– Когда будет время, – сказал Белами, – я хотел бы установить большой испаритель для оставшейся охлаждающей жидкости.
– Когда будет время, – согласился Стрингер. – Только не берите из левого бака – он понадобится для полета.
– Концы обрезать квадратно? – спросил Кроу.
– В точности квадратно и скашивать, мистер Белами...
– Слушаю...
– Хочу показать вам хвост и объяснить, что нам предстоит там сделать.
Они вдвоем вышли из освещенного круга.
Таунс снял капот двигателя и занялся флянцами и рычагами, закрывающими доступ к карбюратору. Кроу весело командовал:
– Тилли! Помоги, дружок!
Уотсон искал ножовку.
– Фрэнк, я придержу обшивку, а ты пройди сверлом...
Морана перебил капитан Харрис:
– Оставьте это мне – я не инженер, а вы можете найти себе лучшее применение. – Его лицо осветилось улыбкой. – Организация творит чудеса.
По пропеллеру заскрежетала ножовка. Слышался монотонный голос Стрингера, объясняющий Белами, что предстоит делать с хвостом. Инструменты музыкально позвякивали. Кроу насвистывал. Высоко в небе стояла луна.
Глава 16
Когда взошла полная луна, они увидели мираж. Привычные к пустыне, они знали, что миражи никогда не случаются после захода солнца – этот был при полнолунии. Они видели песчаную бурю – и при этом не ощущали даже ветерка.
В конце дня Белами записал:
– Двадцатый день. Работа пока продвигается хорошо, но очень мало воды. Преодолели много препятствий. Сказывается голод, мучит не само желание есть, а просто сильная слабость и боль в животе.
За прошедшую неделю случилось три досадных задержки. Подняв на опорах новую машину и выбив козлы из-под крыльев, Стрингер вознамерился балансировкой определить центр тяжести. Это было нужно для размещения людей во время предстоящего полета и выяснения центра подъемной силы. Никто, даже Таунс, не смог убедить Стрингера не прибегать к этой рискованной операции. Одна из опор перевернулась, и две ночи ушли на сооружение новых козел.
Моран уронил в песок жиклер карбюратора, целый час искал, но безуспешно, и остаток ночи у него ушел на разборку карбюратора правого двигателя, чтобы взять из него жиклер. Теперь он держал его как бесценную жемчужину. Жиклер был не больше ореха, но он помнил слова Кроу: "Потеряешь и этот – тогда конец". Новая машина взлетит, – если она вообще будет способна летать, – независимо от того, будет ли ее хвостовой костыль сделан на пятьдесят килограммов легче или тяжелее, но без этой крошечной штучки ей не взлететь никогда.
Уотсон сломал пять ножовочных полотен, а Тилни три, а на распиловку последнего монорельса для хвостового костыля ушло пол-ящика напильников. На руках лопались и грозили заражением пузыри.
Они продолжали работу.
За большими задержками последовала дюжина мелких. С презрением относясь к неумелости, раздражаясь бестолковостью, Стрингер тем не менее никогда не выходил из себя, как Таунс или Уотсон. Работали иногда и днем, несмотря на испепеляющий зной. Однажды пронеслась электрическая буря, до предела истощившая нервы. Постоянно приходилось превозмогать боль и бороться с панической мыслью – можем не успеть.
Две ночи назад выпала роса, обеспечив двумя галлонами воды, мутной от парашютной краски и нефильтруемой грязи. Они смаковали ее, как шампанское. Отдистиллировали всю охлаждающую жидкость правого мотора. Теперь было по две пинты в день на человека. Почти целую неделю. Не думали и о голоде. Как можно выжить на одних финиках? Никто не спрашивал. Надо выжить, пока не будет закончен "Феникс".
Как-то ночью Лумис отскреб краску с идентификационных знаков на крыле, расплавил ее и вывел это имя на фюзеляже. Чтобы написать аккуратно, требовалось время. Он не торопился. Машина, которую они строили, обрела очертания самолета. Теперь у нее было имя, и они гордились этим. Сомневался один Уотсон:
– Те фениксы, что я видел на картинках, всегда горели.
Кроу терпеливо растолковал:
– В том-то и дело. Птица загорается и откладывает яйцо, потом появляется птенец и улетает. Понял? Как раз то, что сделаем мы.
– Посмотрим, – сказал Уотсон.
Время от времени поглядывали на имя своей машины. Возникло даже теплое чувство к этому названию и человеку, посвятившему себя их самолету. Ненависть к Стрингеру прошла – теперь они несли ему свою любовь, усматривая что-то богоподобное в его холодных, как у ящерицы, глазах. Для них Стрингер был безобразный чародей, заключавший в своем жезле торжество жизни над смертью. Ему повиновались беспрекословно.
– Проверните двигатель. Нужно освободить поршни.
Они заземлили магнето и вручную, как лопасти, прокрутили пропеллер. Незанятые наблюдали со стороны, ожидая чуда: рвущиеся из труб клубы выхлопного газа, гул взревевшего мотора, слившиеся во вращении лопасти пропеллера. Сейчас этого не произошло, но обязательно случится однажды, и снова начнется их жизнь.
– Укрепите хвостовой костыль перекрестными кронштейнами. Можете воспользоваться имеющимися отверстиями, чтобы не сверлить новые. Проследите, мистер Белами.
И они брались за инструменты. Новое крыло не лежало больше на продавленной крыше старого фюзеляжа. Оно было натянуто на уровне с другим крылом, поддерживаемое толстым кабелем от лебедки, "феникс" не висел теперь на козлах и подпорках, а стоял на собственных ногах из кусков монорельса, отрубленных, подпиленных и подогнанных до нужной длины истертыми до крови руками при помощи ломаных и изношенных инструментов.
– Мистер Таунс, проверьте тяги управления – они где-то цепляют.
Никто не подвергал сомнению его право указывать, даже Таунс. До двадцатых суток не произошло ничего особенного, если не считать того, что они работали как проклятые. Да еще умерла Джил.
Это случилось двумя ночами раньше, когда Лумис одиноко стоял в стороне и разговаривал с ней, обращаясь к звездам. Новость пришла без всякого уведомления, как бы ниоткуда, и вот всю его душу переполнило удивительное успокоение: "До свидания, Джил. До свидания, дорогая. Увижусь с тобой там. До свидания". Устремив глаза к высоким звездам и перенесясь в один миг через тысячи миль, он вдруг с цепенящей душу определенностью почувствовал, что в эту самую минуту ее не стало. Он ощутил невыразимое одиночество, все потеряло для него смысл, потому что с ее смертью погибло все.
На следующее утро он ушел в пустыню через горловину между дюн. Таунс и Моран привели его обратно. Он не помнил даже свое имя. Они сказали: это тепловой удар, и дали ему воды. Сейчас он пришел в себя и всю последнюю ночь работал вместе с остальными – мертвый рядом с живыми.
Работа шла полным ходом, но опять на исходе была вода. Пробовали есть финики, иногда получалось: глотали, не пережевывая, и ждали боли в желудке. Работа с ее последовательно возникающими трудностями – большей частью из-за недостатка хороших инструментов и необходимостью искать им замену – понемногу приучила не обращать внимания на зной, голод и жажду. Лишь в короткие передышки возникали сомнения: удастся ли заставить себя подняться и продолжать?
На двадцатый день после захода солнца зажгли, как всегда, фонарь, а через два часа поднялась луна, и возник мираж.
Первым его увидел Белами, но ничего не сказал, потому что вспомнил о трех вертолетах и испугался. Он не мог оторвать глаз от странного облака пыли, которое поднялось ввысь и висело на фоне лунного диска. Воздух был неподвижен. Белами повернулся, но и теперь не почувствовал дуновения. Песчаная буря продвигалась на север, одинокое дымное облако, освещенное луной. И вдруг донеслись голоса, приглушенные расстоянием. Он отвернулся, чтобы ничего не видеть, не слышать, но голоса не исчезали.
Кроу, подошедший к нему за дрелью, остановился как вкопанный и тоже прислушался.
– Дейв, – доносящиеся издали звуки нарушали покой ночи. – Ты что-нибудь слышишь?
– Да, – признался Белами.
– Боже! Смотри – поднимается песок! – Кроу громко закричал. – Эй, стойте. Слушайте!
Голоса все еще слышались за восточным гребнем дюн. Песок рассеивался и оседал в холодном свете луны. Работа прекратилась. Все смотрели на восток. Капитан Харрис сказал:
– Арабы.
– Кто?
– Бедуины, кочевники. На привале.
Кроу разозлился на капитана за это спокойствие. Они спасены! Надо же звать на помощь, кричать.
– Что же мы, черт побери? – только и сумел он сказать.
Тилни, неуклюже увязая в песке, побежал к дюнам, Харрис кинулся за ним, догнал, привел обратно.
– Они дадут нам воды, они спасут нас. Ведь они нас спасут! – хрипел Тилни.
Капитан резко оборвал его:
– Не разговаривать! Сержант Уотсон, погасите свет, быстрее!
Все застыли в темноте. Голоса доходили до них сверхъестественным путем, как бы с неба.
– Да, – подтвердил Харрис. – Арабский диалект. Золлур. – Он слова обратился в слух, вытянувшись, как струна.
Минутой позже заговорил Таунс:
– Итак, кэп, что будем делать?
– Не знаю.
Стрингер потребовал:
– Мне нужен свет.
Моран глянул в его бледное лицо и понял, насколько спятил этот парень. Словно радуется, что приближается к настоящему безумию – это сродни удовольствию, которое получаешь от чесотки. И стал объяснять ему, как ребенку:
– Группа кочевников только что остановилась на привал – вон там. Если у них есть лишние верблюды, они могут взять нас с собой, можно даже по двое на одно животное. Или, в крайнем случае, пошлют за нами спасателей.
Ответ Стрингера он предчувствовал:
– Я не могу работать без света.
Разные школы психиатрии придумали не меньше десятка названий для его типа умственного расстройства, подумал Моран. Самое точное: навязчивая идея. Парнем завладела мечта о машине, которую он должен построить и поднять в небо. Если все остальные уедут на верблюдах, он все равно останется здесь со своим фениксом и сгорит от собственной одержимости.
– Свет зажигать нельзя, – предупредил капитан Харрис, тоже обращаясь к нему, как к ребенку. – Они не увидели его за дюнами, но могут обследовать окрестности в поисках колодца. Видите ли, мы пока не знаем, кто они, а они могут быть бандитами. Мистер Таунс, у вас на борту имеется оружие?
– Нет.
Харрис сжал губы.
– У нас с сержантом по пистолету. А у них может быть дюжина ружей. Силы явно неравны. Лучше вступить в переговоры.
Тилни изумленно зашептал:
– Может, и спасут, – как можно мягче пояснил Харрис: кругом одни дети. – Но понимаешь ли, мы христиане, а некоторые арабы фанатичны в своей вере. Аллах для них единственный бог, и они могут уничтожать неверных из принципа. Все равно что муху прихлопнуть. Верно, Уотсон?
– Да, сэр. – Это "сэр" вырвалось само собой.
Тилни застонал на одном дыхании:
– О, господи... господи...
– Хватит его рекламировать, – оборвал Кроу. – Слышал, что сказал капитан: у них свой бог!
Харрис зашептал:
– Не надо говорить так громко. Очень важно, чтобы никто не издавал ни звука. – Человек действия, он расправил плечи, будто надевая любимый костюм, в котором легче себя чувствовал. – Теперь нужно обо всем договориться.
Он спокойно изложил свой план, ни у кого не спрашивая совета, но и не протестуя, если его прерывали.
– Я беру с собой сержанта. Военная форма может нам помочь. – Он потрогал револьвер. – Мы перейдем дюны с западной стороны, сделаем полный круг и выйдем на них с востока, так что, если им захочется искать вас, они пойдут в противоположном направлении. Не зажигайте свет и не производите шума, пока мы не просигналим, что они настроены мирно.
Моран присматривал за Стрингером. Кто-то должен его опередить, если ему вздумается включить фонарь.
– Мы подойдем к ним с востока и скажем, что приземлились на парашюте. Поломался двигатель, где сел самолет – не знаем, где-то на востоке, мы летели в восточном направлении. Вы будете здесь в полной безопасности, при условии, что не раскроете себя. Теперь по поводу переговоров. Мне понадобится вся наличность, которую мы сможем собрать. Сомневаюсь, что есть смысл предлагать им мелкую поживу с самолета – им было бы трудно продать инструменты и прочее, но они могут соблазниться финиками. Зависит от того, в какой они сейчас форме. Мне придется решать на месте. Думаю, все по этому вопросу.
Таунс спросил:
– Есть у кого-нибудь при себе охранная грамота?
В этом районе убийства экипажей потерпевших крушение самолетов были не часты, но случались. Бурильщиков, занятых в трех компаниях – Ньюпортской Горной, Авзонии Минералии и Франко-Вайоминг, – всегда обеспечивали охранной грамотой на пяти главных арабских диалектах. "Возвративший в целости и сохранности владельца сего документа будет вознагражден 100 ливийскими фунтами". Сумма колебалась, но даже десять фунтов способны были спровоцировать схватку между бандитами за приз в виде живого христианина, которого они в противном случае не колеблясь убили бы.
Никто не ответил. Охранной грамоты у них не было.
– Обойдемся без них, – сказал Харрис.
Он принес из салона фуражку. Собрали сто тридцать фунтов, один Уотсон внес пятьдесят. Капитан сложил деньги и сунул в карман.
– Для них кругленькая сумма. Это-то они должны понимать. Если не поймут, постараюсь убедить. – В его тоне прозвучала напускная уверенность. – Если услышите стрельбу или что-либо в этом роде, не делайте попыток прийти на помощь, иначе испортите нам всю кампанию. – Он поднял голову. – Достаточно светло, фонарик нам не понадобится. Сержант Уотсон!
Сержант ел его глазами, автоматически вытянувшись в присутствии старшего по званию. Его охватил страх, что он уступит своему врагу.
Перед ним встала фигура капитана, негромко, но уже раздраженно повторившего: "Уотсон!"
Держись, Уотсон. Держись.
На него надвигался капитан Харрис с расширенными глазами:
– В чем дело?
– Ни в чем, сэр. – Он попробовал обрубить последнее слово, но было уже поздно, оно уже было произнесено. – Я не иду, вот и все.
Они смотрели в лицо друг другу, и окружавшая их группа людей невольно расступилась, как перед началом схватки. "Невероятно, – подумал Моран. – Вот тебе и британская армия".
– Я ведь вам приказал, сержант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25