчит… Женская голова!.. да нет же, это трехногий стул с прогоревшим сиденьем, и болтаются космы жженого мочала. Кому понадобилось воткнуть стул в сетку ограждения? Дня чего?
— Шерман, где мы находимся?
По голосу Шерман сразу понял, что ни о Кристофере Марло, ни о том, где бы поужинать, сейчас уже речи нет.
— В Бронксе.
— А как отсюда выбраться, ты знаешь?
— Конечно. Нужно только найти поперечную улицу… Ну, скажем… например, ту же Сто тридцать восьмую.
Они едут на север под скоростным шоссе. Но куда это шоссе ведет? Движение в два ряда, оба — прямо. С левой стороны — ограждение и бетонные опоры эстакады. Чтобы найти улицу, ведущую в Манхэттен, надо свернуть на запад… то есть налево… но налево не свернешь, там забор… Давай сообразим. Сто тридцать восьмая улица… Где она может проходить?.. Вон, вон! Указатель: Сто тридцать восьмая! Шерман начинает прижиматься влево, чтобы сделать левый поворот. Впереди — большой разрыв в ограждении, именно туда и надо свернуть на Сто тридцать восьмую улицу… Но свернуть невозможно! Слева от него — четыре или пять рядов автомашин, два — на север, два — навстречу, дальше за ними еще полоса, легковые, и грузовые машины с грохотом несутся в обоих направлениях… Разве поперек движения свернешь?.. Поэтому Шерман продолжает ехать дальше… В Бронкс… Снова впереди просвет в ограждении… Шерман жмется левее — опять та же картина! Нет тут левого поворота!.. Словно в ловушку попал под темной эстакадой. Но ведь ничего страшного? Полно машин…
— Шерман, что ты делаешь?
— Пытаюсь повернуть налево, но с этой сволочной дороги нет левого поворота. Попробую сейчас свернуть где-нибудь направо, там развернусь и оттуда уже перееду через улицу.
Мария промолчала. Шерман скосил глаза: сидит и хмуро смотрит вперед. Справа над крышами низких старых домов показалась вывеска:
ЛУЧШАЯ В БРОНКСЕ
ОПТОВАЯ МЯСНАЯ ТОРГОВЛЯ
Мясная торговля… недра Бронкса… Вон просвет в ограждении. Шерман начинает выруливать вправо — и сразу оглушительный гудок! — мимо проносится тяжелый грузовик! — едва успел свернуть.
— Шерман.
— Прости, крошка.
Пропустил правый поворот. Едем дальше, держась как можно правее в правом ряду, чтобы при первой возможности сразу свернуть… Вот оно… Повернул на какую-то широкую улицу. Сколько вдруг пешеходов, половина на тротуарах, половина прямо на мостовой… Темнокожие, но не негры… пуэрториканцы? На той стороне — длинное низкое здание, окна второго этажа в резных наличниках, похоже на швейцарское шале из детской книжки… но стены все прокопчены… Вон там — пивная, большие окна до половины закрыты железными ставнями… Сколько народу на улице, лучше сбавить ход… Низкие жилые дома с оконными проемами без рам.,. Красный свет. Шерман останавливает машину. Мария крутит головой во все стороны… «Ууууааааххх!» — громкий вопль откуда-то слева… Через улицу ленивой походкой переходит молодой человек с усиками ниточкой и в спортивном свитере. За ним, пронзительно крича: «Ууууааааххх!» — бежит женщина. Лицо смуглое, курчавые пышные волосы желтого цвета… Закидывает руку ему за шею, но как-то замедленно, как будто спьяну. «Ууууаааххх!» Душит, что ли? Но он, не глядя, бьет ее локтем в живот. Она отпускает его шею и сползает посреди мостовой на четвереньки. Парень идет дальше, даже не оглядывается. Женщина поднимается на ноги и, качнувшись, устремляется за ним. «Ууууаааххх!» Теперь они оба очутились перед «мерседесом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103