Мне пришлось согласиться с лейтенантом и даже позавидовать его памяти.
— Пусть так! Однако из этого не следует, что здесь замешана нечистая сила, — не унимался я.
— Во-первых, Вячеслав, мы с тобой не члены родительского комитета, которых послали разобраться, почему Петя Иванов опять не появился в школе. Так? Так! И поверь мне, что если бы ветерану партии бюст Ильича просто упал бы на ногу, навсегда изменив размер его обуви, или разбил ему нос, когда старичок, задремав, уронил голову на стол, нас бы по таким пустякам не стали бы привлекать. Согласен?
Мне не оставалось ничего другого, как признать его правоту.
— А во-вторых, я уже не первый год знаю майора Галкина. И научился, так сказать, читать между строк. То есть понимать скрытый смысл им сказанного. Если Галкин говорит «катавасия», то это может означать только одно…
Я весь превратился в слух. Хотя мне это и стоило огромных усилий в окружающем нас шуме.
— … чертовщину!
Из глубин халата старика-узбека снова послышалось блеянье.
Синицын указал ладонью в сторону старика и совершенно серьезно добавил:
— Вот! И барашек не даст соврать.
Я засмеялся, но споткнувшись о колючий взгляд старика из-под прикрытых век, тут же и прекратил веселье.
Лейтенант промокнул платком вспотевший лоб и произнес:
— Эх, Вячеслав, сейчас бы холодненького пивка. — И вдруг, вернувшись к теме, добавил: — Галкин еще и упомянул, что бюст тот не простой, а говорящий…
Я призадумался. О вселении духов в тела душевно больных или подверженных большим психическим нагрузкам людей, я уже кое-что слышал. Однако бюст Ленина, да и кого бы там ни было еще, предметом одушевленным не является. В физике я особо не рубил, и все же никак не мог себе представить, как такое возможно…
— О чем размышляешь, профессор? — шутливым тоном поинтересовался Синицын.
— А возможно ли такое вообще, Алексей? — впервые за все время обратился я к лейтенанту по имени.
— Вселение нечистой силы в бюст Ле… в неодушевленные предметы?
Я кивнул.
— Вы ведь в школе, наверное, Шекспира проходили. Так вот, у него хорошие слова на этот самый счет имеются: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
— А вам, я имею в виду вашему подразделению, уже приходилось сталкиваться с подобным раньше?
— Да, — просто ответил он. — Правда, что касается случаев подобного рода, очень трудно определить, где мы действительно имеем дело с феноменом, а где его нам только пытаются разыграть.
— Как это? — не понял я.
— Пример. Однажды нас вызвали к одному мужику, у которого на даче, якобы, росло говорящее дерево. Представь себе! Если я не ошибаюсь, это была старая груша. Хозяин данного чуда вел себя как заправский артист. Как если бы он играл мага на сцене театра. Прежде чем приблизиться к дереву, он, например, делал непонятные пассы, что-то там нашептывал. У нас уже сразу закрались подозрения, что там не все чисто. В смысле, что этот мужик просто-напросто жульничает. А потом мы и вправду услышали низкий, какой-то прямо-таки утробный голос. Груша, представляешь, заговорила.
— Ага, — отреагировал я. — И что же она сказала?
— Что-то про свои корни, которыми она, якобы, соприкасается с костями почивших в той земле древних воинов. В общем, чушь несусветную. А также про некое проклятие, которое ляжет на всякого, кто возьмется это проверить.
— Да ну, на фиг! — не поверил я. — Прямо так и сказала? Я бы в такое тоже никогда не поверил.
— Почему? — вдруг удивился Синицын.
— Это ж явная лажа, товарищ лей… Алексей! — воскликнул я. — Сначала оно, это дерево, значит, раскрывает какую-то свою тайну, а уже в следующую минуту запрещает проверить достоверность сообщенного.
— Вот и нам это показалось подозрительным, — как-то совсем уж отрешенно заявил лейтенант Синицын. — Хотя о проклятии сказано было довольно ненавязчиво… — И потом добавил: — А ты молодец, соображаешь!
— Так ведь это ж настолько явно…
— Ну, явно — неявно… короче, если уж мы туда приехали, пришлось нам провести некоторые замеры, взять пробы, — продолжал он.
— И что?
— Безрезультатно. А через полчаса мужик уже выпроваживал нас со своего участка. Сказал, что он еще и общается с деревом каким-то одному ему известным способом. И что дерево требует, чтобы мы удалились.
— Вот те на!
— Ага, — согласился Алексей. — Той же ночью мы, без ведома хозяина (к тому времени он уже крепко спал), пробрались к нему на дачу. Хотели без его участия взглянуть на «чудо». А если честно, мы уже на следующее утро собирались покинуть тот населенный пункт. Потому как все сводилось к тому, что мужик, демонстрировавший нам говорящую грушу, являлся шарлатаном. Оказалось, что он сразу, как только о чудо-дереве разнеслась по округе весть, перебрался жить в свой дачный домик. И со всех любопытствующих за показ удивительного растения брал деньги. Кроме того, мы успели навести справки о прежней деятельности счастливого обладателя чудо-груши. А посему выяснилось, что еще годом раньше он мотался по странам и весям, выступая в основном в провинциальных клубах как… чревовещатель.
— Круто!
— Не говори! Но это лишь начало, — рассмеялся лейтенант. — В какой-то момент ему надоело дурачить людей и просто сшибать за это деньги. Он решил еще и иметь за свои старания чисто физическое удовлетворение. Присматривал в толпе зрителей какую-нибудь деревенскую красотку. Понятно, что из не больно сообразительных, и предлагал ей эксклюзивные сеансы прямо на дому. Чем они заканчивались, думаю, тебе понятно?
— Нет, — скривил я душой.
— Сексом, Вячеслав, — попался на моей хорошо сыгранной простоте Синицын.
— Что-то мне во все это верится с трудом, — возразил я.
— Почему? — поперхнулся мой собеседник.
— Согласен, что в деревнях хватает дурех. Но ведь у таких недалеких, как вы сами, Алексей, выразились, красоток, и ухажеров, наверное, хватает. А насколько мне известно, в деревне из-за девки по репе схлопотать даже проще, чем в коровье дерьмо наступить, — откровенно засомневался я.
— И получал он по репе, Вячеслав, получал, — успокоил меня Синицын. — Ну, как в анекдоте с поручиком Ржевским! Однако своего добивался чаще.
— Что же произошло потом?
— А дальше стали на него жалобы поступать. Одна за одной. Что мол, уже за старшеклассниц, подлец, взялся. Ну, и бежал наш члено… прошу прощения, чревовещатель. Вот!
— А что же с деревом?
— Ах, да! Значит, пробрались мы на его участок ночью. Окружили ту грушу и ждем. Сам, наверное, уже догадываешься, что ничего не происходит. Как сейчас помню, твой предшественник еще предположил, что, мол, груша, видимо, спит. Стриж с издевкой заметил, что если это и так, то спит она довольно крепко. А Дятлов ее еще возьми да пни. А она молчит себе, и хоть ты что! — Синицын самозабвенно рассказывал об этом приключении, а его глаза блестели как у малолетнего шкодника. — Галкин тогда здорово нас всех рассмешил. Майор, борясь со смехом, во всеуслышанье предупредил грушу, что если она сейчас же не начнет с нами беседовать, то он из нее Буратину сделает. А из хозяина ее — Мальвину… Только… как же майор выразился? — Синицын на мгновенье призадумался. — А! Вот! Только будут у этой Мальвины не голубые глаза, а просто… ну очень большие!
Мы с Алексеем рассмеялись. И словно вторя нашему веселью, халат узбека вновь шелохнулся, а потом заблеял.
— Уже вконец убедившись, что никакой такой говорящей груши на участке и в помине нет, мы подняли такой шум, что хозяин дачи очень быстро нарисовался на крыльце. Сообразив, что происходит, этот мошенник еще и попытался спасти ситуацию. Он уже у домика стал вещать нам «голосом дерева», что страшная кара упадет на наши головы. А уже на следующем предложении сдал себя с потрохами.
— Что же он сказал?
— То ли спросонья, а то ли из-за того, что с вечера здорово перебрал, но он заявил: «Я — говорящая вишня…» и так далее. Не поверишь, но мы просто попадали со смеху. А чуть позже нам стало известно, что бедолаге пришлось не только раздербанить свою сберкнижку, но и продать участок с пресловутой говорящей грушей.
— И что же так? — поинтересовался я.
— Все очень просто, Вячеслав, ему срочно понадобились деньги для уплаты алиментов. Чревовещатель даже не мог предполагать, что в течение всего лишь одного месяца станет папашей, да еще и трижды.
В Ташкент мы прибыли рано утром. Столица Узбекской ССР встретила нас щебетом купающихся в лучах солнца воробьев, скрывающими зевоту воинскими патрулями и хлопотливо раскладывающими свой товар торговцами выпечки. Синицын, вернувшись с вокзала, сообщил:
— Свободного времени у нас — целые сутки. Так что подумай хорошенько, что бы ты хотел посмотреть в Ташкенте особенно. А для начала мы возьмем такси и отправимся в центр. Пока магазины еще не открылись, у нас имеется прекрасная возможность прокатиться по самому большому городу Средней Азии.
Я и не ожидал, что лейтенант Синицын так хорошо ориентируется в Ташкенте. Казалось, он знаком с этим городом с самого детства. Будь то памятник Алишеру Навои, или четырнадцати ташкентским комиссарам, огромная статуя вождя пролетариата на площади его же имени, или прекрасная башня с часами в парке Горького — мой спутник с завидной легкостью ориентировался в их архитектурных особенностях и именах их создателей.
— А вот, обрати внимание на это сооружение! Очень оригинально, не так ли? — И он указал на памятник жертвам Великого Ташкентского землетрясения 1966 года. — Кстати, вон в том кафе «Ширин» можно недурно позавтракать. Хотя в городе очень много заведений, прославившихся своей замечательной кухней.
— А что, сильное землетрясение было? — поинтересовался я, впервые услышав о Великом Ташкентском. — Много народу погибло?
— Землетрясение было ужасным. Разрушения в городе — просто катастрофическими! Что-то около сорока одного процента всех построек канули в Лету. А вот людей, слава богу, погибло не так много. Произошло оно ночью. Время было жаркое, а потому большинство жителей спало снаружи. Таким образом многие избежали участи быть погребенными под стенами своих же домов.
Мы еще проехались по проспекту Навои и по идущей паралельно ему Узбекистанской улице, когда лейтенант Синицын дал таксисту указание ехать прямиком к ЦУМу. Когда мы выбрались из машины у входа в один из крупнейших магазинов города, было уже откровенно жарко. Солнце, отражаясь в многочисленных окнах гостиницы «Ташкент», слепило глаза, не давая как следует осмотреться. Шофер согласился нас подождать, и мы спокойно отправились за покупками. Из ЦУМа я вышел уже в голубой рубашке и клетчатых, под «бананы», синих брюках. На лейтенанте красовалась желтая футболка с какими-то белыми разводами и легкие серые штаны. Через его правое плечо была перекинута темно-серая ветровка. Наши ноги были обуты в тогда еще только входящие в моду кроссовки.
— Так, — довольно потер руки Алексей, — сейчас еще сбегаем в ГУМ. И если там не найдем тебе какой-нибудь куртки или олимпийки, то отправимся на базар. Как у них здесь самый большой-то называется? По-моему, «Колхозный».
Обедали мы в, пожалуй, самом известном кафе узбекской столицы, в «Голубых куполах». Оно располагалось на тенистом зеленом островке между проспектом Ленина и одноименной улицей. Для себя Синицын заказал шашлык. И к нему различных соусов. Я долго рассматривал меню, никак не решаясь что-либо выбрать.
— Бери что хочешь, — позволил мне лейтенант, — о деньгах не беспокойся.
— Ну коли так, — осмелел я, — то возьму-ка я себе манты. Уж очень они их вкусно делают.
Официант принес и поставил нам на стол бутылку красного. От приглашения выпить я отказался. Да Синицын и не настаивал. Видимо, хорошо понимал, что всему есть свои границы. Наверное, и предлагал-то чисто из вежливости, а когда я отказался, как будто даже расслабился. Я взял себе полуторалитровую бутылку сока и убедился, что мой выбор оказался верным. Так и сидели мы под сенью деревьев, наслаждаясь тем, что нам некуда было спешить.
— У-у-у! — протянул мой спутник. — Замечательное вино. А известно ли тебе, Вячеслав, что Узбекистан может похвастать солидной палитрой алкогольных напитков?
— Я не пью, Алексей, а потому, если честно, такие тонкости меня никогда не интересовали, — скромно ответил я.
— А зря. Нет, я, конечно же, не имею в виду, что обязательно нужно пить. Нет! Но думаю, что интересная информация никогда не помешает.
С таким доводом нельзя было не согласиться. И я приготовился слушать.
— Представь себе, в Узбекистане производятся сорок четыре сорта вина, пять сортов коньяка и четыре — водки. А? Впечатляет?!
— Мне лишь известно, что виноделие в Азии имеет давнюю традицию, — чтобы только не молчать, сообщил я.
— Иначе оно и быть не может. При таком-то количестве солнца! Во все времена вино считалось даром богов. Им платили выкуп, его сдавали в государственную казну, передавали в наследство связанные с его производством тайны. Вино пил Македонский и Дарий, Тимур Тамерлан и его внук Улугбек, эмиры и калифы, ну и, конечно, простой народ. Для которого это удовольствие было порой единственным в жизни. Его крепость и аромат воспевали Омар Хайам, Низами Гянджеви, Алишер Навои, Хафиза Хорезми.
Синицын на мгновенье задумался и потом продекламировал:
Если выпьет гора — в пляс пойдет и она. Жалок тот, кто не любит хмельного вина. К черту ваши запреты! Вино — это благо. Доброта человека вином рождена.
В этом было что-то нереальное. Неземное. Сейчас мне не хотелось ничего больше. Только бы вот так и дальше сидеть в тени пронизанных солнечным светом крон деревьев. Вдыхать теплый, замешанный на запахах цветов и пыли воздух, и слушать Хайама. А лейтенант продолжал:
Ты перестань себя держать в такой чести, О бренности того, что дышит, не грусти! Пей! Жизнь, которая идет навстречу смерти, Не лучше ли во сне иль в пьянстве провести?
На противоположной улице и несколько наискосок от кафе, в котором мы сидели, располагался магазин для иностранцев «Березка». Там, у входа, без видимых причин слонялось несколько молодых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39