– Какие слова, господин генерал-полковник?
– Eisen und Blut!
Вдруг что-то случилось. Машина остановилась с такой порывистой внезапностью, что фуражка еле удержалась на бритой голове генерала. Шофер выскочил из-за руля и точно провалился в березовые кусты. Пули били по щебнистому полотну шоссе и высекали из него маленькие желтые огоньки. Полковник открыл дверцу и выглянул, но сейчас же закрыл и упал на подножку. Генерал шагнул через него. В кузове шедшей сзади машины кто-то лежал запрокинувшись. Неужели квартирмейстер? Пули щелкали. Генералу показалось, что это пистолетные выстрелы. Он страшно удивился и быстро сделал два шага в сторону от своей машины…
* * *
Отряд командующего почти сразу по выступлении отстал от головного. Он не столько шел, сколько боролся с неожиданно возникавшими на каждом шагу препятствиями. То вдруг откажет машина, то трактор, и из-за этого стоит весь отряд. Обходных путей не было. Отряд находился как бы в коридоре из гитлеровских частей. Сквозь холодный и мокрый туман трудно было что-нибудь разглядеть по сторонам расстилавшейся впереди долины. Но сомневаться, что все дороги на ней заняты гитлеровцами, не приходилось…
Подтянувшись к шоссе у Дятлова, с радостью увидели, что оно пусто. Дождик усиливался с каждой минутой; темнота ненастной ночи сгущалась. Надо было поскорей перебраться через шоссе, но батальон болтался где-то далеко позади, – опять задержка. Стоя возле своего танка, командующий вполголоса отдавал распоряжения. Вдруг сбоку, откуда выбегала дорога, мутно засветились желтые пятна автомобильных фар. Два… пять… Без счета! Командующий выхватил револьвер. Ледяной пот облил его большое бледное лицо. Да, сейчас все решится…
– К бою! – скомандовал он.
Люди вмиг залегли по канавам вдоль шоссе. В танках хлопнули люки. Гитлеровские полуброневики придержали ход. И в тот же момент рой стальных смертей, сразу выпущенных всеми автоматами, револьверами и пулеметами советской стороны, влепился в стекла и лак фашистских авто. Прошло несколько решающих мгновений, прежде чем полу броневики очнулись. Но огонь их бил наугад, вслепую. А штабные машины наскакивали одна на другую и, встав на дыбы, одна за другой валились с шоссе…
Карбышев и Наркевич стояли в березняке, против места, где только что оборвалась затейливая декларация фашистского полководца на TeMy «Eisen und Blut». Карбышев видел, как кто-то выпал из машины, как кто-то другой перескочил через выпавшего и, сделав несколько шагов деревянными ногами, изготовился дать стречка.
– Врешь! – сказал Карбышев и нажал револьверный спуск.
Генерал присел, а потом улегся на бок, делая такие движения, как будто ему хотелось лежать поудобнее. Карбышев показал на него капитану ОН.
– Труп забрать. Документы снять.
– Слушаю.
Из шестидесяти лет, прожитых на свете, в течение сорока двух ежедневно тренировать глаз и руку на меткость – шутка? Карбышев обернулся в ту сторону, где только что стоял Наркевич.
– Видали?
Но Наркевича уже не было ни рядом, ни поблизости. Бой затихал. «Какую булгу подымут теперь гитлеровцы!» – подумал Карбышев. В воздухе что-то завозилось, зашумело, подсвистывая. Разведка? Ищут?
– По машинам!
Это был голос командующего. На шоссе свирепствовала суматоха. Рядовой и сержантский состав набивался в полуброневики. Надменные хозяева уцелевших офицерских авто смиренно шлепались мертвыми тушами в канаву, а по их местам живо рассаживались советские офицеры, медленно и неудобно устраивались раненые. Вот комбриг ВВС… Вот – заместитель начальника артиллерии. Сильные руки двух лейтенантов подхватили щуплого Карбышева и поставили на шоссе у машины, которую только что очистил от постоя фашистский генерал. Трое раненых – в ногу, в живот и в голову – лежали в кузове. У руля сидел капитан и нетерпеливо поглядывал на Карбышева. Место возле него было свободно.
– Пожалуйста, товарищ генерал-лейтенант!
Карбышев сел. Гитлеровские машины с советскими офицерами уже мчались по шоссе.
– Разрешите трогать? – спросил капитан.
– Куда?
– Куда все…
– Гм!..
А вот и Наркевич… Он стоит у машины, поддерживая дрожащей рукой бесчувственную девушку. Ее лицо бледно, как камень под луной. И по мере того как подгибаются ее обессиленные ноги, она бледнеет все больше и больше. Маленькие пузырьки черной крови вскипают около уха. «Машинистка, – вспомнил Карбышев. – Венецианочка…» Наркевич молчит, ни слова. Он только смотрит, и Карбышев понимает, почему так пронзительно остр сейчас взгляд его черных глаз.
– Хорошо, – быстро говорит Карбышев капитану за рулем, – поедете, куда все. Но только…
Он выскакивает из кабины и помогает Наркевичу усадить туда девушку. На мгновение она открывает глаза и даже хочет что-то сказать. Но… не может. Карбышеву показалось, будто она улыбнулась Наркевичу. Едва ли… Наркевич стоял, отвернувшись и прикрыв лицо рукой.
– Трогайте, – сказал Карбышев капитану за рулем.
Капитан хотел что-то сказать. Он не знал, можно ли оставить генерала.
– Без разговоров!
Машина неслышно сдвинулась с места, блеснула черным боком и, качнувшись раза два на мягких рессорах, провалилась в ночь. Наркевич схватил руку Карбышева и прижал к мокрой щеке. Ночь кончалась. С каждой минутой становилось все светлее и светлее. Дождик прекратился. Туман редел, и сквозь лесную поросль уже начинали кое-где явственно просвечивать открытые полянки. Дорога впереди как будто раздалась в стороны. Заметно усиливались шум и свист в небе. Воздушная возня означала: ищут.
– Идемте, Глеб, – сказал Карбышев.
– Да…
Две фигуры – маленькая быстрая и высокая тонкая – спрыгнули с шоссе в канаву, взбежали на гребень ската и зашагали по серой вязкой земле сквозь зеленую, как вода в аквариуме, предрассветную рань к лесу.
Глава пятая
Рекогносцировка на Зельву оказалась роковой и для отряда майора Мирополова, и для него самого. Когда он подошел к Зельве, местечко уже было занято неприятелем. К высадившимся здесь крупным гитлеровским десантам со всех сторон подходили автомашины с пехотой, группы танков и артиллерийские батареи. Отряд советских войск – восемьсот бойцов, пятнадцать станковых пулеметов и несколько минометов – был окружен почти мгновенно. Мирополову между тем и в голову не приходило, что штарм идет уже не на Зельву, а на Шару. Поэтому он принял отчаянное решение – пробиваться назад, навстречу своим, и для этого обойти Зельву с юга, несколько рот оставить на месте, а прочими атаковать местечко с востока, северо-востока и северо-запада. Словом, Мирополов задумал настоящий бой. Хоть он и предвидел его полную безуспешность, но все-таки полагал, что только бой, а не что другое, может отвести беду. Итак, бой…
Танки подступали вплотную к лесной опушке, на которой залегли роты, и поливали ее почти непрерывным пулеметным огнем. Роты отвечали, но слабо. У них вовсе не было бронебойных патронов, а мины на исходе…
Вокруг командного пункта Мирополова разгуливало десятка три неприятельских танков. Они не шли в прямую атаку, но старательно выбивали людей с пункта. Так продолжалось довольно долго. Наконец, подъехала пехота и высадилась с автомашин. Вот она двинулась на штурм пункта, и танки – вместе с ней. Ее-то они и ждали…
– Товарищи! – кричит Мирополов. – Товарищи!..
Он кричит и еще что-то. Только прочих слов не слышно. Да, пожалуй, и не нужно, коли главное слово услышано. Мирополов садится за пулемет, оставшийся без расчета. Удивительно звонкий ветер ударяет в его уши и срывает фуражку с лысой головы. Почему-то на фуражке – кровь. Пулемет дрожит, и дрожь его отдается в ладонях, в плечах, в груди, в сердце Мирополова. Пулемет трещит и хлопает. Мирополову хочется перекричать его.
– Товарищи!
Эх, кабы сказать сейчас бойцам: «Умереть в бою храброму – раз; а трус каждую минуту жизни подыхает…» Но не скажешь. Что это? Вдруг скакнул лягушкой и перевернулся вскинутый кверху разрывом гранаты мирополовский пулемет… В руке у Мирополова – револьвер… «Сдаться живым? Ни за что!» Он уже поднял руку, чтобы… Но что-то ударяет его по руке. Выстрел мимо. Фашистский солдат с нежно-розовым, как поросячье рыльце, лицом хватает Мирополова за бороду… Рвет клок… еще… еще… Рот полон соленой горечи… Рука, секунду назад еще державшая револьвер, висит бессильная… Под плечом – огонь… Вместо пальца – лоскут окровавленной кожи и мелкая осыпь остреньких белых костей.
* * *
Оторвавшись от своих, Елочкин и Федя продолжали шнырять на своей полуторатонке со станковым пулеметом по проселкам и между дорогами от Кайданова до Узды. Собственно, заниматься разведкой и разрушениями они не переставали ни на час. Но только теперь Елочкин получал задания не от командира своего заградительного отряда, который был за пределами досягаемости, а от невидимого, хотя и вездесущего в этих местах «дяди Павла». Кто такой «дядя Павел»? Елочкин ничего не знал о нем, кроме того, что он советский полковник и что есть у него на речке Уссе верные люди. Как фамилия «дяди Павла», Елочкин тоже не знал: но полагал, что он должен быть из здешних уроженцев. Ни Елочкин, ни Федя даже еще и не видели «дяди Павла». Но невидимая, как и сам он, партийная рука уже связала с ним Елочкина и Федю. И пошли уже третьи сутки с тех пор, как, послушные этой партийной руке, они начали получать его приказания и беспрекословно выполнять их…
…Коротка летняя ночь и полна странных звуков. Рождаются звуки между темно-синим небом и черной землей. Рождаются сами собой, тихие, жалобно-непонятные, то усиливаясь, то становясь глуше, то сливаясь в одну мелодию, от которой в сладковатом трепете застывает встревоженное воображение. Что это такое? Трудно сказать. Легонько шумит ветер, шевеля на меже высокие стебли полыни, кашки и мяты. В овсе кричат перепела. Мокрый от росы заяц выскочил на межу и присел. Посидел, послушал, двигая ушами, и пустился дальше. Гладко укатанное шоссе бежало через луговину между ржавыми кустами. Два танка стояли на шоссе. Один из них, сорвав гусеницы, ремонтировался. И у Елочкина, и у Феди были очень молодые, сильные, зоркие глаза. Но фашистские кресты на танковых башнях они по-настоящему разглядели лишь метров за сто пятьдесят, не дальше. И шлемы у танкистов были стальные, а не кожаные, как у наших. Танки шли по дороге в совхоз «Победа». Еще вчера, выполняя приказ «дяди Павла», Елочкин основательно потрудился в совхозе, все приготовив к приему незваных гостей. И сейчас было ясно: дело только в том, чтобы поспеть в «Победу» до гитлеровцев.
– Повертывай, – сказал Елочкин Феде, – дуй!
Но и танкисты разглядели машину. Стукнула пулеметная очередь и выбила бинокль из руки Елочкина, диск – из автомата. Планшетка с картой – в клочья.
– Черт, поумнел, – заметил Федя, нажимая на стартер, – а больше ничего не случилось…
Елочкин схватился за пулемет. Машина ходко уносила разведчиков из-под огня, торопясь отплеваться погуще. Все шло прекрасно. Вдруг пулемет Елочкина смолк. Что такое? Перекос патрона. Машина рванулась и стала. А это что такое? Федя соскочил наземь, распахнул капот.
– Хана. Бензопровод перебило!
Действительно, бензин хлестал. Впоследствии Елочкину казалось, что он очень долго думал, стоя перед этой картиной. На самом же деле думал миг. Машину – бросить. Пробежать три километра зайцами – пустяки. Фашисты усиливают огонь, но с места не трогаются. Надо их сбить с толку. Так!
– Открывай бочку с бензином, – приказал Елочкин Феде, – лей, обливай…
В мотор – пара ручных гранат; есть. Огонь из пулемета по мотору; есть. Взрыв… другой… Машина вспыхнула, и вместе с пламенем к светлому утреннему небу поднялся жалобный, нечеловечески резкий, рвущий ухо вой. Елочкин и Федя изумленно переглянулись. Выла автомобильная сирена. Ее провода расплавились в огне, и машина подавала свой последний голос, прощаясь с хозяевами. Федя смахнул слезу с затуманившегося глаза. Гитлеровцы перестали стрелять.
…Елочкин и Федя бежали. Сперва они бежали по всем правилам учебного бега: прижимали локти к бокам и выкидывали левые ноги. Но, когда к ногам пристало по мокрой земляной гире, а сердце начало ухать, срываясь и падая вниз, они бросили правила. Теперь они просто неслись вперед, обтирая рукавами лица, слегка прикусив чуть высунутые языки и все чаще трогая левой рукой ту часть груди, где тревожно ухало сердце. Физически такой бег был очень мучителен. Однако он нисколько не мешал Елочкину думать. Отчетливость его мысли даже как будто увеличивалась от того, что работа ее происходила впопыхах.
Влажный ветер набегал тягучими волнами – зачем? Помеха бегу. Под горой дымилась речка – сейчас еще очень, очень раннее утро. Роса блестела на траве крупными каплями. Тихо шушукались листья на мелькавших мимо березках. От цветущей липы потянуло медовым духом. Еще и день не разошелся, а пчелы уже гудели и кружились под липой. «Вот сарай… Сейчас добегу и упаду… Прямо на землю… И Оля так ничего обо мне и не узнает…» Но и пробежав мимо сарая, Елочкич продолжал думать. Совхоз «Победа» – огромное хозяйство. Вон, далеко-далеко, на горе, белеет светлый и просторный дворец старых здешних владельцев. Два бронзовых льва охраняют его сон. И пруды с карпами… И свинарники, каких Елочкин никогда и нигде не видел. Совсем еще недавно на залитых солнцем совхозных полях копошились бригады плугарей, бороновальщиков, сеяльщиков. Тракторы трещали, поблескивая электролампочками. Пружинные бороны трепали рыхлые комья суглинка, ставшего похожим на чернозем. Бурьянные места выжигались. В начале июня спелые колосья грузно повисли над землей. А потом зашипели бы жнейки, засвистели бы на токах молотилки, плавно загудели бы сортировки, толкая вперед поющие барабаны. Подбоченились бы по-хозяйски крестьянские избы, загорелые крепкие люди столпились бы на дворе конторы, и снарядил бы совхоз «Победа» к отправке свой первый обоз с зерном… Так бы все это было. Но не будет так, нет… Елочкин вдруг остановился посреди дороги, на пустом, открытом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33