– Пойдем, Уотсон, быстрее, – шепотом, чтобы не разбудить Кепеля, скомандовал он.
– В чем дело?
– Шевелись!
Тилни тоже проснулся и побрел за ними, прислушиваясь к разговору шедших впереди мужчин. Моран говорил:
– Я мобилизую вас на эту работу. Обоих. Это приказ.
– Эй, послушайте...
– Молчать, Уотсон!
В дюнах отозвалось эхо последних слов. Они присоединились к работающим. Моран объявил:
– У нас прибавилось двое. Попробуем еще раз.
Козлы сломались, но к двум утра крыло было свободно, и они начали долгую и упорную борьбу за то, чтобы перетащить его по песку, двигая то за край, то за основание, разравнивая лопатами песок, взрыхляемый крылом, пока Лумис не догадался упереть рельс в выгнутую стойку шасси с левой стороны и тащить лебедкой. Они по очереди сменяли друг друга у шестерни с туго натянутым стальным тросом, а остальные, по дюйму за раз, подтаскивали крыло, пока оно не легло на песок там, где указал Стрингер.
Отдохнули и поели фиников. У кого в бутылке оставалась вода, допили ее или сделали по глотку. Остальные попытались отвлечься посторонними мыслями.
Моран, в непокое своих мыслей, повторял про себя, что человека нельзя принудить умереть, но надо заставить его жить, если он не способен заставить себя сам. Но его аргументы содержали в себе фальшивую ноту: это было древнейшее оправдание всех диктаторов – войны всегда велись ради "блага народа", и Уотсона он привлек в упряжку прежде всего ради общего блага, потому что они нуждались в его физической силе. Он сыграл на слабости этого человека: без команды Уотсон предпочел бы плыть по течению.
Всю ночь он работал усердно, как и все другие, не сказав ни слова. И сейчас обессиленный лежал на песке.
Взошло солнце, и кожа сразу же ощутила его жар.
– Погасите чертов фонарь, – сквозь дрему пробормотал Кроу.
Дейв Белами наблюдал, как дюны в кроваво-красном ореоле обретали очертания полумесяца.
– Какая тишина, – невольно залюбовался он. Что-то мертвое чудилось в этом молчании.
– Это после дрели, – пояснил Кроу. У них в Джебеле поселок находился в миле от вышек, поэтому никогда не прекращавшийся гул буровых спать не мешал. Бурильщики дошли до глубины двенадцати тысяч футов, а порода все еще оставалась сухой. Прекратить бурение решили на тридцати тысячах, если нефти не будет. И он сейчас подумал о том, суждено ли ему или Кроу снова увидеть Джебел.
Перед ним разворачивался рассветный мираж: в горловине между дюнами стояло зеркало ярко сверкавшей воды, уходившей за горизонт. Слава богу, не было ни пальм, ни белостенных фортов. Видение воды было нормальным: свет, отраженный под тупым углом от блестящих песчинок. Когда тебе начинают мерещиться другие картинки, считай, что ты уже "поехал". Он поднялся.
– Ты куда?
– За дневником.
Кроу пошел с ним. В салоне сидел Тилни, и Кроу у него осведомился:
– Что стряслось, сынок?
– Ничего. Хотел с ним поговорить. – Он указал на Кепеля.
– Оставь его в покое. – Кроу как-то слышал рассказы о тибетцах, что они могут вылечивать почти все болезни сном и голоданием; этому бедолаге ничего другого не остается, как только спать, а из еды одни финики, но к ним он не прикасается.
Пока Белами писал в своей тетради, Кроу сидел с обезьянкой. Бимбо дрожал уже не так сильно, но его глазки оставались странными: то надолго закрывались, то внезапно распахивались. Кроу прижал его к плечу, и Бимбо уцепился ему в волосы. Слышно было, как бьется его крошечное сердце.
– Запиши, – вдруг припомнил Кроу, – как прекрасно было на вечеринке, пока не кончилась выпивка, а Мейбл свалилась с лестницы, возомнив, что она фея.
– Заткнись, – оборвал его Белами.
– Как некультурно, а, Бимбо?
"Первая ночь. Все проработали целую ночь, почти сорок восемь человеко-часов, неплохо. Крыло снято и готово к установке, но бог знает, как мы это сделаем. Надежда только на Стрингера. Росы не было, поэтому пределом остаются пять суток, если мы сможем держаться на пинте в день, но как это получится теперь, когда мы работаем?
Вчера вечером пролетело несколько стервятников, остается надеяться, что они ничего там не увидели".
Он упомянул об Уотсоне, но забыл написать о козлах и своей ушибленной руке. Заметил, что почерк стал неряшлив – на это он всегда обращал внимание. Это его обеспокоило.
Когда Таунс и Моран вошли в салон, чтобы отмерить очередную выдачу из водяного бака, Кепель открыл глаза.
– Как там новый аэроплан? – поинтересовался он. – Ему ответили, что все идет великолепно. – Я хотел бы помогать вам. Я мог бы вертеть ручку генератора. У меня сильные руки.
Таунс наполнил его бутылку. В салоне было еще холодно, но светлый пушок на лице юноши блестел от пота, а глаза были тусклыми.
– Старайся быстрее поправиться, малыш. Так ты лучше всего нам поможешь.
Если новый самолет когда-нибудь будет построен, раненого нужно будет перенести так, чтобы не убить. В аптечке была отложена последняя доза морфия – на этот случай.
Кепель попросил бумаги. Ему протянули пачку незаполненных бланков полетных рапортов. Лумис дал свою ручку. Один за другим они отходили от него, нетерпеливо держась за горлышки бутылок, хотя и делали вид, что не торопятся. Каждый понимал, что другого жажда мучит не меньше, чем его, и от этого испытывал смущение, словно ему предстояло нечто слишком интимное, чего не должен видеть никто.
Лумис направился в кабину управления, где был установлен рычаг генератора. Он плотно притворил за собой дверь, воспользовавшись этим как предлогом, чтобы избавить Кепеля от лишнего шума. Белами сделал свое дело добросовестно – прежде чем подвести провода к батареям, пустил их через амперметр на приборном щитке: щелчок рычажка давал постоянные четыре ампера. Для тени укрепил над окнами металлические листы и даже соорудил из четырех пластин, соединенных со шкивом, небольшой вентилятор для оператора. Рычаг поворачивался легко – труднее было поверить, что, вертя его, можно будет в один прекрасный день попасть в Париж и не опоздать.
Час его дежурства еще не минул, когда снаружи закричал Моран, стуча по корпусу:
– Останови генератор! Стой!
Раздались и другие голоса.
Пробежав через весь самолет, он выпрыгнул в дверь. Все выбрались из-под навеса, стояли в полной тишине. Задрав головы, прикрывая руками глаза, они вглядывались, вслушивались в шедший с неба высокий, едва пробивающийся звук самолета.
Глава 10
Белами первым добежал до лотка, где лежала промасленная тряпка, и, ломая спички, наконец, поджег ее. Черный Дым полз вверх сквозь накаленный воздух. От пристального вглядывания в небо из глаз брызнули слезы, его ослепило.
С ракетницей бежал сержант Уотсон. Его остановил Таунс:
– Стой, не стреляй!
Кроу и Лумис поднимали отражатель гелиографа, ища положение, при котором лучи захватят всю его поверхность. Тилни изо всех сил семафорил прикрепленной к палке полосой парашютного шелка. Без дела стояли только трое. Стрингер, Таунс и Моран. Приложив к глазам козырьком ладони, они всматривались в белое марево раскаленного небосвода. По их щекам текли слезы.
Дым взбирался вверх толстым черным столбом, его остроугольная тень указывала на то, что было позднее утро. Звук самолета едва доходил. Таунс и Моран касались друг друга плечами.
– Четырехмоторный.
– Высокий потолок, идет с севера на юг.
– Каир – Дурбан.
Звук доносился с востока.
Тилни взывал к небу несвязными словами мольбы, махая своим семафором до тех пор, пока не распушились края ткани. Из салона слышался голос Кепеля. Он спрашивал, что случилось, но ответить ему было некому.
– Не вышло, Франк.
– Не вышло.
Сели на горячий песок, прикрывая лица руками, осушая глаза, все еще ослепленные.
– Хватит, – подал голос Таунс. – Достаточно.
Они побрели в тень.
– Он нас не заметил, – бормотал Тилни, – не заметил.
Рокот не совсем стих, и Таунс прислушивался еще минуту, пока не возвратилось великое молчание пустыни. И опять они остались одни.
– Они нас не заметили бы, – медленно резюмировал он, – даже если бы мы подожгли самолет. – Он потрогал бороду. – Они шли на высоте тридцать тысяч футов. Держат свой курс, идут по графику, на борту полный порядок, разве что скучновато. Сейчас вызовут стюардессу и попросят кофе, чтобы развеять скуку. Уже сегодня вечером будут принимать душ в новом отеле "Хилтон" в Дурбане, а потом выйдут прогуляться. – Он снова глянул в небо, открыв покрасневшие веки. – Удачи вам, ребята... и удовольствий.
Белами загасил тлеющую тряпку. Уотсон разрядил и упрятал ракетницу.
– Они нас не заметили, – тихо, стонал Тилни.
– Как, черт побери, это возможно с тридцати тысяч футов? – Таунс увидел искаженное болью лицо парня и смягчился. – С такой высоты они не заметили бы нас, даже если бы специально искали. Забудь об этом.
Как ни странно, всплеск несбывшейся надежды не сменился подавленностью. Когда все лежали в тени, пытаясь уснуть, Моран высказал их общее чувство:
– Приятно хоть несколько минут побыть в обществе.
* * *
Мейбл будет волноваться.
Очевидно, было сообщение по радио. Сообщат и в газетах, потому что это был самолет британской компании. Если и велись поиски, то к настоящему моменту "Скайтрак" уже считают без вести пропавшим.
Он не хотел, чтобы волновалась Мейбл. И иного выхода, кроме как выбираться отсюда как можно скорее, не было.
На лицо упало несколько песчинок. Шелк навеса вздулся огромным пузырем и снова упал. Белое было теперь зеленым – он носил солнечные очки, которые сделал ему Белами. Белами не мог ни спать, ни отдыхать – разве покемарить час-другой за сутки. Из разбитого плексигласа с крыши он вырезал три пары солнечных очков. Если им предстоит услышать еще один пролетающий самолет, то будет хоть какой-то шанс разглядеть его и от этого немного взбодриться.
Работал генератор. Дежурство Уотсона. Жалобный стон генератора действовал на нервы.
Шелк трепетал, как парус, по обнаженной руке били песчинки, но воздух не становился прохладнее. Если встать на солнце, то можно ощутить, как жара высасывает из тела влагу. Чем-то напоминает смерть от потери крови.
Он потянулся за бутылкой, взболтал ее, прислушиваясь к музыке. Осталась половина. Четыре часа. Еще пятнадцать часов до следующей выдачи. Рот, как кусок угля.
Песчинки попадали в лицо, и он отвернулся. Огляделся вокруг. Лумис, Таунс, Моран, жалкий бедняга Тилни – боже, все они похожи на мертвецов. Вот кем они станут, когда кончится... заткнись, Альберт.
Прихватив с собой дрель, Белами вышел наружу и посмотрел на небо. На юге горизонта не было: дюны вздыбливались песком. Из-за крыла появился Стрингер, блестя стеклами очков. Он тоже смотрел на юг.
Кроу проснулся, когда затрепетал на ветру шелк. Зашевелились и другие, сметая с лиц песок.
– Дейв!
– А?
– Поддувает, – Кроу потянулся за сигаретой и вспомнил, как читал в "Дайджесте", что, пока отвыкнешь от того, к чему привык, должно пройти три месяца, потому что человек – существо привычки, говорилось там.
...Песок омывал ноги Белами, он проворчал: "Еще повезло". Таунс и Моран снимали навес, Кроу и Белами помогали. Лумис растолкал и мягко поставил на ноги Тилни. В этот момент воздух стал желтым, а земля задымилась. Ветер в полную силу погнал песок с окрестных дюн. Они едва слышали друг друга, когда удушающие порывы ветра громыхали ослабленными листами обшивки. Что только смогли второпях найти в самолете провод для крепления груза, чехлы сидений, запасной парашют, тем и укутали воздухозаборник левого мотора, лебедку, оголенный зев правого крыла. Тем временем Моран, скользя по облепленной песком металлической обшивке крыла, забрался на мотор и закрыл заслонки.
Жаркий ветер сбивал с ног, песок ослеплял. Мимо самолета пронесся, крутясь и разбрызгивая масло, лоток с тряпкой для дымового сигнала, а вслед за ним листы рваного металла, из которых выкладывали "SOS". Блюдо гелиографа ударило о хвост. Солнце скрылось, оставив после себя темно-охристый мир без неба и горизонта.
Ссутулившись и шатаясь, все убежали в укрытие самолета, заперли дверь, слезами очищали глаза и пытались – без слюны – выплюнуть забившийся в рот песок. Сидели и ждали, слушая грохот обшивки и шорох песка.
Ждать пришлось три часа. Выйдя из нагретого салона, они оказались под звездами и в полной тишине. Темнота прогнала ветер и возвратила привычный мир: округлости дюн, длинную тень тускло блестевшего крыла, силуэт гондолы.
– Смотрите! – крикнул Лумис, и все повернулись. Низко над западным горизонтом висела искривленная игла молодой луны.
На новолуние нужно загадать желание, вспомнил Альберт Кроу. Воды, подумал он, воды.
– Начнем, что ли, – сказал он.
Стрингер повел всех на работу.
* * *
"Вторая ночь. Все пошло наперекосяк, но кое-что удалось сделать. Пишу это в четыре утра. Боюсь, что могу что-нибудь упустить, а кому-то, если он это прочтет, может, интересно будет узнать, какие мы прилагали усилия, хотя и безуспешно".
Белами с большой осмотрительностью относился к тому, что писал, и не упоминал о жажде. Само собой разумеется, что теперь писать было легче, чем говорить: свистящие и хриплые слова, сходившие с опухшего языка и иссохших губ, делали неузнаваемым собственный голос.
Час ушел на то, чтобы очистить песок, и еще час, чтобы найти и откопать камни, на которые прошлой ночью ставили козлы. Приняв дневную зарядку от генератора, батареи давали хорошее освещение. Установили высокий столб и подвесили на нем лампочку; можно было наблюдать, как вместе с ними работали их тени на песке. Стрингер снова оживился. Ничто в течение долгого тревожного дня не побуждало его к речам. Теперь все, что было нужно, он высказывал Морану, решив для себя, что ему легче общаться с одним человеком, чем со всеми вместе.
– Левое крыло будем передвигать на двух козлах, чтобы не упало, когда отделим гондолу от фюзеляжа. Внутренние крепежные болты я уже отсоединил, так что особых проблем нет.
Морану осталось только напомнить им, что они люди с весьма уязвимым телом:
– Смотрите не стойте под крылом, когда отделится гондола, – вдруг сломаются козлы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25