Главное, что мы можем заняться своей работой.
— Это верно, — согласился Ольф. — Нам просто грешно жаловаться. Но представляешь, какого дурака сваляли мы?
— А именно?
— Да с Дубровиным. Если бы мы знали, что он работает здесь…
— И что тогда?
— А, недотепа! — рассердился Ольф и передразнил его: — «Что тогда»! Да то, что с самого начала явились бы к нему, выложили наши карты и поклонились бы в ножки: возьмите, ради Христа, под свое крылышко!
— Ага, — саркастически усмехнулся Дмитрий, — и он бы с радостью обнял нас и воскликнул: вот вас-то мне и надо!
— А почему бы и нет? Может быть, не сразу, но потом-то он нашел бы для нас место. А теперь поздно переигрывать… впрочем, чем черт не шутит. Знаешь что, давай наведаемся в библиотеку и посмотрим, чем он занимается сейчас. Может быть, это не так уж и далеко от нашей идеи.
Они пошли в библиотеку и разыскали последние статьи Дубровина и отчет его лаборатории.
— Жаль, — огорченно сказал Ольф вечером, захлопывая отчет. — Если верить этим бумажкам, он не занимается К-мезонами уже года два. Хотя это все-таки ближе к нам, чем работа Шумилова. Жаль. Сдается мне, что с Дубровиным мы отлично спелись бы.
Ольф открыл журнал с последней статьей Дубровина, стал еще раз просматривать ее и восхищенно покачал головой:
— Ты только взгляни, какая работа мысли! Это тебе не Шумилов. Все четко, ясно, отточенно, ничего лишнего. Вся статья-то четыре странички, а ведь Шумилов наверняка сделал бы из этого по меньшей мере четырнадцать!
— Да ладно тебе, — недовольно сказал Дмитрий. — Человек ему добро делает, а он же его и облаивает.
— Да нет, я не о том, — отмахнулся Ольф. — Ведь недаром говорят, что стиль — это человек. А ты сравни стиль Дубровина и стиль Шумилова. Это же небо и земля!
Дубровин оказался худым большеголовым человеком невысокого роста с нездоровым отечным лицом и изрядной плешью. Он прихрамывал, но ходил быстро, по-птичьи припадая на больную ногу. Кабинет его был обставлен прямо-таки по-спартански — простой стол, жесткие стулья и потрескавшаяся во многих местах доска в грязно-белых меловых разводах.
Дубровин приподнялся и протянул руку:
— Будем знакомиться. Дубровин Алексей Станиславович.
Ольф и Дмитрий назвали себя.
— Ну-с, приступим к делу. На полях ваших заметок я поставил девять вопросительных знаков, вам ясно, к чему они относятся?
— Да, — сказал Ольф.
— Тогда начнем с них.
Разговор напоминал допрос. Дубровин говорил так, как писал статьи, — только самое главное, ничего лишнего, и несколько раз поморщился, когда его не поняли и ему пришлось повторять. В отличие от Шумилова, он сразу понял, кто есть кто, и обращался преимущественно к Дмитрию — Ольф к концу разговора и совсем умолк.
Дубровин великолепно разобрался в их работе и словно мимоходом делал такие замечания, что Дмитрий хватался за карандаш и быстро записывал, опасаясь что-нибудь упустить. Говорил Дубровин как будто недовольным тоном и два раза безапелляционно бросил: «Чепуха!» Дмитрий и глазом не моргнул — в первый раз буркнул: «Возможно» — и поставил большой вопросительный знак, а во второй спокойно заявил:
— Не думаю.
Дубровин с интересом взглянул на него и поднял брови:
— Вот как?
— Да, — сказал Дмитрий. — Я изрядно посидел над этим вариантом, и, осмелюсь доложить, он заслуживает внимания.
— А конкретнее?
Дмитрий стал объяснять, но не дошел до середины, как Дубровин прервал его:
— Ясно, дальше не надо. Я был неправ.
Ольф расплылся в улыбке, но Дмитрий и ухом не повел, как будто так и надо.
Память у Дубровина была феноменальная — он походя указывал, где нужно искать недостающие материалы, и продиктовал не только названия десятка работ, но и годы издания и номера журналов, где эти статьи были опубликованы.
Часа через полтора он сказал:
— Все, пока хватит. Давайте итожить. Замысел ваш недурен, и исполнение, на данном этапе разумеется, вполне приличное. Надеюсь, ваша работа будет неплохим дополнением к моей, не нынешней, конечно, а предыдущей. Теперь — что вы должны делать? Надо залатать те прорехи, о которых мы говорили, — это первое. Второе — проверить экспериментально кое-какие выводы. Это, как сами понимаете, посложнее. Месяца через три я попытаюсь раздобыть вам время на ускорителе, хотя оно давно расписано чуть ли не по минутам. В крайнем случае — дам вам взаймы несколько часов.
— Когда же мы этот долг отдавать будем? — с улыбкой спросил Дмитрий.
Наконец-то улыбнулся и Дубровин:
— Тоже верно. Это я по привычке сказал. Ладно уж, пожертвую… Я думаю, Шумилов не будет слишком притеснять вас своими задачками. Пока, по крайней мере… А потом уж вам придется основательно поработать на него.
— Джентльменское соглашение? — спросил Дмитрий.
Дубровин недовольно покосился на него:
— Почти. А вам это не нравится?
— Да нет, почему же…
— Еще один практический совет. Программировать вы, конечно, не умеете?
— Нет.
— Советую кому-нибудь научиться. С арифмометрами далеко не уедете. Машинное время найти будет можно, но программисты загружены до предела, а так как вы пасынки, никто с вами возиться не будет. Вычислительный центр у нас мощный, есть обширная библиотека программ на многие случаи жизни, надо только научиться пользоваться ими. И еще — побывайте на ускорителе, познакомьтесь с инженерами и вообще — завоюйте их. Как все экспериментаторы, они смотрят на теоретиков с подозрением, и если вы докажете им, что кое-что смыслите, это будет очень неплохо. В общем, действуйте.
На прощанье Дубровин сказал:
— Ко мне, разумеется, обращаться можно когда угодно, но настоятельно рекомендую: делайте это только в крайних случаях. Забот у меня хватает.
И он выпроводил их из кабинета.
29
И пошла у них, как говорил Ольф, не жизнь, а конфетка. Шумилов действительно не утруждал их работой и, давая какое-нибудь задание, почти извинялся и неизменно приговаривал:
— Разумеется, в сроках я вас не стесняю.
А они каждый раз испытывали чувство неловкости и столь же неизменно говорили:
— Ну что вы, мы сделаем поскорее.
И, разделавшись с заданием Шумилова, продолжали свою работу.
С Дубровиным они встречались часто. Слишком буквально восприняв его прощальные слова, они с месяц не давали о себе знать, и однажды Дмитрий услышал по телефону его сердитый голос:
— Милостивый государь, вам не кажется, что неплохо было бы показаться?
Дмитрий поперхнулся.
— Видите ли, Алексей Станиславович…
— Что я должен видеть?
— Пока что никаких особенных затруднений у нас не возникло…
— Ах, вот как… Но вы что-то сделали?
— Конечно.
— И вы настолько самоуверенны, что не сомневаетесь в истинности сделанного?
— Н-нет…
— Значит, так. Жду вас завтра в пять.
Они полночи и весь следующий день просидели за работой, готовясь к такому же допросу, как и в первый раз. Но Дубровин встретил их почти ласково. Тон его по-прежнему был ворчливым, но говорил он уже не так безапелляционно и прислушивался к каждому возражению. Выслушав их отчет, он одобрительно сказал:
— Недурно, недурно… Вы неплохо поработали. К эксперименту подготовились?
— Не совсем, — сказал Дмитрий.
— Почему?
— Вы же сказали, что время нам дадут месяца через три.
— Мало ли я что сказал… Время будет через три недели. Хватит вам, чтобы подготовиться?
— Наверно, — сказал Дмитрий.
— Наверно или точно?
— Хватит.
— Через неделю представьте подробнейшее описание эксперимента, несколько вариантов. Дам вам четыре часа, для начала хватит. Но если будет очень нужно, прихватите еще. Шумилов вас не притесняет?
— Нет, что вы.
— Ну и отлично. Я скажу ему, чтобы эти три недели он вас не трогал. А теперь прошу учесть вот что.
И Дубровин стал детально разбирать их работу и давать советы.
Когда они примчались к нему с результатами эксперимента — именно теми, которые они ожидали, — Дубровин просмотрел снимки, график, на скорую руку набросанный Ольфом, и будничным тоном сказал:
— Ну что ж, недурно. Можно двигаться дальше. Кажется, вы довольны? — спросил он, обращаясь к Ольфу.
— Еще бы, — заулыбался Ольф.
— Спасибо вам, Алексей Станиславович, — сказал Дмитрий.
— Спасибо? — вопросительно повторил Дубровин. — «Спасибо» вы скажете, когда я приглашу вас к себе и вы разопьете бутылку коньяку. Вот там «спасибо» будет уместно, но сейчас… В науке, по-моему, слово «спасибо» не имеет права на существование. А теперь, — он внимательно оглядел их, — вам неплохо было бы отдохнуть. Сегодня четверг, если не ошибаюсь?
— Да, — сказал Ольф.
— Я думаю, до понедельника вы со спокойной совестью можете отдыхать, с Шумиловым я договорюсь. Для начала отоспитесь, а потом отправляйтесь куда-нибудь. Вы, насколько я знаю, не женаты?
— Еще нет, — пробормотал Дмитрий.
— Но девушки у вас есть?
— Есть.
— Вот и отправляйтесь с ними.
— Будет сделано, — растянул рот в улыбке Ольф.
Через неделю Дубровин позвонил им:
— Ну как, вы не раздумали пить коньяк?
— Коньяк? — опешил Дмитрий.
— Ну да, коньяк. За вашу удачу. Или вы не пьете?
— Да нет, почему же, пьем…
— Я думаю… Значит, жду вас у себя. Да не в кабинете, конечно, а дома. После семи в любое время… Кстати, нет ли у вас какого-нибудь глупого дефектива?
— Чего? — не понял Дмитрий.
— Ну, детектива, — буркнул Дубровин. — Я лежу в постели, должен же я чем-то развлекаться. Если вам не трудно, поищите что-нибудь.
— Хорошо, что-нибудь принесем. Значит, после семи.
Их встретила маленькая женщина с ласковыми глазами.
— Может быть, мы не вовремя? — пробормотал Дмитрий.
— Ну что вы, наоборот… Меня зовут Мария Алексеевна.
Они назвали себя.
Дубровин лежал на диване в своем кабинете — похудевший, небритый. Увидев их, он с видимым удовольствием произнес:
— Прошу, прошу… Я не встаю и не извиняюсь — болен. Рассаживайтесь, как вам будет удобнее.
Они сели вокруг низкого столика. Дмитрий спросил:
— А что с вами?
— Почки, — буркнул Дубровин и позвал жену: — Маша!
— Да, сейчас, — тут же откликнулась Мария Алексеевна и через несколько минут внесла бутылку коньяку и закуски.
— Может, вам помочь? — тут же вскочил Ольф.
— Да, пожалуйста, — просто сказала Мария Алексеевна, и Ольф ушел с ней.
Через несколько минут они сидели все вместе, и Дубровин скомандовал:
— Наливайте. Мне — минеральной.
— Почему? — спросил Ольф.
— Я же сказал — почки. Я уже лет десять капли в рот не беру. А вы пейте, это для вас припасено.
Хорошо было сидеть в этом уютном кабинете, заставленном книжными шкафами. Дмитрий нет-нет да и бросал взгляд на книжные полки, пока Дубровин не заметил это и не сказал:
— Вам, я вижу, не терпится? Посмотрите.
И Дмитрий пошел рыться в книгах.
Книг у Дубровина множество, и среди них — редкие дореволюционные, издания. Дмитрий так увлекся ими, что не сразу понял вопрос Дубровина и переспросил:
— Что?
— Я смотрю, моя библиотека пришлась вам по вкусу.
— Ну, еще бы.
— Можете любую книгу взять с собой.
— Правда? — обрадовался Дмитрий.
— Почему же нет? — удивился Дубровин. — Читайте на здоровье. И можете приходить в любое время, если что-то понадобится. Если меня не будет, жена проведет вас сюда — и мой кабинет к вашим услугам.
— Спасибо, — сказал Дмитрий.
— Пожалуйста, — иронически бросил Дубровин и обратился к Ольфу: — К вам это тоже, конечно, относится. Кстати, вы нашли для меня что-нибудь?
— Да, сейчас принесу.
Ольф принес из передней книги. Дубровин небрежно просмотрел их:
— Это я читал, это тоже… А это что-то новенькое. Благодарю… Кстати, вы-то читали это? Нет? Ясно, вы слишком умны для этого, и у вас мало времени.
— Нет, почему же… — начал сконфуженно оправдываться Ольф.
Дубровин перебил его:
— Да вы не оправдывайтесь. Я сам читаю такие книжонки, только когда ничем не могу заниматься.
Дубровин помолчал.
— Видите ли, меня давно интересует история человеческой глупости. Скажут, неприлично обзываться. Неприлично считать себя умнее других. Скажут, что надо быть скромным. Но еще Гете говорил, что только нищий скромен. Кстати, в нашей работе скромность вовсе ни к чему. Так мне кажется. Мы в конечном итоге работаем для того, чтобы добыть хоть какие-то крупицы истины, еще неизвестной людям. А истина и скромность — понятия несовместимые. «Истина так же мало скромна, как свет», — угадайте, чьи это слова?
Дубровин хитро взглянул на них.
Ольф пожал плечами:
— Не знаю.
— Это говорил Маркс, — сказал Дубровин. — А потому — не будьте скромными! Если дело касается истины, вы не должны ни на кого и ни на что обращать внимания. Ни личные привязанности, ни авторитеты, ни соображения удобства и материальной выгоды, ни семья — ничто не должно вас сдерживать. Я думаю, много открытий не было сделано вовремя только потому, что интересы истины не были для исследователя на первом месте. А истина не терпит никаких компромиссов. Никаких, даже самых незначительных, — подчеркнул Дубровин и откинулся на подушки.
Когда они прощались, Дубровин с неожиданной теплотой в голосе сказал:
— Очень хорошо, что вы пришли. И неплохо, если мы будем почаще так встречаться. Не бойтесь, если я занят или нездоров, я скажу вам об этом.
30
Шумилов был с ними все так же вежлив и доброжелателен. На заседании Ученого совета, когда речь зашла о новом пополнении, он с большой похвалой отозвался о Дмитрии и Ольфе, и им незамедлительно сообщили об этом. Еще несколько раз он при случае хвалил их и всячески подчеркивал свое расположение к ним. А между тем они все меньше работали для него, и Шумилов воспринимал это как должное.
— Слушай, — сказал однажды Ольф, — все-таки я не пойму, что он за человек. Почему он позволяет нам такие номера?
— А, нашел о чем думать, — отмахнулся Дмитрий. — Не все ли равно? Лишь бы давал нам возможность работать.
— Тут что-то нечисто, — задумчиво сказал Ольф. — И по-моему, не обошлось без Дубровина. Ты заметил, как Шумилов с ним держится?
— Как?
— Да чересчур уж почтительно.
— Ну и что? Дубровин старше его, да и известность у него куда больше.
И верно — Шумилов держался с Дубровиным как будто запросто, они говорили друг другу «ты», но легко было заметить почтительные нотки, проскальзывающие в его голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59