вслед за ними в небо взмыли еще несколько темных птиц.
Теперь и Эллен услышала мужские голоса и хруст узких ленточек коры под сапогами.
Незнакомец втянул Эллен под мост; они присели на корточки. Молодой человек по-прежнему сжимал ее запястье; она не возражала.
Судя по голосу, он явно улыбался.
— Теперь ты и впрямь обманываешь отца. А еслион тебя здесь обнаружит?
— Ш-шшш, — шикнула она.
Сквозь щель в настиле девушка наблюдала за происходящим: вот показались отец и мистер Грот; вот они исчезли; вот появились снова. Голоса звучали то громче, то тише.
Успехи мистера Грота Эллен почти что и не отслеживала; каким-то образом ей удалось вытеснить эту мысль на самые задворки сознания. Но теперь, вдруг увидев его так близко, девушка испытала настоящее потрясение. На ее глазах этот человек уверенно, не сбавляя шага, шагал между стволов — и за каких-нибудь минут сорок уже идентифицировал все деревья формации. Отец, похоже, давно смирился. Мистер Грот идентифицировал очередной вид; отец ставил галочку в самодельном catalogues raisonne в черной обложке — точно учетчик товаров какой-нибудь. Они уже сейчас смахивали на тестя с зятем.
— Он как машина, — слабо проговорила Эллен.
Девушку тянуло преклонить голову. То была безнадежность — расползающаяся, точно клякса, — о которой она напрочь позабыла; теперь безнадежность вновь подступила к горлу, и в желудке началась свистопляска. Эллен понятия не имела, что делать. Она вся обмякла — говорят, так бывает с женщинами в момент насилия. И однако ж мистер Грот — человек отнюдь не плохой, нет! Скорчившись под мостом, девушка вдруг осознала, что запястье ее по-прежнему сжимают чужие пальцы — словно пульс жестко щупают. По крайней мере он, этот человек, вроде бы никаких отрицательных чувств у нее не вызывает.
— Просто ужасно…— Вот и все, что она смогла выговорить.
Незнакомец выпустил ее запястье и перевел взгляд на мужчин, остановившихся на речном берегу чуть правее. Это позволило Эллен рассмотреть наконец его лицо в профиль, и ухо, и шею, притом совсем близко.
— Мой отец, — прошептала она, скорее себе самой, — в старом пальто. Мой отец, он…
Все местные жители на мили и мили вокруг знали о матримониальных планах ее отца, хотя незнакомец рядом с нею своей осведомленности ничем не выдал.
Мистер Грот уже правильно назвал более трех четвертей всех эвкалиптов; еще несколько дней от силы — и все завершится. Деревьев осталось меньше сотни. Прочие кандидаты ушли несолоно хлебавши. Да захоти мистер Грот, он покончил бы с этим делом уже сегодня к вечеру; вот только ему явно доставляло удовольствие разгуливать по пастбищам вместе с ее отцом, разговаривать, обмениваться сведениями, причем не обязательно о деревьях. Именно это и происходило сейчас на глазах у Эллен: ее отец, что называется, укрощен.
Подумать только: на свете нашелся еще один человек, знающий все, что только можно знать об этом необъятном и головоломном предмете!
Эллен внезапно захотелось подойти вплотную и накричать на отца — как будто это поможет. Ах, живи она в Сиднее, она просто-напросто исчезла бы.
Тут под мост просочился запах сигареты. Запах заключал в себе квинтэссенцию ее отца: его измятую, теплую, упрямую сущность, вплоть до серебристых борозд, пропаханных в волосах.
Что до незнакомца, на такого поди положись. То он проявляет к ней интерес, а то вроде бы и нет.
Между тем молодой человек указал на приземистое, коренастое дерево прямо перед ними, Е. racemosa (эвкалипт гроздевидный).
— Что-нибудь да подвернется, вот увидишь, — заверил он.
Некий весьма прозаичный фотограф, специалист по деревьям (как иные фотографы специализируются на обнаженке, на стенах третьего мира, на жалостных сиротках в мелодраматично затемненных гостиных, на эстетике голода и войны, на высокой моде, на разных ракурсах гор), по заданию международного издательства прошелся по имению Холленда из конца в конец (с разрешения хозяина) и в высшей степени квалифицированно — с простодушной непринужденностью матушки-Природы — идентифицировал все эвкалипты до единого и каждый из них сфотографировал. И, между прочим, уложился в срок: весь процесс занял несколько недель. Но где бы он ни устанавливал свою фотокамеру, прочие персонажи в тот момент оказывались в противоположном конце имения. Наконец, волоча за собой треногу, словно теодолит, фотограф загрузился в машину и укатил через главные ворота, в полном неведении относительно приза—а ведь награда была все равно что его, только протяни руку! Даже Эллен, с первого же взгляда преисполнившаяся неприязни к его черной спутанной бороде, башмакам и шортам цвета хаки, так никогда и не узнала о его великом свершении.
24
BARBERI
За завтраком Холленд сидел в своем потрепанном пальто, готовый к очередному выходу.
Было уже поздновато. Но теперь, в преддверии победы, мистер Грот мог позволить себе слегка расслабиться.
Тучи обложили небо и нависали над землей низко-низко, суля долгожданный дождь. В результате воздух, а кое-где и земля сделались тускло-серыми. Настроение за столом царило пасмурное, безрадостное. Возможно, подкрепленное — отягченное, сказали бы мы — темно-серым кирпичом кладки и полумраком, свойственным глубоким верандам.
На душе у Эллен, всю ночь не сомкнувшей глаз, тоже было серо и пасмурно.
Она гадала, уж не ее ли собственная усталость передается отцу: в тот момент отец выглядел… нет, не то чтобы старым, но со всей определенностью изнуренным и смирившимся. Уши у него словно удлинились. А недостающие фрагменты подбородка, утраченные в ходе бритья, наводили на мысль о нехватке здравомыслия во всем прочем.
— А ну-ка, изволь выпить. А не то чаю никому не налью.
К завтраку Эллен подавала апельсиновый сок: ежели не долголетия ради, то для улучшения отцовского самочувствия.
Отец потянулся за бокалом.
— Мистер Грот считает, что насадить эвкалипты вдоль подъездной аллеи было чистой воды безумием и махровым невежеством. Он знает по меньшей мере три имения, где такие аллеи подвели лесной пожар прямо к дому. И все погибло в дыму и пламени. Чего доброго, и здесь этакое стрясется, говорит он. И что мы станем делать?
Холленд тронул дочь за локоть.
— Наш друг мистер Грот первым делом взялся бы за цепную пилу. Но, в конце концов, в этом доме нет ничего особо ценного, кроме тебя. А без тебя, — отец сжал ее прелестный локоток, — дом превратится в пустую шелуху.
Эллен замерла рядом с отцом; оба примолкли. Отец вертел в руках пустую чашку; девушка не сводила с него глаз. Возможно, он и собирался уже что-то добавить, как вдруг вскинул голову.
— А вот и наш друг, легок на помине. Ты к нему приглядись: он человек незаурядный — на свой лад.
Эллен поспешно вышла из комнаты. Отец позвал ее, она не ответила. Он окликнул ее еще раз, уходя из дому с мистером Гротом, она вновь не подала голоса. Какое-то время утешением ей служила голубая подушка.
Девушка глянула на себя в зеркало: все эти дни она только и делает, что хмурится. С небрежной поспешностью Эллен переоделась в старую отцовскую рубашку, башмаки и оливкового цвета брюки. Вышла из дому и, как всегда, зашагала было к реке, потом вдруг резко сбавила шаг — почитай что совсем остановилась, глядя в землю. Волной накатило ленивое, серо-пасмурное настроение.
Так, наверное, чувствует себя чистенький, опрятный домик, который вот-вот займут. Девушка не сдержала смеха.
Оставив подвесной мост далеко позади, Эллен оказалась на огороженном с одной стороны участке, где прежде бывала только раз, много лет назад, сопровождая отца в одной из его «озеленительных экспедиций». Здесь, в дальнем северном конце имения, река сворачивала на восток; в самой крайней его точке Холленд посадил одиночный эвкалипт-призрак — в погожие дни его видели аж из города. По правую руку от Эллен склон холма полого уводил к реке; и склон, и реку укрывала вековечная тень. Здесь, в конусообразно сужающейся низине, вымахало в полный рост немало редких эвкалиптов: потаенные сокровища, по большей части с Северной Территории, изобилие цветущих броских звездочек. Даже Эллен помешкала и огляделась по сторонам.
Здесь обрели могилу претенденты менее подготовленные, а вот мистер Грот отбарабанил бы ей названия как нечего делать (на образном народном наречии: «тыковка», «желтая жакетка», «цирюльник», «мохнозадый какаду», «манник», «гимпи-однокашник», «ба-стард-сальное-дерево» и т. д.); вот только Эллен ни о каких эвкалиптах и слышать более не желала.
Прямо перед нею на тропе грелась на солнышке длиннющая королевская коричневая змея; Эллен обошла ее стороной.
Зачем она забрела так далеко от дома? Девушка не знала и сама. Не нарочно, как-то само собою получилось. Наконец Эллен замедлила шаги у хрупкого, изящного малли, что раскинул во все стороны тоненькие стволики, больше всего похожие на воткнутые в землю веточки.
Если он сейчас придет ко мне сюда, решила Эллен, значит, и впрямь мною интересуется. Помимо всего прочего, это покажет, как далеко он готов зайти ради нее. Ей, например, очень даже хотелось его увидеть.
А ведь истории незнакомца по большей части посвящены дочерям и браку, с запозданием осознала девушка; а еще истории эти — так Эллен думала, так ей казалось — все больше и больше обращены к ней.
Рабочая рубашка и слаксы на грани неряшливости и те не могли скрыть ее крапчатой красоты. Напротив, еще более эту потрясающую красоту подчеркивали. Собственно, любой, кто с ней столкнулся бы, непременно заключил бы, что ежели девушка и безутешна, так, видать, из-за своей красоты.
Эллен тотчас же заметила, что волосы его мокры: по всей видимости, вытерся он собственной рубашкой.
— Я здесь! — крикнула она.
Добрых десять минут они просидели рядом, почти соприкасаясь в нескольких точках и ни слова не говоря. Непринужденная фамильярность успокоила девушку, И, кроме того, направила ее мысли напрямую к незнакомцу. А он — теперь, когда заговорил, — выказывал почти столько же нерешительности, сколько эвкалипт-цирюльник, торчавший во все стороны позади них; эти-то побеги и стали для молодого человека подсказкой: слова его неспешно кружили, пытались проникнуть в нее — и ни в кого больше.
Из уст в уста передавалась одна история («А ты, часом, не слыхала?..») из Мавритании — вы только представьте себе! — из обширной пустынной страны со средневековыми обычаями, где, говорят, не строится зданий выше двухэтажных. В каменистой части этой страны, близ невысоких гор, великан-людоед держал в плену молодую длинноволосую девушку. То было чудище свирепое, потное, легко впадающее в гнев. Жил людоед в каменной хижине с каменной же мебелью; и окна там тоже были каменные. Молодая женщина постоянно размышляла, как бы ей спастись бегством. Со всей очевидностью, бежать следовало ночью, но людоед подумал и об этом — и спал, прихватив зубами ее волосы. Девушка уже начала отчаиваться, хотя красоты своей нисколечко не утратила. Однажды в безлунную ночь в хижину проник вор — и принялся осторожно извлекать волосы один за одним из пасти чудовища. На это ушла вся ночь. С первым светом он высвободил последний волос, и они бежали прочь. Поспешая через каменистую пустошь, молодой вор видел перед собою бледную красавицу, о которой до сих пор только слышал; она же, радуясь освобождению, повернулась и впервые рассмотрела своего спасителя, молодого вора.
Эллен слушала, не шелохнувшись.
Эллен ожидала, что рассказчик продолжит или хотя бы обернется к ней, но вместо того глядел он прямо перед собою, словно намеренно ее избегая.
И тем не менее он продолжил — подбирая слова так же тщательно, как вор извлекал волос за волосом, — со всей доступной ему осторожностью, чтобы не вспугнуть Эллен.
Отношения между женщиной и ее парикмахером, напомнил молодой человек для начала, исполнены интимной задушевности. Говорят, будто женщины рассказывают парикмахерам такое, в чем вовеки не признались бы мужьям.
И многозначительно откашлялся, картинно подчеркивая собственную озадаченность.
Усаживаясь перед зеркалом, женщина отдает себя в руки парикмахера, то есть (как правило) мужчине. Это — целое событие, едва ли не ритуал; событие, исполненное внутреннего напряжения, отчасти зловещее. Женщина облачена в одежды. Волосы — единственная изменчивая часть ее лица. Именно волосы обрамляют — и выявляют — различные представления о женской красоте. Будучи обрита наголо, женщина сводится к первоосновам; отсюда — более чем уместная символика: женщину обривают наголо, прежде чем выставить на позор за то, что переспала с врагом.
В парикмахерской женщина видит себя в зеркале на разных стадиях разоблачительного выставления напоказ. И на каждой стадии за спиной ее маячит парикмахер. Сперва женщину умывают, выполаскивают, возвращают ей безыскусную некрасивость; да, она такова, она подозревала это всю дорогу. С этого отправного момента она следит критически-обнадеженным взглядом за собственным преображением. Парикмахер привычен к женским слезам. Даже когда женщина удовлетворена результатом, она все равно недовольна, понимая, что ее новый облик — нечто приобретенное, основанное, так сказать, на иллюзии, на искусной подгонке при монтаже или своего рода увеличении в объеме. У каждой женщины есть твердое мнение насчет чужой прически. Волосы — это могущество. В ходе истории, когда женщины забирали в руки власть, возвышались и их парикмахеры.
— Туфельки и прическа. Про все, что между, можно забыть, — услышала Эллен в сиднейском автобусе от седеющей дамы в темных очках.
На Оксфорд-стрит — на длинной улице, ведущей к центру, — Эллен однажды толкнулась в салон, весь в серебре, пока отец расхаживал взад-вперед снаружи; а теперь вот она слушала сидящего рядом незнакомца, а тот рассказывал про дочку одного скотовода, посетившую Сидней: о том, как могучая сила передалась от парикмахера невинной девушке.
Звали ее Кэтрин. Принадлежала она к одному из старинных семейств Риверины, корнями уходящих в глубокое прошлое. Превосходная усадьба, опять же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30