"Скайтрак" последний раз ударился о землю и закружился на месте. Колесо на что-то наткнулось, машина отскочила бумерангом, беспорядочно затряслась, упираясь стойками шасси и принимая удар на фюзеляж. Сквозь шум слышно было, как треснул лонжерон. Моран успел услышать, как оборвалось крепление груза и как груз всей своей тяжестью проломил обшивку, когда самолет в последний раз дернулся всем корпусом. Потом кровь переполнила одну сторону головы, и штурман потерял сознание. Кто-то завизжал. И все затихло.
Глава 3
Снаружи, куда выбежал, прикрыв лицо руками, Тилни, сквозь пелену взмывающих песчинок фильтровалось золотое свечение. Кольцо окрестных дюн отбрасывало горбы теней. Среди следов валялась опора шасси. Порывы ветра едва не валили с ног худого Тилни.
Пассажиры выбрались наружу, чтобы размяться, и разглядывали золотое небо и причудливые горбатые дюны; молча они бродили взад-вперед.
Крепко прижав к груди обезьянку, Робертс сидел на земле, пытаясь успокоить животное. Открытый рот обезьянки исказила гримаса страха, сквозь рубашку Робертс чувствовал ее острые зубы. Она испачкала его, но он этого не замечал, повторяя раз за разом: "Бимбо... все хорошо, Бимбо", – и гладил похожую на кокосовый орех головку.
Моран очнулся, как только кончилось дерганье. Отстегнул ремень, выбрался из кресла и с удивлением вслушался в шорох песка.
Таунс высвободился из своего ремня и какое-то время продолжал сидеть, уставившись прямо перед собой. Его лицо было пепельным.
– Ты цел, Франки?
После показавшейся долгой паузы Таунс ответил; "Угу". Он встал и, качаясь, прошел в дверь, а Моран вспомнил, что кто-то дико кричал. Он пошел следом.
Свет в главном отсеке был тусклым. Кто-то открыл дверь, ее качало на ветру. При посадке скалой пропороло фюзеляж, и ботинки Морана ступили прямо в песок. Один из пассажиров поинтересовался:
– Свет работает?
Выключатели потерялись в жеваных складках обшивки, и Моран, вернувшись в кабину, попробовал включить аварийную цепь, но и она не работала. У Кроу и Бедами оказался электрический фонарик. При его свете они увидели на полу, там, где скала пробила фюзеляж, безжизненное тело. Кроу отвел в сторону фонарик и осмотрелся. К ним присоединились Моран и Лумис; Таунс принес из кабины аварийный фонарь, о котором забыл Моран.
Жертв оказалось две. Оба трупа уложили рядом, в задней части главного отсека. Среди груза была незакрепленная клеть с тяжелыми буровыми наконечниками. Она проломила переборку и вдребезги разнесла несколько задних сидений. Целый час ушел на то, чтобы вытащить из-под обломков юношу-немца. Таунс дал ему морфий из аварийного набора, и он затих. Уложив его на два передних сиденья и закрепив тело привязными ремнями, Кроу с Бедами вышли наружу и закурили, заслонив от ветра зажигалку. Они молчали, прислонясь к корпусу самолета. Слушали, как внутри бравый вояка Харрис отдавал какие-то команды своему сержанту.
– Утихает, Дейв, – заметил Кроу.
– Что?
– Ветер.
– Поздновато.
В песчаной пелене мелькнула чья-то фигура. Вот она вовсе исчезла из виду, и Кроу сказал:
– Что там за идиот?
Они с Бедами отправились посмотреть, кто это, и вскоре привели Тилни.
– Будешь слоняться, Тили, запросто потеряешься.
Юноша не отрывал рук от лица. Он хныкал, и его усадили к Робертсону.
– Вот еще с ним понянчись, Роб. Ради бога, не отпускай его от себя. В этой кутерьме отойдешь на десять шагов и уже не найдешь дороги обратно, – сказал Кроу.
В самолете капитан Харрис разговаривал с юношей-блондином, припоминая те немногие слова по-немецки, которые знал. Глаза у Кепеля были ясные и спокойные, хотя зрачки оставались расширенными от наркотика. Он почему-то отвечал по-английски: может, оттого, что владел им лучше, чем Харрис немецким.
– Пожалуйста, не нужно больше наркотика. Теперь боль не такая сильная, благодарю вас.
Он небрежно раскуривал сигарету, будто довольный, что может шевелить руками. Кровотечение было слабым, но Лумис, ощупав и осмотрев парня, сказал, что раздроблен таз и сломаны обе ноги. Его нельзя передвигать.
Первый солнечный луч проник через отверстие, где раньше был иллюминатор, и упал на густые яркие волосы Кепеля. К нему обратился капитан Харрис:
– Если тебе что-нибудь понадобится, зови меня или кого другого. Между подушками под тобой есть дырка: внизу брезентовый мешок. Тебе, видишь ли, нельзя двигаться, поэтому если захочешь в уборную... Все устроено очень удобно. – И он улыбнулся докторской улыбкой. – Теперь надо подумать, как привлечь к нам помощь. Спасателей.
– Благодарю, капитан. Вы ведь капитан?
– Так точно. Меня зовут Харрис. А это сержант Уотсон.
– Отто Кепель. Так меня зовут.
Сержант Уотсон, вытянувшись вдоль стенки отсека, думал: "Бог мой, как на слете бойскаутов! Все эти церемонии, а рядом распластан искалеченный мальчишка. Еще один повод покрасоваться для проклятого Харриса. Не хватает только барабанщика".
– Я понял, капитан, что... – лицо юноши растянулось в болезненной гримасе, – что есть жертвы.
– Э... да. Да.
– Сколько?
– Двое. Бедняги, – Он выпрямился. – Тебе повезло. Теперь нам нужно все здесь организовать.
Прихватив с собой сержанта, он приступил к детальному осмотру самолета. Из подручного материала они выложат на песке сигнал "SOS", как только затихнет ветер. Уотсон ему показался чересчур спокойным, но, кажется, он всегда такой. Надежный парень, если, конечно, правильно себя с ним вести. Хорошо иметь такого под рукой.
Пока они осматривались, рядом остановился невысокий человек, назвавшийся Стрингером. Он слушал внимательно капитана Харриса, и тот был доволен, что у него есть аудитория: действовать им нужно сообща, а большинство этих парней, вероятно, не имеют представления о том, как выжить в пустыне.
В пять часов ветер внезапно прекратился, песчаная пелена в момент осела, и сразу же со стороны западных дюн ослепило яркое солнце.
Моран обратился к Таунсу:
– Спать нам придется внутри, Фрэнки.
Нелегко было теперь называть его "Фрэнки": взгляд Таунса был отрешенный, наглухо закрытый для всего внешнего. Моран знал: он думает сейчас о расследовании. Два слова погубят тридцатилетнюю карьеру. Ошибка пилота. Правило совершенно ясное: в случае неисправности радио и полного отсутствия контакта с землей командиры воздушных судов тотчас же ложатся на курс в сторону ближайшей из намеченных запасных посадочных площадок и там приземляются, независимо от имеющегося запаса топлива и ограничений на вес самолета при нормальных условиях.
– Если спать будем внутри, – продолжал он, обращаясь к Таунсу, – то придется вынести этих двоих. Верно?
Таунс делал над собой усилие, чтобы понять смысл сказанного. Лицо его сейчас было много старше. Молча он последовал за Мораном, взял из аварийного комплекта лопату, вырыл в песке две неглубокие траншеи. Им помогал Лумис.
Все прочие держались особняком, будто их это не касалось. Погибших обернули в белый парашютный шелк, когда прибудут спасатели, тела нужно будет извлечь из песка и увезти с собой. Таунс едва сдерживал желание сейчас же поделиться с Мораном и Лумисом всем, что было у него на душе, вложить это в обычные слова, которые, быть может, освободят его от кошмара. Он бы сказал: это я убил их, своими руками.
Лопата блестела на ярком солнце. Утихший ветер оставил после себя гулкую тишину, в ней ясно разносились голоса людей. Когда дело было закончено, Лумис сказал:
– Думаю, это место надо отметить. – Он направился к самолету и вернулся с куском изогнутой трубы. Форма ее напоминала крест.
Солнце коснулось края вытянутых дюн к западу от места посадки, когда к Таунсу подошел капитан Харрис.
– Мы считаем, что нужно принять организационные решения. Вы согласны?
Лицо Таунса уже не было столь отрешенным, и все же он спросил:
– Почему я?
– Ну, разумеется, я должен обратиться к вам как командиру судна.
Сержант Уотсон смачно плюнул на песок.
Наблюдавший за Таунсом Моран отметил его удивленный взгляд. Это было вообще первое чувство, которое проявилось на лице пилота с того момента, как пепельно-бледный Таунс принял решение садиться. Командир долго разглядывал разбитый фюзеляж с крыльями, торчавшими, как сломанные кости. Вдруг он громко засмеялся, откинув голову и зажмурив глаза. Моран смущенно отвернулся.
Харрис внимательно посмотрел на пилота – у парня все еще ощущаются последствия шока, как и у большинства остальных. Придется им собраться с духом. Он повернулся к штурману, который, кажется, пришел в себя.
– Прежде всего, сколько, вы считаете, нам придется здесь находиться? Полагаю, скоро нас начнут искать с воздуха?
– Сейчас мы должны были бы уже прибыть в Сиди Раффа. Несколько часов им понадобится для выяснения обстановки, потому что мы могли сесть где угодно, у любого из десятка колодцев, где нет ни телефона, ни радио. Так что... поиски с воздуха начнутся не раньше, чем завтра на рассвете, – ответил Моран. Он никак не мог найти сигарету, а у Таунса просить не хотелось.
– Благодарю вас, – бойко продолжал Харрис. – Разумеется, наше местоположение известно? Ну... хоть приблизительно.
– Я думал об этом. Да, конечно, знаем только приблизительно, и это совсем неблизко от нашего курса, так как мы отклонились от него под прямым углом на запад. Впрочем, могу сказать точнее. Центральная Ливийская пустыня.
Ему почему-то было приятно видеть изумление на холеном розовом лице капитана. Интересно, давно ли он служит в пустыне? Сознает ли, что это такое – оказаться в сердце Центральной Ливийской?
– Понимаю. – На холеном лице отразилось только размышление. – Итак, мы должны подготовить огни, на всякий случай. Бензина и масла у нас в достатке?
"Почему бы не держать про запас готовую форму сигнала", – подумал сержант Уотсон.
– Когда мы услышим гул, мы в две минуты сможем зажечь всю эту штуку, – ответил Моран.
– Но в самолете этот парень – немец!
– Я имею в виду не буквально самолет, капитан.
– Что ж, хотел бы с вашего разрешения отлить немного бензина и масла, чтобы подготовить костер.
Моран кивнул.
– Давайте. Только не запалите баки.
– Сержант Уотсон! А, вот вы где. Поищите какое-нибудь тряпье – любое, какое попадется, – и мелкие сосуды. Если понадобится, сделайте из металлических панелей.
Моран направился за капитаном в самолет, нашел инструмент, помог ослабить крепление топливного насоса. Харрис вел себя разумно, и незачем было чинить ему препятствия. К тому же существует опасность того, что медики называют "послеаварийной инерцией": нежелание что-либо предпринимать, раз уж случилось худшее.
* * *
К полуночи температура упала до десяти градусов ниже нуля. Спящего Кепеля укрыли куртками. Харрис подготовил дюжину костров, расположив их в форме острия стрелы. Он пытался заинтересовать своих спутников идеей выживания.
– Таунс говорит, у нас есть аварийный бак с питьевой водой емкостью в десять галлонов. Вместе с нашими бутылками и двумя банками апельсинового сока, которые мы нашли на борту, чуть больше одиннадцати галлонов. При минимуме в одну пинту в сутки воды хватит на семь дней.
Уотсон изготовил небольшую коптилку, способную гореть в самолете всю ночь. Сидели молча. В глазах отражался лишь тусклый огонек коптилки – но и этот единственный признак жизни был заемный. Ответа на свои предложения Харрис не дождался.
При свете фонарика Белами записал в своем дневнике: "Думаю, могло быть много хуже. Летчик посадил самолет, как перышко, но мы налетели на те несколько камней, которые всегда есть в округе. Если бы не сдвинулся груз, мы не потеряли бы Сэмми и Ллойда. Не могу не думать о них, как и все остальные, полагаю. Не хотел бы оказаться на месте летчика. Слава богу, с Альбертом все в порядке – я не вынес бы, если бы с ним что-то случилось. В любом случае завтра нас найдут. Нам повезло".
Перед этим он заметил кровь на руках Кроу.
– Ты поранился, Альберт?
– Да. Слегка.
Позже Бедами заметил, что кто-то очищает кровь с развороченных сидений, должно быть, это Кроу, он не выносит неопрятности.
– Что касается продовольствия, – попытался продолжить капитан Харрис, – то на борту ничего нет, кроме фиников.
– Берегите их, капитан, – сыронизировал Кроу.
Этого добра в грузовом отсеке было две полных клети, упакованных и с этикетками. Сам Кроу потерял аппетит к этой верблюжьей жвачке в первый же месяц пребывания в Джебел Сарра.
Розовое лицо Харриса покачивалось в свете коптилки, он упорно гнул свое:
– Даже в высушенном состоянии финики содержат немного влаги, мы сможем продержаться на них довольно долго. И все же следует очень серьезно подумать о воде.
Он надеялся, что его слова не поймут так, будто он поддался паническим настроениям, но он прекрасно знал инструкции о том, как выжить в пустыне. В случае, если оказалась затерянной группа людей, строжайший рацион воды следует вводить сразу же, даже если предполагается, что до колодца можно добраться за несколько часов.
– Я был бы рад услышать ваше мнение, Таунс. – Странно, что нужны такие усилия, чтобы заинтересовать этих парней в собственном спасении.
– В тех немногих случаях, когда я застревал в пустыне, – с усилием ответил Таунс, – меня находили в течение суток.
– Тогда и мы будем надеяться на удачу завтра.
Некоторые уже свернулись в клубок, чтобы согреться, и пытались уснуть; прежде чем сдаться, Харрис обратился к штурману:
– У нас есть какой-нибудь провод, который можно использовать как антенну?
– Я проверил радио после посадки. Лампы разбились.
– Ясно.
Харрис вышел наружу, прихватив с собой сержанта. Они принялись зажигать световые сигналы, потому что по инструкции не следовало ложиться, если можно было еще хоть что-нибудь сделать ради идеи выживания.
Внутри разбитого отсека Моран слушал, как тяжело ворочается во сне Тракер Кобб, и думал о том, каким будет этот человек завтра. По словам Кроу и Белами, Кобб медленно сходил с ума в Джебеле, довольно долго скрывая это от всех и предпочитая бороться с недугом в одиночку. Это был обычный случай;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25