Я не отозвался. У Ольфа есть ключ. А больше мне никого не хотелось видеть. Постучали еще раз, и я опять не отозвался. Голос Виктора неуверенно сказал:
— Это я, Дима. Ты не спишь?
Я встал и открыл ему.
— Привет, — сказал Виктор. — Я не разбудил тебя?
— Нет. Но, с вашего позволения, я опять лягу.
Наверно, это прозвучало не очень-то любезно, потому что Виктор виновато сказал:
— Я ненадолго. Просто зашел узнать, как дела. Давно ведь не виделись.
Я неопределенно пожал плечами и неохотно ответил:
— Дела как дела. Обыкновенно.
И когда посмотрел на Виктора, мне вдруг стало жаль его. Он сидел сутулясь и как будто намеренно не смотрел ни на меня, ни на стол, где в беспорядке были разбросаны бумаги. А ему, вероятно, очень хотелось взглянуть на них — ведь это была и его работа.
Вид у него был какой-то подавленный. Вряд ли ему живется так хорошо, как показалось Ольфу. Правда, одет он и в самом деле прилично, и физиономия заметно округлилась, — видимо, он давно уже забыл те времена, когда питался картошкой и килькой. Ему, наверно, тогда приходилось особенно туго — он весил под восемьдесят.
Он наконец взглянул на меня и кивнул на стол:
— Как работа?
— Плохо, — сказал я.
— А что такое?
— Слишком долго рассказывать. В общем, мура всякая пошла. А ты занимаешься чем-нибудь?
— Нет. Так только, на кафедре кое-что делаю.
И опять наступило неловкое молчание. Виктору явно хотелось что-то сказать мне, но он не знал, как это сделать. Я спросил его о жене, он ответил, но видно было, что думает он о другом. И наконец он сказал:
— Слушай, может быть, я чем-нибудь смогу помочь тебе?
И он опять кивнул на стол.
Я внимательно посмотрел на него. Для этого он и пришел? Виктор с надеждой смотрел на меня.
— Нет, Витя, — тихо сказал я, — не стоит. Да и смысла в этом нет.
Он опустил глаза:
— Ну, смотри, тебе виднее.
И мне опять стало жаль его. Я охотно принял бы его помощь, но в этом действительно не было смысла. Ведь прошло уже почти два года, как он бросил работать с нами, и тогда мы только начинали. Вряд ли он даже представляет, как далеко мы ушли с тех пор.
Мы еще немного поговорили, и он собрался уходить. И, уже одевшись, сказал, как будто только что вспомнил:
— Да, я захватил для тебя сигареты.
И смущенно отвел глаза, и мне стало неловко за него — ведь он все время помнил, что надо оставить мне сигареты. Какими же чужими мы стали, если приходится прибегать к таким уловкам.
— Спасибо, — сказал я.
Он выложил сигареты и сказал:
— Если тебе нужны деньги, я могу дать. У меня есть немного.
И он робко посмотрел на меня. Ему очень хотелось, чтобы я взял у него деньги, и я сказал:
— Давай, я как раз сижу без гроша.
Он обрадовался, положил на стол пять рублей, и я опять сказал:
— Спасибо.
И вспомнил, что когда-то мы совсем не говорили друг другу «спасибо». Тогда это показалось бы нам просто смешным — все, что мы делали друг для друга, было естественным или просто необходимым.
Виктор вопросительно посмотрел на меня и неуверенно сказал:
— Ну, я пойду.
Я поднялся и протянул ему руку:
— Пока, Витя. Еще раз спасибо за сигареты и деньги. Они мне очень кстати. Заходи, не пропадай.
Он кивнул и вышел, а я опять лег. И вспомнил, как уходил от нас Витька…
Это было позапрошлым летом, после сессии. Мы остались в Москве и по-прежнему работали целыми днями. Лето стояло очень жаркое, и обычно мы вставали рано утром — в три, четыре часа, а днем отсыпались. Мы решили, что поработаем до августа, потом перехватим какой-нибудь калым — летом можно было неплохо подработать на стройках — и съездим в Прибалтику недели на две. Витьке явно не хотелось оставаться в Москве, но он безропотно согласился с нашим решением. Что-то неладное тогда творилось с ним. Он стал молчалив, раздражался при неудачах больше обычного, по вечерам куда-то исчезал, но утром неизменно приходил к нам — невыспавшийся и злой.
И однажды он сорвался.
Последние две недели мы занимались анализом специфической группы тензорных преобразований и проделали уже больше половины работы. И вот Ольф пришел из библиотеки и сказал:
— Мальчики, есть отличный новенький велосипед.
Это была его обычная манера выкладывать неприятные новости.
— Ну? — хмуро спросил Витька. В этот день он был особенно не в духе.
— Вся наша арифметика уже опубликована в прошлом году.
— Где? — недоверчиво спросил Витька.
Ольф сказал. Это был итальянский журнал.
— Брось трепаться, — разозлился Витька. — Ты же ни хрена не смыслишь по-итальянски, как ты мог понять что-нибудь?
— А тут и понимать нечего, — сказал Ольф. — Я случайно наткнулся на одну формулу, очень похожую на нашу. А сейчас Амадези перевел мне весь текст. Да и без перевода почти все ясно. Смотрите сами.
Он раскрыл журнал и бросил его на стол.
Действительно, уравнения были очень похожи на наши. А мы-то еще собирались написать об этом статью…
Витька тупо смотрел на журнал, перевернул страницу и вдруг изо всей силы грохнул кулаком по столу и вскочил, отшвырнув стул ногой.
— К чертовой матери! — заорал он таким диким голосом, что я невольно вздрогнул. — С меня хватит! Мы перерыли все американские и английские журналы за последние три года, прежде чем взяться за эту работу, а тут какой-то паршивенький итальянский журнальчик показывает нам язык! А если все, что мы сделали и собираемся сделать, тоже где-то опубликовано, что тогда? Может быть, прежде чем заняться физикой, нам надо стать полиглотами, а? Мало ли кто сейчас занимается физикой?
И он с яростью посмотрел на нас.
— Не ори, — холодно сказал Ольф. — Если понадобится, станем и полиглотами. И будем читать не только паршивенькие итальянские журнальчики, но и древнеирокезские тоже, если выяснится, что индейцы занимались физикой.
Я поднял стул, попробовал его на прочность и пробормотал:
— Я тоже когда-то был великим физиком, но зачем же стулья ломать?
— Да пошел ты… — огрызнулся на меня Витька. — Мне твоя песенка давно известна. Может, ты еще скажешь, что нам повезло?
— Да, скажу! — Я вдруг тоже заорал и отшвырнул стул. — Повезло, да еще как! Если бы Ольф не наткнулся на эту статью, мы бы еще две недели просидели над этой белибердой, да и то не было бы никакой уверенности, что все сделали правильно! А теперь стоит только свериться со статьей и идти дальше! И нечего делать из этого трагедию! Лучше будет наперед зарубить на носу, что паршивенькие итальянские журнальчики тоже надо иметь в виду!
Мы еще что-то кричали, стоя друг против друга и размахивая руками. Ольф молча вышел из-за стола и поднял стул, который я отшвырнул к двери. Спинка у него почти совсем отошла. Ольф потянул ее на себя, спинка легко выскочила из пазов. Ольф кое-как приладил ее к сиденью, поставил стул позади Витьки и подмигнул мне. Я понял его и, продолжая кричать на Витьку — правда, чуть потише — стал потихоньку подталкивать его к стулу.
Витька наткнулся на стул, оглянулся и сел на него и тут же грохнулся на пол, задрав ноги. Ольф с любопытством посмотрел на него. Витька чертыхнулся, потирая затылок.
— Вот паразиты, — сказал он, немного остыв, и вытащил из-под себя обломки. — И так башка ни хрена не соображает, так вы еще последние мозги вышибить хотите.
— Извини, — сказал Ольф. — Я не предполагал, что ты так основательно уляжешься, да еще во всю длину. Искренне сожалею, тем более что твоя светлая, умная головка нам еще понадобится, и не далее как сегодня.
— Ну уж дудки! — вскипел Витька. — С меня хватит! Тем более, — передразнил он меня, — что, если верить вам, мы сэкономили целых две недели! — Он язвительно засмеялся. — Кто как, а я беру тайм-аут!
Витька хлопнул дверью и вышел.
Он пропадал где-то три дня. И ночью его тоже не было. А потом он пришел и встал в дверях.
Мы даже не взглянули на него.
— Ну? — сказал Витька. — Открыли что-нибудь гениальное?
Ольф промолчал, только хмуро сдвинул брови, а я повернулся к Витьке. Он был пьян в доску и пристальным, немигающим взглядом смотрел на нас.
— Только не сидите с прокурорским видом, — наконец сказал он и подошел к столу. — Обвинительные речи оставим на потом.
Витька осторожно взял листок, который лежал передо мной, и медленно прочел:
— «Согласно работам Джексона, Треймана и Уалда, дифференциальная вероятность распада поляризованного нейтрона определяется выражением… — И гнусавым, ехидным голоском стал читать уравнение: — Дэ-вэ, деленное на дэ-е-по-е дэ-омега-по-е дэ-омега-по-ню…
Мы молчали и ждали, чем он кончит. Витька аккуратно положил передо мной листок и засмеялся.
— Парни, — сказал он, — вообразите на минуточку, что один из этих джексонов, трейманов и уалдов чуть-чуть ошибся. Ну, скажем, вместо дэ-е-по-ню поставил дэ-е-по-кси… Я, конечно, того… немного преувеличиваю, но предположим на минуточку, что я прав, мог же кто-нибудь из них ошибиться? Может быть, в тот вечер Джексон был в плохом настроении или от Треймана ушла жена, да мало ли причин может быть… мог же ошибиться кто-нибудь из этих ориров, сардов, крюгеров, на которых вы ссылаетесь? Ведь в нашей работе десятки таких фамилий. А если поглубже копнуть, то и сотни… А ведь фамилии-то принадлежат человекам, которым, как известно, свойственно ошибаться. Но мыто исходим из того, что все эти формулы, уравнения, теоремы — стопроцентная истина, пересмотру и обжалованию не подлежащая… Нуте-с?
И он с каким-то торжеством посмотрел на нас.
— Дальше, — спокойно сказал Ольф.
— А дальше то, что я говорю «пас». И вам советую сделать то же. Ничего у вас не получится. И кому все это нужно? Чего мы добьемся? Только угробим время и здоровье. Это же просто смешно. Мы же недоучки, дилетанты, кустари. И вообще надо быть круглым идиотом, чтобы заниматься релятивистской теорией. В ней же никто ни хрена не смыслит. Одни сплошные гипотезы и предположения. И вы всерьез уверены, что выберетесь из этого болота сухими, да еще и откроете что-нибудь? Беретесь соревноваться с Ландау, Понтекорво, Гелл-Манном, Швингером? Может быть, вы и Эйнштейна возьметесь опровергать?
— Если понадобится — почему бы нет, — сказал Ольф.
Витька смотрел на нас.
— У тебя еще что-нибудь есть? — спросил Ольф.
— Да, — не сразу сказал Витька. — Я женюсь.
— Это на ком же? — безразлично поинтересовался я.
— На Тане.
— Тогда тебе надо говорить — не женюсь, а выхожу замуж, — сказал Ольф. — И ты уже предложил ей руку и сердце? Тебе ответили согласием? Назначили день свадьбы?
Витька молчал.
— Что, начинаешь устраивать свое будущее? — продолжал Ольф. — Московской прописки захотелось? Приличной жратвы?
Витька молчал.
Ольф приподнялся и перегнулся через стол, глядя прямо ему в глаза, и негромко спросил:
— Как жить-то будешь, человек?
Тогда Витька поднялся и вышел.
Месяца через два была его свадьба. Виктор встретил меня в коридоре и пригласил нас обоих. Я сказал, что мы не придем. Он только беспомощно пожал плечами:
— Ну, как знаете…
11
Два дня я еще пытался работать, а потом не выдержал и пошел к Ангелу. Его не было — уехал в Дубну. «По твоим дурацким делам», — сердито сказала мне Нина, его жена. Я молча проглотил «комплимент» и вернулся к своим выкладкам.
Аркадий сам пришел ко мне в тот же вечер, в двенадцатом часу. В руках у него была тощая картонная папка с моими выкладками.
— Привет, — сухо бросил он, сел за стол и стал развязывать папку. — Давай поговорим.
— Давай, — согласился я, чувствуя, как отвратительно заныло где-то под ложечкой.
— Прежде всего я хочу кое о чем спросить тебя. — Аркадий протянул мне листок. — Это уравнение ты хорошо проверил? В частности — некоммутативность операторов исключается?
— Да.
— Отлично, поедем дальше.
Он задал мне еще несколько вопросов, я обстоятельно ответил и со страхом ждал, что он скажет. Аркадий не торопился. Он долго разминал сигарету, закуривал, разглядывал меня и был таким серьезным, каким я никогда его не видел.
— А теперь слушай меня внимательно, — наконец сказал он. — Я не могу гарантировать, что в вашей работе нет ошибок. Многое сделано слишком приблизительно, многое надо было бы проверить тщательнее и строже. Не ваша вина, что вы не смогли этого сделать, и это, конечно, ничего не меняет. Но я не вижу в вашей работе никаких ошибок, — отчетливо сказал он. — Больше того — я уверен, что их нет.
Я засмеялся.
— Здорово! Если быть логичным, придется признать, что мы совершили гениальное открытие. Мы доказали, что четность сохраняется даже при слабых взаимодействиях. Ничего себе… Значит, Ли и Янг зря получили Нобелевскую премию? Если уж им дали ее за свержение закона сохранения четности, то что же нам полагается за восстановление этого закона? Может быть, две Нобелевские премии? А как же знаменитый эксперимент с кобальтом-шестьдесят? Его мы тоже опровергли? Интересно, каким образом? Простым росчерком пера? Ха-ха… Ну почему ты не смеешься? Разве это не смешно?
И я захохотал как сумасшедший, потому что над этим нельзя было не смеяться. Я смеялся, чтобы оттянуть тот момент, когда придется всерьез задуматься над тем, что сказал мне Аркадий, и по-настоящему понять, что все, абсолютно все полетело к черту, вся наша работа, все неверно, от первой до последней строчки, и что из того, что даже Аркадий не нашел никаких ошибок? Ведь ошибка наверняка существует, если мы пришли к этому нелепому, парадоксальному выводу — четность сохраняется при слабых взаимодействиях!!!
— Перестань! — резко сказал Аркадий, и я сразу оборвал смех. — Ничего вы не открыли и ничего не опровергли, и ты сам отлично знаешь это. Вы просто залезли в очередную яму. Давай порассуждаем. Вот ваше уравнение. Вы получили его, исходя из множества самых разнообразных предпосылок, теорем, гипотез, установленных кем-то и общепринятых на данном этапе развития теории элементарных частиц. Заметь — на данном этапе… Каждая из этих предпосылок как будто верна сама по себе. Во всяком случае, нет таких экспериментальных данных или теоретических работ, которые опровергали бы их. Пока нет, — подчеркнул Аркадий, и я подался вперед и стал слушать его очень внимательно, стараясь ничего не упустить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59