— Ну вот, всегда мне не везет…
— Да будет тебе… — начал было Ольф — и замолчал.
Дмитрий быстрым движением притянул к себе Жанну, она неловко ткнулась губами ему в подбородок, он обеими руками обхватил ее голову и зашептал что-то в ухо.
Ольф отвернулся, полез за бумажником, вытащил багажные квитанции и сказал:
— Ждите здесь, я сейчас.
Он направился в огромный, гудящий множеством голосов зал, и через несколько шагов чьи-то сильные руки резко остановили его.
— Ольф!
Он поднял голову — и увидел Лешку Савина, Игоря Воронова, Майю, Дину, Аллу. Ольф широко раскинул руки, сгреб их в охапку.
— Ну, молодцы, что прибыли! Видали? — Он кивнул на Дмитрия и Жанну. — Привез вашего Дмитрия Александровича, берите его за рупь двадцать. Вам завернуть или так возьмете?
— Так возьмем, — засмеялась Майя.
— Ну-с, ждите еще пару минут, заворачивайте их в целлофан, а я за шмотками. Савва, подойдешь потом, поможешь.
Когда Ольф и Лешка выбрались с вещами, они увидели такую картину: Дмитрий стоял в центре, Жанна по-прежнему так крепко держалась за него, словно боялась упасть, а ребята тесно окружили их, как будто опасались, что кто-то может похитить Дмитрия.
— Ну, пастырь, — сказал Ольф, — как ты находишь свое стадо? А вы, бараны и баранессы, держите своего пастуха покрепче, а то он чего доброго, улизнет в Африку, к белым медведям.
В Долинск приехали почти в два часа. Ребята проводили их до дома, долго прощались во дворе. Прощались бы и еще дольше, очень не хотелось им расходиться, но Ольф скомандовал:
— Стадо, по хлевам! Завтра наговоритесь.
Сам он, остановившись на площадке, тихо сказал:
— Нуте-с, влезайте, я через минуту на минутку загляну, выпьем по рюмашечке. Выпить-то найдется, Жан?
— Найдется.
— А рюмашечку я заслужил?
— Две. — Жанна засмеялась и открыла дверь квартиры Дмитрия.
Пришел он, конечно, не через минуту, а через полчаса. Дмитрий лежал на диване, Жанна сидела рядом с ним и, положив руку ему на плечо, что-то тихо говорила, низко склонившись к его лицу. На шаги Ольфа она повернулась медленно, и лицо у нее было уже не такое, как в электричке, — спокойное, глаза светились нескрываемой радостью. А в электричке сидела она как-то очень неудобно, не поднимая глаз от пола, и почти ничего не говорила.
— Ну и минутка у тебя, — весело сказала Жанна.
— А вы, я смотрю, уже причастились.
— Было дело. Садись, наливай.
— Я, однако же, точно на минутку, — сказал Ольф, налил всем и, не садясь, высоко поднял свою рюмку. — За наш ренессанс — и за вашу удачу.
Дмитрий приподнялся на локте, молча выпил. Жанна дала ему ломтик лимона, чуть пригубила свою рюмку и, заметив движение Ольфа, спросила:
— Уже идешь?
— Да-с. Минута на исходе, а я человек слова. Иногда.
Жанна вышла проводить его, прикрыла дверь в комнату.
— Ну что? — тихо спросил Ольф.
— Все хорошо. — Жанна даже глаза закрыла, покачала головой. — Так хорошо, что даже не верится. Спасибо тебе. — Она пригнула голову Ольфа, поцеловала его и легонько подтолкнула к двери: — Иди. Завтра скажешь, что мы после обеда приедем.
Спустя час Ольф говорил Светлане:
— Столько уже лет знаю я его, а там — поразил он меня.
— Чем?
— Когда он рассказал мне, что в действительности означают результаты нашей работы, — у меня голова кругом пошла. И что меня изумляет до сих пор — ведь вместе всю работу делали, все, что знал он, мне известно было, — а ведь и капли подозрения у меня не возникло, что тут что-то еще, кроме голых этих результатов, может быть. Все-таки, талантище он необыкновенный, может быть — и гений, хотя при жизни такие титулы и не принято раздавать.
— А знаешь, — сказала Светлана, уютно устраиваясь на его плече, — я всегда почему-то немножко боялась его. Еще с первой встречи, тогда, на Балтике. И даже не представляю, что я когда-нибудь смогла бы понять его… вот так, как тебя понимаю.
— Ничего удивительного, я сам иногда не понимаю его. Он как будто иначе устроен, чем все люди. И что побаиваешься, тоже понятно. Мне там за него просто страшно стало…
— Страшно?
— Да. Такое впечатление было, будто он взвалил на себя какой-то немыслимый груз, и никто не видит его, а тяжесть — чувствуется. Вот и страшно — вдруг не выдержит? Может, этот груз и называется талантом?
— А ты у меня что, не талант?
— Ну, по сравнению с ним я школьник. Когда-то я думал, что мы более или менее равны, но очень давно это было. И знаешь, глядя на него, я, грешным делом, иногда думал: и хорошо, что бог мне такого таланта не дал. Все-таки тяжела эта ноша… Ой, как тяжела…
70
Жанна пошла провожать Ольфа. Я слышал, как они о чем-то тихо говорили, потом хлопнула дверь. Жанна прошла на кухню и включила колонку.
Я оглядел комнату. Было в ней как-то очень уж чисто и непривычно уютно.
Жанна вернулась, села рядом со мной и положила руку мне на шею. Я прижался к ней щекой.
— Устал?
— Есть немножко.
— Три часа уже… А сколько на Сахалине?
— Одиннадцать. О чем это вы с Ольфом любезничали?
— А тебе все знать надо?
— Я смотрю, вы наконец-то поладили с ним.
— Да, — живо отозвалась Жанна. — Он… очень хороший. Прости, раньше я была несправедлива к нему. — Она улыбнулась и склонилась ко мне. — Как он забавно сказал: за наш ренессанс — и за вашу удачу.
— Язык у него вообще недурно подвешен.
— Но иногда он так говорит, что не поймешь — то ли всерьез, то ли шутит…
— Он и сам не всегда это знает.
— Наверно. — Жанна засмеялась. — Знаешь, он как-то очень растерялся без тебя, особенно в первое время. О ребятах я уж не говорю. Когда я им сказала, что ты прилетаешь, они такой сабантуй устроили… Вообще я впервые поняла, как много может значить один человек…
— Смотри, зазнаюсь…
— Ну вот еще…
Она все еще избегала подолгу смотреть на меня и теперь отвернула голову, пряча лицо, прижалась ко мне и тихо спросила:
— Похудела я, да?
— Немножко.
— Ничего, теперь поправлюсь.
Я осторожно перебирал руками ее волосы, случайно вытащил несколько шпилек и почувствовал, что Жанна улыбается.
— Что ты?
— Приятно…
— Остальные тоже можно?
— Конечно.
Я вытащил все шпильки, волосы рассыпались, и я удивился, как их много, и сказал ей об этом.
Жанна выпрямилась и с улыбкой спросила:
— А ты не знал?
— Нет. Я ведь впервые вижу тебя такой.
Она снова отвернула голову и с усилием сказала:
— Иди… мойся, вода уже набралась.
Я молча смотрел на нее. Наверно, и она думала сейчас о том, что будет потом, полчаса спустя, и так же, как я, боялась этого.
— Ну иди же, — повторила она, все еще не глядя на меня, и я сел, осторожно обнял ее за плечи и прикоснулся губами к ее шее. Она вдруг судорожно схватила мои руки и прижала ладони к своим губам: — Господи, как я ждала тебя… Нет, не надо пока целовать меня, прошу тебя.
И я тут же отпустил ее и пошел в ванную.

Когда мы приехали в институт, я сразу пошел к Дубровину. Я почему-то без стука открыл дверь его кабинета и заметил, что Дубровин вздрогнул.
— Извините, я напугал вас…
Он снял очки — я даже не знал, что он пользуется ими, — и медленно поднялся.
— Ничего, Дима, это ничего…
Он вышел из-за стола, я протянул ему руку, но он словно не заметил ее и обнял меня — и тут же легонько оттолкнул и проворчал:
— Ну, путешественник, садись, рассказывай.
— Да что рассказывать… Вот, явился.
— Вижу, что явился… — Он с явным одобрением оглядел меня и спросил: — Здоров?
— Да. А вы?
— Я — как обычно. Икры привез?
— Да.
— Когда угощать будешь?
— Хоть сегодня.
— Можно и сегодня. Прошу вечером ко мне. — Он знакомым движением склонил голову к левому плечу, внимательно посмотрел на меня. — Видел своих гавриков?
— Частично.
— Тогда иди смотри полностью. Заждались они тебя.
— Подождут еще.
— Ишь ты… Иди, иди, мне все равно некогда с тобой… разговоры разговаривать. Чего смеешься? — рассердился Дубровин.
— Я не смеюсь.
— Ну, улыбаешься.
— Рад, что вижу вас.
Дубровин отвернулся и буркнул:
— Иди, мне действительно нужно работать. Вечером поговорим.
Я пошел к своим «гаврикам». Они явно перестарались с торжественностью встречи. Кто-то караулил в коридоре и при виде меня тут же юркнул в большую комнату. Когда я увидел стол с шампанским и их парадные одеяния, я сказал, оглядывая серьезные, торжественные физиономии:
— По-моему, не хватает трибуны и оркестра.
— Трибуны нет, а оркестр щас будет, — мигом среагировал Савин.
Он дал кому-то знак — и из угла грянул «Ракоци-марш». «Гаврики» встали чуть ли не навытяжку. Я прошел в угол, к проигрывателю, убавил громкость и, когда марш закончился, сказал:
— Здравствуйте.
День этот превратился в сплошное празднество.
Не успели мы вернуться из института, как уже пора было отправляться к Дубровину. Там мы засиделись за полночь. Я боялся, что Дубровин заговорит о моих дальнейших планах, но он словно мимоходом обмолвился, что главное сейчас — доклад в Академии наук, все остальное — потом.
И ребята деликатно молчали, разве что поглядывали иной раз с ожиданием — не скажу ли я сам чего-нибудь? Все же из некоторых их реплик я понял: они я мысли не допускают, что я не буду работать с ними. На другой день как-то само собой устроилось «чаепитие», и мне были продемонстрированы все достижения последних двух месяцев. Достижения были не бог весть какие, но я, конечно, не стал говорить им этого. Я сказал «недурно», и на большем они не настаивали. Потом я почти не показывался в институте — считалось, что я готовлюсь к докладу. Я действительно полдня готовился к нему, а потом засел за свою работу.
Доклад прошел, по общему мнению, «сверхблагополучно». Я был уверен, что еще никто не докопался до истинного смысла наших результатов, — не прошло и месяца, как была опубликована наша статья, и имена наши, как говорил Ольф, были «покрыты мраком неизвестности» и потому не привлекли внимания. Да и «время летних отпусков» только что закончилось, сессия была первой после долгого перерыва, и настроение у всех было не слишком-то рабочее. И действительно, вопросы мне задавались самые обычные, дежурные: «уточните, пожалуйста», «скажите, пожалуйста», «поясните, пожалуйста», «будьте добры». Такая вежливость говорила сама за себя — по рассказам Дубровина я знал, что при обсуждении каких-то спорных работ обычно бывает не до джентльменских тонкостей. И я столь же вежливо уточнял, пояснял, говорил — и следил только за тем, чтобы случайно не проговориться.
На следующее утро я спросил Жанну:
— Куда поедем в отпуск?
Она с радостным удивлением посмотрела на меня и переспросила:
— В отпуск?
— Вот именно. Ты же, насколько я знаю, еще не была в отпуске.
— Нет.
— Вот и давай думать, куда поедем.
— А когда? Ты же еще не закончил.
О своей работе я рассказал Жанне в первый же день после приезда. В отличие от Ольфа она почти не удивилась моему «закрытию», и сначала я даже подумал, что она не поняла меня. Но она поняла — если и не все, то самое главное.
— Мне нужно еще недели три. Самое большее — месяц.
— За месяц мы что-нибудь придумаем.
Тревожило меня объяснение с Дубровиным. Я знал, что он просто не поверит тому, что эти полтора месяца мне нужны только для отдыха. Но и говорить что-то конкретное до окончания работы мне не хотелось.
И действительно, Дубровин сразу догадался, что я чего-то недоговариваю.
— Разумеется, ты волен использовать это время как тебе вздумается, твоего отпуска никто не отменял. Но… если ты объяснишь… — Он испытывающе посмотрел на меня, и мне пришлось сказать:
— Объясню. Но не взыщите, в самых общих чертах. Результаты нашей работы натолкнули меня на одну идею, которой я и занимался все это время. И я хотел бы разделаться с ней, — небрежно закончил я.
Дубровин недовольно посмотрел на меня и сказал:
— Информация, прямо скажем, небогатая. Ну что ж, дело твое, заканчивай. Помощь нужна?
— Пока нет.
71
Он закончил эту работу двадцать первого октября, дождливым сумрачным вечером. Жанны еще не было. Дмитрий аккуратно сложил листки, разобрал на столе книги и журналы и прошелся по комнате. Почему-то захотелось посмотреть, что делается на улице, и он погасил свет и подошел к окну, увидел пустой двор, слабо угадывающуюся стену сосен за дорогой и темное низкое небо над ними. И простоял так до прихода Жанны.
— Ты почему в темноте? — спросила она.
— Да так…
— А я уже привыкла видеть свет в твоем окне. Выхожу из-за угла и сразу смотрю. А сейчас не увидела и почему-то испугалась… — Жанна виновато улыбнулась и попросила: — Если будешь выходить куда-нибудь, не выключай свет, хорошо?
Дмитрий молча кивнул и помог ей раздеться. Жанна поцеловала его, внимательно глядя на него, догадалась:
— Закончил?
— Да.
— И… что же?
— То, что и предполагал.
Жанна села в кресло и, не спуская с него глаз, медленно сказала:
— Интересно, что же дальше будет.
— Дальше? Поедем в отпуск.
— Я не о том.
— А я о том.
— Теперь ты покажешь мне?
— Конечно.
Дмитрий принес ей листки, Жанна как-то боязливо взяла их и попросила:
— Дай сигарету.
Дмитрий дал ей закурить и пошел на кухню готовить ужин. Жанна читала очень долго, и, когда он пошел звать ее, она все еще сидела в кресле и смотрела на листки, разложенные на журнальном столике.
— Пойдем, — сказал Дмитрий, — уже все готово.
Жанна молча взяла его руку и притянула к себе. Дмитрий присел на ручку кресла и обнял ее.
— Дима… — тихо сказала Жанна и замолчала.
— Да?
— Понимаешь… это настолько необычно…
— Наверно. Тут с ходу не разберешься.
— Может, я и потом не смогу разобраться, но… я чувствую, что ты прав.
— Еще бы, — хмыкнул Дмитрий. — Я тоже почему-то уверен в этом.
— Наверное, я сказала не то, чего ты ждал…
— Вот еще. Именно этого я от тебя и хотел — чтобы ты верила в меня. А теперь идем ужинать, остынет все.
Жанна вдруг прижала его ладонь к своим глазам.
— Что ты? — встревожился Дмитрий.
— Ничего, сейчас пройдет. Это от волнения. Знаешь, когда я читала… просто не могу передать, что я чувствовала. Я все-таки не ожидала, что это окажется таким… не знаю даже, как сказать… сложным, необычным, даже немножко страшным.
— Ну вот еще, страшным… Что в этих каракулях может быть страшного?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59