Что ты предлагаешь конкретно?
И тогда я скажу: брат, мне уже надоело проигрывать и чувствовать себя в дураках. Надо идти ва-банк!..
Будить общественность, насмешливо осведомится Сева, высоко вздернув брови. Давать направо и налево интервью, пытаясь убедить всех в своей правоте? Неужели ты думаешь, что тебе поверят? И особенно те чинуши в полицейских мундирах, которых отныне возглавляет этот серый кардинал по фамилии Штальберг?
Нет, скажу я ему. Этот этап в своей жизни я однажды уже прошел. Хоть я и дурак, но не настолько я глуп, чтобы подставляться под пулю. Или случайно попасть под машину. Или по неосторожности загреметь с перрона подземки под поезд. В сущности, таких исходов может быть сколько угодно… Они наверняка теперь стерегут каждое мое движение, и стоит мне только пальцем пошевелить не в ту сторону, как тут же будут приняты соответствующие меры, можешь не сомневаться!..
Тогда что же ты предлагаешь, спросит Сева, прихлебывая горячее пойло с запахом чая из чашки с отбитой ручкой. Убедить самого себя в том, что любое противодействие той силе, которая имеется в распоряжении этих мерзавцев, бессмысленно и спокойненько жить-поживать, да добра наживать?!
Ты опять не угадал, брат, усмехнусь я. Видно, слишком плохо ты обо мне думаешь… Нет, Сева, сдаваться мне уже поздно. Знаешь, иногда я самому себе напоминаю некоего фанатика, который сам себя приковал к пулемету цепями в осажденном со всех сторон врагами форте и который рад бы сдаться, да пулемет не может бросить…
Все ясно, с ухмылкой скажет Сева и процитирует из старого анекдота об одном извращенце, потерявшем ногу вследствие совершения полового акта на железнодорожном полотне: «Такова сила инерции: ни поезд, ни я – никто не мог остановиться!»…
И вот тогда-то я скажу ему главное, ради чего я пришел к нему.
Старик, скажу я, если все легальные методы борьбы исчерпаны, а результата нет, то что остается делать человеку, вздумавшему изменить сложившийся порядок вещей? Что остается делать бунтовщику и мятежнику, которого загнали в угол и у которого выбили из рук разрешенное законом оружие?
Он ничего не скажет, мой друг Сева. Он только пристально посмотрит мне в глаза и…
На этом мои мечтания внезапно были прерваны неприятным ощущением, что вокруг творится неладное.
Я пришел в себя и присмотрелся к окружающему миру. Оказывается, я уже влачился по Двадцать Третьей улице. Несмотря на поздний вечер, на улице царило неестественное оживление. По тротуару тек поток людей в элегантной, яркой одежде, а по проезжей части мчались роскошные чистенькие автомобили. Было такое впечатление, будто наступил какой-то праздник. Это впечатление усиливалось тем, что все вели себя в высшей степени прилично. Не было слышно ни пьяного песенного рева из гостеприимно распахнутых дверей злачных заведений, ни ожесточенных перепалок из окон автобусов. Никто не швырял мусор в виде оберток, окурков, пустых банок и бутылок на тротуар, и даже дети не неслись куда-нибудь по тротуару на роликовых коньках, как угорелые, с дикими криками, распугивая или толкая прохожих, как это было еще две недели назад, а чинно шествовали в общем потоке, держась за руки.
Нет, сейчас все были добры и счастливы, и я видел, как абсолютно незнакомые люди приветствуют друг друга с улыбками и как то тут, то там возникают небольшие группки, чтобы пообщаться о том, о сем, перекинуться анекдотом или шуткой. Все были участливы и великодушны по отношению к ближнему своему, и если кто-то случайно ронял на асфальт какую-нибудь вещь, то доброхоты со всех сторон тут же бросались поднимать ее, чтобы проявить свое участие и внимание. И даже если кто-то толкал встречного в толпе или наступал ему на ногу, то вместо взаимных сообщений о подлинной сущности партнера, как это случалось незадолго до этого вечера, дело кончалось извинениями и ослепительными улыбками. Молодые люди дарили первым попавшимся девушкам, выглядевшим олицетворением невинности, цветы, явно не претендуя при этом на продолжение знакомства в ближайшем баре…
И отовсюду доносилась музыка. Отрывки мелодий самых различных жанров и течений доносились из открытых окон домов, из баров, дискотек и магазинов. Но людям было, видно, мало этой какофонии, и многие из прохожих шагали в наушниках плееров, покачивая головой и размахивая руками в такт слышимой только им музыки. Даже два патрульных полицейских, которые лениво фланировали по проспекту впереди меня (я тут же замедлил шаги и стал держаться подальше от зданий, чтобы лицо мое не заливал яркий свет реклам), – и те были в наушниках.
В целом, все вокруг было великолепно и спокойно, но у меня по спине побежал холодок. Казалось, будто на город неотвратимо наползает невидимая черная туча, в недрах которой зарождается ураган чудовищной силы. Я предчувствовал, что еще немного – и этот ураган обрушится на город, неся смерть и разрушения.
Может быть, во всем виноваты были мои нервы, напряжение последних дней и то одиночество среди людей, на которое я сам себя обрек, но по аналогии с сегодняшним вечером я припомнил, какая идиллия воцарилась в городе накануне последней Бойни. Даже погода тогда способствовала всеобщему умиротворению. Дни были солнечными и мирными, как на подбор, на небе не виднелось ни облачка, но жара не докучала, потому что улицы исправно обдувались, словно гигантским вентилятором, свежим бризом с Озера. Это было поздней весной, и листья на деревьях были сочными и ярко-зелеными, а в парках и скверах вовсю распускались цветы. Количество преступлений и даже мелких проступков со стороны граждан тогда снизилось почти до нуля, и мои подчиненные впервые за много месяцев не знали, чем заняться – в конце концов, пришлось загнать две трети личного состава Управления на импровизированные курсы по повышению квалификации. Бывали дни, когда дежурные по городу в ответ на мой вопрос о происшествиях за истекшие сутки не протягивали мне целые простыни сводок, а докладывали так, будто дежурили они не по мегаполису с населением в три миллиона человек, а по монастырю: «За время моего дежурства происшествий не случилось!»…
Я не помнил, сколько времени продлилось тогда благоденствие. Но зато я хорошо помнил, как началась та Бойня.
… Ночью из разных частей города одновременно от патрульных и постовых стали поступать сообщения о том, что творится нечто непонятное и ужасное. Создавалось впечатление, что все жители города разом сошли с ума и кинулись убивать друг друга и крушить все, что попадается на их пути. Патрульные не успевали прибыть на одно место, где было совершено ничем не спровоцированное убийство, как где-то совершалось другое преступление. На погром это было не похоже. На мятеж и революцию – тем более. Все убивали всех, не щадя ни родственников, ни чужих, ни стариков, ни женщин, ни детей. Сначала убивали внутри помещений, но потом водоворот смертей вылился на улицы и понесся по городу опустошающим смерчем. Запылали дома, стеклянным водопадом из окон посыпались стекла, опрокидывались вверх дном машины и даже автобусы.
Потом всякая связь прекратилась. Стереовидение перестало функционировать, радиосообщения не прорывались сквозь дикий вой помех.
Я по тревоге поднял всех, кто находился в тот момент в Управлении, сформировал наспех отряды и группы и поставил им задачу: любой ценой, вплоть до применения оружия, прекратить беспорядки в городе. Но было уже поздно.
Откуда ни возьмись, на улицы, как гной из прорвавшегося нарыва, хлынули орды подонков, причем многие из них были вооружены не только холодным оружием и подручными средствами. Однако, системы в их действиях не было никакой, и нельзя было сказать, что вся эта безумная акция была кем-то заранее спланирована и организована.
Хаос – вот что это было такое в ту проклятую, бесконечно длинную ночь. По городу метались в отблесках многочисленных пожаров темные фигуры, лица которых были оскалены и искажены непонятной злобой, как у маньяков в фильмах ужасов. В первые минуты и часы Бойни мы еще вели учет погибших, потом это стало невозможно и бесполезно – трупы валялись везде.
«Скорая помощь» изо всех сил пыталась оказывать помощь тем, кто еще в ней нуждался, но после того, как несколько машин угодили под ураганный огонь со всех сторон, эти попытки прекратились сами собой.
Потом оказалось, что безумие охватывает не только рядовых граждан, но и полицейских, и тогда вообще наступил Хаос. Как-то так получилось, что ни чиновников мэрии, ни мэра Бойня не задела, но сделать что-то, чтобы остановить ее, они тоже были бессильны…
Весь этот разгул насилия и террора длился всего несколько часов, и прекратился он так же внезапно, как и начался. В городе внезапно погас свет, и он погрузился в непроглядную тьму, освещаемую лишь огнем пылающих зданий. Впоследствии выяснилось, что обслуживающий персонал на городской электростанции тоже передрался между собой, и в ходе этой жестокой драки чей-то труп рухнул на контакты силовой магистрали, ведущей в город, и замкнул линию подачи электроэнергии.
К утру все было кончено, люди пришли в себя и вернулись домой – если дом еще остался цел. Интервиль был объявлен зоной чрезвычайного положения, и его наводнили специальные силы ООН. Международные бригады ликвидировали последствия Бойни в течение нескольких месяцев, расчищая завалы, убирая с улиц трупы и остовы сгоревших машин, ремонтируя здания и коммуникации.
В город прибыла и приступила к работе авторитетная комиссия по расследованию причин Бойни. В силу своего положения я был неоднократно допрошен в качестве свидетеля, а также имел несколько неофициальных бесед с членом комиссии Андреем Флавининым. Он-то мне и поведал, что, несмотря на огромное количество опрошенных жителей города, никто из них не мог дать вразумительное объяснение причин, побудивших их убивать друг друга. Нет, они, конечно, помнили, они помнили все, что творили, но аргументы их были по-детски смешными и наивными. Одному, например, в ту ночь стал невыносимым смрадный запах, якобы исходивший от окружающих его людей, и первое время он еще пытался сдерживаться, но потом почуял чисто физическое отвращение к «этим скотам». Другому участнику трагедии показалось, что его преследуют и хотят убить неизвестные личности, и ему якобы ничего не оставалось делать, кроме как защищать свою жизнь всеми доступными способами…
Комиссия трудилась в поте лица примерно полгода. Было изведено несколько тонн бумаги, исписаны тысячи километров аудио– и видеопленки, однако к единому мнению члены комиссии так и не пришли. Одни полагали, что причиной массового сумасшествия в Интервиле стали наркотики и прочие наркотропные вещества, – но это не подтверждалось известными фактами. Другие считали, что мы имели дело с влиянием неизвестных природных факторов на сознание людей – нечто вроде сильной магнитной бури или выброса огромного протуберанца на Солнце. Впоследствии именно эта версия получила наибольшее хождение в прессе, хотя замеры и наблюдения в ночь Бойни и не выявили никаких аномалий ни на Солнце, ни в атмосфере Земли. Были и чисто фантастические гипотезы о подрывной деятельности пришельцев с других планет, из параллельных миров и даже о попытках исправить историю нашей цивилизации агентами будущего, но ни одна из них не была всерьез воспринята мировой наукой.
Признаться, даже я был несколько ошарашен, хотя и подозревал, что Бойня каким-то образом спровоцирована с помощью Воздействия. Если судить по симптомам массового психического расстройства, то складывалось впечатление, будто в ту ночь три четверти города превратили в «игрушек» и внушили им необходимость убивать. Но меня смущала нелогичность действий Контроля, если за этим стоял именно Контроль. Я-то знал, что эксперимент, который с таким размахом проводила эта спецслужба, заключался в том, чтобы превратить жителей города в этаких ангелов на земле, а Бойня противоречила этой цели. Или это тоже было составной частью эксперимента, некоей проверкой жителей города на управляемость?.. Вряд ли, ведь для этого годились и другие, менее радикальные методы… Или это было новым этапом подпольной войны между геймерами? Но последний геймер был выловлен нами еще в тот исторический период, когда была уничтожена Сеть Контроля-1. Кстати, этим геймером оказался не кто иной, как бывший мой соратник Мит. Бедняга предпочел застрелиться, нежели быть арестованным моими молодцами-антигеймерами…
Потом все постепенно пришло в норму, хотя еще долго по инерции писались статьи, велись репортажи, снимались фильмы и шли бестолковые разговоры. А через девять месяцев миссия ООН свернула свою работу, исчерпав выделенные ей финансы, и Международный вернулся к своей прежней жизни.
Но сейчас я вновь ощущал, что надвигается новая Бойня. Это значило, что отныне город живет, как на пороховой бочке, но никто, кроме меня, не подозревает об этом. Поэтому, если я хотел что-то сделать, то делать это следовало, не откладывая в долгий ящик. Иначе можно было опоздать, и тогда многие из этих нарядных, веселых и исключительно дружелюбных людей, которые попадались мне навстречу, погибли бы в пламени и от рук других, не менее приятных во всех отношениях людей…
Словно в ответ на мои мысли, где-то впереди отчетливо запахло гарью. Я свернул за угол Двадцать Пятого проспекта и увидел над крышами зданий валивший в вечернее небо едкий черный дым. Люди, задрав головы, смотрели туда и озабоченно переговаривались. Мимо, распугивая легковые машины воем сирены, пронеслись две пожарные машины.
У меня возникло нехорошее предчувствие, и я невольно ускорил шаг, потому что дым поднимался в небо оттуда, куда я шел.
Я не ошибся в своих опасениях. Тротуар и проезжая часть Двадцать Седьмой улицы в радиусе пятидесяти метров от дома Севы был оцеплен полицией, и пожарники суетились внутри кольца оцепления. Над горящим зданием низко прошел, заложив крутой вираж, спецвертолет.
Чтобы не попадаться на глаза стражам порядка, я перешел на другую сторону улицы, где собралась приличная по размерам толпа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66