Эллен видела, как лицо его, рассветными лучами окрашенное под мрамор, горестно глядит из пространства и времени. Считывая градусник и задавая повторяющиеся вопросы, доктор постукивал ногтем по зубам и сидел у постели с добрый час, а то и больше; Эллен, нравилось, когда он принимался мурлыкать что-то про себя.
Ха! Пытаясь развеселить дочь, отец спрашивал самым умильным голосочком: «Мужчине, небось, уж и сигаретки нельзя выкурить?» И еще раньше, чем девушка успевала кивнуть, не говоря уже о том, чтобы улыбнуться памятной улыбкой, вспыхивала спичка — с этаким глубоко геологическим отзвуком.
Между тем мистер Грот перебрался в одну из свободных комнат — вместе со своим коричневым чемоданом, шляпой и расческами. Он торчал в доме целыми днями напролет, то и дело откашливаясь. Уже почти член семьи, насчет своих прав он нимало не сомневался. А терпения ему было не занимать.
И однако ж мистер Грот начал задумываться про себя: часом, не он ли косвенный виновник этой драмы? В конце концов, правильно идентифицировать более пятисот деревьев не так просто, как кажется. (Десятки и десятки были исхищены из самых что ни на есть глухих уголков Австралии.) А по мере того, как число отмеченных галочкой названий росло, темный сгусток изменчивых, неуловимых имен приобретал запредельный вес и высоту, точно библиотека, что вот-вот опрокинется. Мистер Грот сам это чувствовал. Да, он перевалил за половину — тем грандиознее было бы его падение в глазах публики! Опять же, от его успеха или провала зависело будущее Эллен; конечно, она изнервничалась! Наверняка треволнения отразились на ее здоровье.
В последний день он, помнится, споткнулся: шествовал вместе с Холлендом по гравиевой подъездной дорожке, называл деревья направо и налево — ни дать ни взять монарх, подсчитывающий своих верноподданных, — и уже видел впереди парадную дверь, воплощающую в себе победу вместе со всеми ее ассоциациями: и собственность, и тепло, и вторжение. Наверное, в этом-то все и дело. Ибо мистер Грот сбился. На кончике языка и на устах у него уже вертелось название «гибридный жилокор», однако он на всякий случай перепроверил листья — он по сей день не знает и не ведает зачем — и совершенно правильно решил вопрос в пользу дерева, известного под пятнадцатью народными названиями, оно же. Е. dealbata, эвкалипт убеленный. Холленд видел, как близок тот был к провалу.
На кухне, жуя сухое печенье, мистер Грот полюбопытствовал, не с ним ли часом связан недуг Эллен.
— Вряд ли. Однозначного ответа нет, — резко ответил Холленд.
Так что мистер Грот ждал — и старался помочь, чем мог. Например, демонстрировал свои добрые намерения тем, что, постучавшись в дверь, вносил поднос с чаем.
Долгое пребывание в горизонтальном положении для тела ненормально; спустя какое-то время это внушает опасения. Смерть и погребение («уснуть последним сном») воспринимаются как естественное горизонтальное положение, наверняка именно поэтому нарочитая фальшь перпендикулярных смертей — таких, как повешение, распятие на кресте, сжигание на костре, — оборачивается неизгладимым потрясением.
Едва вести о затянувшейся горизонтальности Эллен разнеслись по округе, как целая процессия озабоченных сограждан потянулась в усадьбу с визитами, щедро оделяя хозяев домашним вареньем, кексами с цукатами, цветами и множеством доморощенных советов. Мало кому из гостей доводилось бывать в полутемной усадьбе прежде.
Доктор приходил каждое утро, но идентифицировать болезнь по-прежнему не мог.
Сестры Спрант не упустили шанса придирчиво осмотреть комнату Эллен, а заодно и неосвещенную гостиную, а жена мясника вздумала командовать Холлендом в кухне, пока тот не указал ей на дверь. Что до всего остального, Холленд понятия не имел, что делать. Начальница почтового отделения слала открытку за открыткой, а миссис Босс из гостиницы занесла две бутылки аделаидского портера. Кто-то еще оставил новехонький календарь: очередной эвкалипт-призрак, овцы и традиционная расшатанная ограда.
В городе Холленда только и спрашивали что про дочь. Женщины восхищались Эллен; а какие, собственно, проблемы? Им так хотелось, чтобы девушка выздоровела. Наличие в округе такой красавицы роняло благоприятный отсвет и на них.
В глазах мистера Грота женщина, не встающая с постели в течение всего дня, воплощала в себе недоразумение и загадку.
Порою они с Холлендом дежурили у постели вместе. Эллен никакого желания поговорить не выказывала и слегка отворачивалась, ежели мистер Грот предлагал какое-нибудь особенное эвкалиптовое масло, якобы способное исцелить любой недуг.
Все, что мог предложить мистер Грот, — это терпение. Тоже, к слову сказать, разновидность доброты.
Однажды утром неловкое молчание затянулось на два часа и более, а Холленд так и не показался; так что мистер Грот рассеянно взял с туалетного столика плачущую молочницу. И задумчиво покивал:
— Работа доброй старой Австрии…
Грубыми, требовательными пальцами он попыталсяповернуть ключ.
— Не надо…— шепнула Эллен.
Раздался резкий треск; мистер Грот сломал механизм завода. И Эллен разрыдалась.
С того дня угасание Эллен пошло быстрее. Никто ничего не мог поделать. Она была что ленточка, медленно плывущая от вершины к земле, где и упокоится, возможно, навсегда. В собственной слабости Эллен обретала опасную удовлетворенность.
Она теряла красоту.
Доктор уже задумывался, а не вызвать ли к страждущей одного своего выдающегося коллегу, если, конечно, тот в Америку не переехал.
Возвратилась жена мясника, на сей раз с другими женщинами, и на глазах у мистера Грота принялась убеждать Холленда отослать больную прямиком в Сидней. На это Эллен помотала головой — едва ли не яростно помотала — и закрыла глаза.
То был один из тех недугов, которым нет названия. Вернуть девушку к жизни могла только история.
37
APPROXIMANS
У кровати поставили стул: мужчины усаживались на него — и рассказывали свои истории.
Преимущество такого метода заключалось в том, что с пресловутого стула рассказчик мог невозбранно обшаривать взглядом крапчатое лицо Эллен, отчего в обычных обстоятельствах самые закаленные представители сильного пола принимались переминаться с ноги на ногу и лепетать что-то бессвязное.
Доктор — этому старику женская красота была уже не страшна — для начала описал девушке несколько наиболее примечательных хирургических операций из личного опыта. Казалось, он разговаривал сам с собою, а вовсе не с Эллен, так что и Эллен тоже как бы отключилась. Когда доктор ушел, Эллен встала закрыть двустворчатые окна — и едва не рухнула на пол. Обычно перед тем, как лечь снова, девушка гляделась в зеркало, а не то и по волосам расческой проводила; но сейчас она вернулась прямиком в постель и отвернулась к стене.
Местные парни — разумеется, по наущению матушек! — усаживались на стул и травили байки про охоту за свиньями да про змей неправдоподобной длины и свирепости, которых, конечно же, своими глазами видели. Преувеличения, они в рассказах очень даже к месту. Вот, например, Тревор Трейлл взялся пересказывать приключения своего двоюродного дедушки, который родился так далеко от моря, что в день, когда ему стукнуло шестнадцать, сей же миг записался в торговый флот и отправился в кругосветное путешествие. Встречать его собралась вся семья. Первое, что он сделал, когда, пошатываясь, сошел на берег — если верить семейной легенде, — это пал на колени и расцеловал свинью.
Со скромным школьным учителем вышло не лучше. Он вошел на цыпочках, почитал вслух книгу по истории Британии и спросил, продолжить ли чтение завтра, на что девушка помотала головой.
Мистер Грот уже заметил, как встрепенется, бывало, Эллен, едва новый рассказчик усядется на стул и приступит к истории; по ее позе было видно — девушка слушает. Делать нечего, придется и ему попробовать. Ежели рассказанная им история сумеет вернуть Эллен к жизни, их проблемы, уж в чем бы они ни заключались, разрешатся сами собою.
Мистер Грот пораскинул мозгами. В первом лице рассказывать всегда проще. История вроде как льется себе и льется. Кроме того, в рассказчике ощущается этакая пылкая откровенность, словно это «я» на самом-то деле обнажает некие сокровенные истины.
И в один прекрасный день, ближе к полудню, мистер Грот уселся на стул. Собрался с мыслями, поерзал немного на сиденье и начал:
— Знаю я одну историю. Про мою невесту.
Эллен встрепенулась. Складки и сгибы (подмечала девушка краем глаза) в сочетании с аккуратной, волосок к волоску, прической придавали его словам оттенок какой-то особенной прямоты.
— Я ведь однажды чуть не женился. Давненько это было, несколько лет тому назад, в Аделаиде. Звали ее Марджори.
Губки бантиком, кудряшки что проволока. Она еще питала слабость к кашемировым свитерам, уж и не знаю почему. Всегда мне заказывала привезти ей такой, ежели я в соседний штат ехал. Отец ее был государственным служащим, работал в министерстве высшего образования, если не ошибаюсь. Марджори все, бывало, подшучивала над моими эвкалиптологическими изысканиями и усы советовала отрастить. — Мистер Грот рассмеялся. — Задавака еще та! Помню, поспорил я с ней, о чем — не помню, так она мне по физиономии — хрясь!
Однако, в общем и целом, ладили мы неплохо. Несколько лет подряд встречались по нескольку раз на неделе.
В один прекрасный день она возьми да и заяви: «Мне уже под сорок. Ты мне нравишься. Но моя родня считает, мне замуж пора. Во вторник жду окончательного ответа. В противном случае придется мне подыскать кого-нибудь еще».
Вот примерно так она и сказала.
И что мне оставалось? В назначенный вторник мы договорились поужинать вместе. В китайском ресторанчике, если память меня не обманывает, на Хиндли-стрит. Потолковали мы с ней о том о сем. Вообще-то говорил в основном я. А она все на часы поглядывала, спокойно посидеть ни минутки не могла. В какой-то миг мне подумалось, она, того и гляди, из зала выскочит. Я подождал, пока до полуночи не осталось нескольких секунд, и дал ответ. Она разом успокоилась — а затем почему-то разозлилась на меня. А в следующую минуту занялась приглашениями и все такое.
Помню, как ее лицо помягчело. Так и хотелось сказать: а ведь ты ничего себе.
Эллен отвернулась от стены.
— Потом случилась забавная штука. — Мистер Грот скрестил руки на груди. — В тот момент все казалось простым, как дважды два. Это меня один парень в офисе надоумил. Мы с Марджори стали встречаться каждый день. Свадьба — дело такое, с ней хлопот не оберешься. Я повел ее в ломбард, там у них стоит такая банка, доверху полная обручальных колец.
История текла гладко, с паузами в нужных местах. Эллен лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок.
Мистер Грот кашлянул.
— Марджори запустила руку в банку и вытащила горсть колец, прям как ириски. Мне казалось, все они одинаковые. Но она-то, похоже, знала, чего хочет. И вдруг, так и не вынув руки из банки, застыла и словно задумалась. «Нет! — Она вдруг оттолкнула от себя банку. — Хочу восемнадцать карат!» Я так и не понял, о чем она. Марджори выбежала на улицу, не оглянувшись, а я остался в магазине, с кольцами.
Эллен лежала с открытым ртом и на него не глядела.
— По-моему, это единственная история на моей памяти — больше ничего такого со мною и не случалось. — Мистер Грот потер руки.
Холленд, честно дослушав до конца, изобразил смешок.
— Восемнадцать карат? Почему не двадцать четыре?
Он уже заметил, что Эллен отвернулась к стене и застыла неподвижно.
— Думаю, ей неплохо бы отдохнуть. — Холленд поморщился. — Ты лучше ступай.
38
CREBRA
Красный железнокор-узколиственник; сплошные существительные, все на полном серьезе. У этого эвкалипта ствол прямой и крепкий, кора бугристая, вроде как вывороченная плугом полоса темно-серой глины засохла, а листья характерно узкие. В справочниках, однако, не описана «плакучесть» листьев (технический термин), то есть листья поникают этаким мерцающим каскадом истинной меланхолии.
Это зыбкое ощущение неизбывной грусти ничего особенного и не значило бы, но дело в том, что красный железнокор-узколиственник — один из самых распространенных на земле эвкалиптов; со всей определенностью можно утверждать, что он заполонил лесистые области Восточной Австралии вплоть до верхней оконечности Квинсленда. Видовое название возвещает об этом сразу же: по-латыни crebra означает «частый», «густо растущий».
А теперь вообразите себе, какой эффект столь широко распространенная меланхоличность производит на массовое сознание. Нужно ли говорить, что именно она читается и отражается в вытянутых лицах наших соплеменников, в удлинившихся подбородках и в словах, образуемых почти незаметными движениями губ, что зачастую фильтруют излишние эмоции. Именно она окрасила в серовато-зеленые цвета наши обыденные байки — и то, когда и как они рассказываются; и даже мифы и легенды — таковы, каковы они есть; это так же верно, как и то, что норвежцы созданы из снега и льда.
В эвкалиптах можно усмотреть ежедневное напоминание о скорбях, разделяющих отцов и дочерей, и о бесстрастном стоицизме природы (который, конечно же, вообще никакой не стоицизм), и о засухах и плавящемся асфальте городов. Каждый поникший листок наводит на мысль об очередной истории про несложившуюся судьбу, или о сухом замечании, или о шутке, от которой мухи дохнут.
Очень немногие эвкалипты — бледные, величественные красавцы, что увековечены на салфетках, почтовых марках и календарях, — искупают общее ощущение меланхолии, задаваемое Е. crebra и некоторыми другими железнокорами. Они привносят луч света на пастбище, на скалистый утес, на городской тротуар: два лососевых эвкалипта на островке безопасности между университетом и кладбищем в Мельбурне! Их всего-то и надо, что несколько штук. И они торжественно возвестят о том, что живо и распространяется дальше: о непрерывном возрождении.
А за параллелями далеко ходить не нужно. Не будет преувеличением отметить, что примечательный мужской инстинкт сто раз отмерить, зачастую ошибочно принимаемый за пессимизм, уравновешивается расцветающим оптимизмом женщин, который — ни много ни мало как сама жизнь, их вечный козырь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30