– И после этого вы ее не видели, и она вам не звонила? – спросил Леб.
Меня всего обдало холодом. Судя по целенаправленности вопросов, Штальберг явно сомневался в моей искренности, если не сказать большего. В соответствии с канонами, ему оставалось только подозрительно осведомиться, где я был и что я делал позавчера, и он действительно задал этот вопрос, избегая встречаться со мной взглядом.
Я глубоко подышал через нос, а затем предложил собеседнику поставить все точки над "и". Однако, по каким-то соображениям внесение ясности отнюдь не входило в намерения Леба, и он еще долго выуживал из меня сведения по поводу позавчерашнего дня.
Когда, наконец, я, взмокнув от еле сдерживаемого гнева, ехидно предложил Штальбергу изложить свои соображения относительно того, в чем и на каком основании я подозреваюсь, Леб закурил и, глядя в угол, поведал мне, что позавчера, после занятий в Университете, Катерина вернулась домой, пообедала и, по ее словам, никуда выходить не собиралась. Но около девятнадцати ноль-ноль за ней заехал на машине один человек, и она наспех собралась и ушла, пообещав матери через часок вернуться. Однако, девушка не вернулась ни вечером, ни даже утром. Более того, на следующий день она не прибыла в Университет на лекции, хотя прогулы, по свидетельству ее сокурсниц, были ей не свойственны. Предпринятые меры по установлению местонахождения пропавшей девушки результата не дали. Ее нигде не видели в тот вечер, и тело ее не было обнаружено ни в больницах, ни в морге. По показаниям матери девушки («Не родной», вставил я), которая и обратилась вчера в полицию, у Катарины не было подружек или ухажеров, у которых она могла бы находиться – впрочем, на всякий случай, отработали и эту возможность, опросив всех тех, кто был знаком с девушкой…
Здесь Леб Штальберг умолк, сцапал с журнального столика книгу и стал рассеянно листать ее.
– А вы установили, кто заезжал за Катариной в тот вечер? – не выдержав паузы, спросил я.
Леб положил аккуратно книгу на место и со вздохом сказал:
– Установили, Маврикий Павлович.
– И кто же это был?
– Вы, – сказал Штальберг, и мне показалось, что в его голосе проскользнул оттенок укоризны: мол, что ж ты, приемный папаша, прячешь девчонку у себя и вынуждаешь своих бывших коллег не спать по ночам?..
Лет этак двадцать назад меня такое сообщение поразило бы, как кирпич, упавший на голову с крыши, но теперь я отлично умел скрывать свои эмоции.
– Хм, – сказал я. – Интересно, кто это меня опознал?
– Ваша бывшая супруга Рола Гурницкая, – с готовностью ответил Штальберг.
– Ошибки быть не может?
– Она абсолютно уверена в том, что именно вы заехали позавчера за Катериной. Едва ли вы изменились так, что она могла бы принять за вас кого-то другого, не правда ли, Маврикий Павлович?
– М-да… Странно. Но я вот уже две недели безвылазно сижу в этих четырех стенах, и никуда носа не высовываю.
– Значит, вы отрицаете тот факт, что забирали свою падчерицу на прогулку? – бесстрастно спросил Штальберг. – И не имеете представления, что с ней могло произойти?
– Конечно, нет!
– Хорошо, – задумчиво сказал Леб и замялся.
– Говори, говори, Леб, не стесняйся, – подбодрил я его.
Тут мой бывший заместитель, употребляя витиеватые обороты, произнес длинный монолог, из коего следовало, что, несмотря на его безоговорочное доверие лично ко мне, есть ситуации, когда каждый должен честно и добросовестно выполнить свой служебный долг, невзирая на лица, ибо только так можно обеспечить установление истины…
Его бы еще долго, наверное, несло в таком ключе, но я спросил:
– Что ты имеешь в виду, мой дорогой Леб?
– К сожалению, имеются факты, Маврикий Павлович, которые… кхм… несколько не укладываются в рамки ваших… вашего рассказа, – промямлил, ерзая в кресле, Штальберг.
– Например?
– Например, ваша личная машина… Мы тут слегка ее уже посмотрели, и наш эксперт не сомневается в том, что на ней совсем недавно ездили… Вы никому не давали ключи?
– Никому. А фамилия эксперта, случайно, не Башарин?
– Башарин?.. Нет, Маврикий Павлович, Башарин уволен мной вскоре после вашего ухода. За пьянство в рабочее время и недисциплинированность… Скажите, а сигнализация на вашей машине имеется?
– Имеется, и, кстати, дверной замок реагирует только на отпечаток моего большого пальца.
– Следов отпирания дверец отмычками, в том числе и электронными, нами не обнаружено, Маврикий Павлович. Может быть, вы просто запамятовали, что выезжали куда-нибудь?
– Что же, по-твоему, я маразматик? – обиделся я. – И неужели ты всерьез считаешь, что я и есть тот самый Демиург?!
Смущение и всякие признаки былой неловкости вдруг мгновенно слетели с Леба Штальберга, как листва опадает с дерева под порывом ветра. Он выпрямился и даже машинально застегнул пиджак на все пуговицы, на глазах превращаясь в туповатого, но исполнительного чиновника.
– Что ж, Маврикий Павлович, – сказал он, – «Платон мне друг, но истина дороже». Я вынужден пригласить своих подчиненных, чтобы произвести у вас обыск. Они ждут внизу, – пояснил он.
Вихрь мыслей пронесся в моей голове за считанные доли секунды.
Прежде всего, я понял, что меня подставили самым грубым образом. Надеяться на то, что при обыске не будет найден доставшийся мне после схватки в подвале и хранившийся теперь в примитивном тайнике под ванной атомайзер, было бы, по меньшей мере, глупо. Я хорошо знал хватку Леба еще по совместной работе – от такого педанта, как он, и блоха при обыске не ускользнет, к тому же, искать будут не только, скажем, расчлененные останки моих «жертв» и следы крови на моей одежде, но и любые возможные улики против меня. А атомайзер был самой мощной уликой, объяснявшей, куда я девал тела невинно убиенных мною сограждан. Да-а-а, не зря Демиург позволил мне оставить у себя его оружие – видно, это вписывалось в его дьявольскую комбинацию…
Еще я понял, что было бы весьма странным, если бы я сейчас взбрыкнул и потребовал, скажем, предъявить ордер на обыск или пригласить понятых. Ничего бы мне это не дало, кроме укрепления подозрений у Штальберга в отношении меня.
А потом я представил, как меня арестовывают мои бывшие подчиненные, как сажают в камеру, где надо мной будут издеваться те, кого сажал туда еще я сам, и как до суда будет собрано немало доказательств, обличающих меня в качестве извращенца… И наверняка отыщутся свидетели, видевшие меня с некоторыми из моих жертв. И едва ли следователи и судьи поверят моему признанию в том, что меня самого преследовал маньяк. И имя мое будет прославлено и заклеймено навечно нашей прессой, падкой до всевозможных сенсаций, и проклянет меня страшными словами Рола, и отвернутся от меня некоторые знакомые и друзья – возможно, за исключением Севы… А самое главное – светит мне, по крайней мере, заключение в камере особого режима до конца моих дней!
Может быть, я поступил опрометчиво, но в тот момент, когда Леб достал из кармана пиджака коробочку визора, собираясь пригласить своих подручных, времени на раздумья у меня больше не оставалось. Мышцы мои сработали прежде, чем мозг успел всесторонне проанализировать и взвесить все последствия. И еще мною двигало сознание того факта, что никто, кроме меня, не способен добраться до истинных виновников исчезновения людей в городе и что никто, кроме меня, не спасет Катьки – если, разумеется, ее еще можно спасти…
Чтобы отключить Штальберга, мне требовалось немногое: один длинный прыжок и два коротких удара в болевые точки. Что я и сделал…
Потом я тщательно связал Леба по рукам и ногам, залепил рот липкой лентой, растоптал вдребезги его коммуникатор и, прихватив с собой «таурус» с двумя запасными обоймами, атомайзер и все наличные деньги, вышел из квартиры и покинул дом через подвал автостоянки.
Пока помощники Штальберга не хватились своего начальника, у меня еще было в запасе немного времени, и я надеялся использовать его с максимальной отдачей.
Несмотря на позднюю пору, в ее окне горел свет.
Я нажал кнопку домофона. Поймал себя на мысли, что уже не помню, когда его установили: до моего ухода из этого дома или после.
Из отверстий рядом с дверью послышался голос, ее голос:
– Кто там?
– Это я, Рола, – сказал я, прижавшись губами к дырочкам домофона так, словно собирался поцеловать ее голос.
Пауза.
– Что тебе надо, Рик?
– Я хочу тебе все рассказать.
Пауза.
– Расскажи это лучше полиции, Рик.
– Не дури, Ро. Если ты мне сейчас не откроешь, я никогда не смогу найти Катерину.
Пауза.
Потом замок в двери сухо щелкнул.
Когда я вышел из лифта, Рола уже ждала меня в дверях. Она была, на мой взгляд, все той же, только заметно потолстела, а лицо было бледнее обычного и заострилось.
– Ты одна? – спросил я, только потом осознав всю нелепость своего вопроса.
Она через силу улыбнулась:
– Если ты явился, чтобы изнасиловать меня, то лучшего случая тебе не представится.
Мы прошли в комнату. Здесь почти ничего не изменилось, словно я и не покидал эту уютную квартирку.
– Где она? – спросила Рола, скрестив руки на груди и не предлагая мне присесть.
Что ж, ее можно было понять.
– Не знаю. Зачем ты сказала полиции, что это был я?..
– Потому что это был ты.
– Но это был не я. Я не выходил из дома почти две недели. Ты видела лицо того человека, который заехал за Катериной?
– Когда в дверь позвонили, я была на кухне. Катя пошла открывать, потом зашла и сказала, что это ты и что ты предлагаешь ей немного развеяться. Она переоделась и спустилась вниз. Было еще светло, я посмотрела в окно и увидела, как вы с ней садились в машину…
– Марка машины?
– «Беретта» серебряного цвета.
– Ты действительно видела меня, а не кого-нибудь другого?
– Если ты думаешь, что я забыла твою физиономию за все эти годы, ты ошибаешься.
– Что ж, спасибо и за это. Ладно… Расскажи мне про Катерину.
– Что именно?
– Ну, чем она занималась последнее время? Может быть, у нее появился какой-нибудь кавалер?
– Не суди о ней так, как о самом себе. Это ты в свое время таскался по бабам с семнадцати лет. Все свободное время Катя проводила дома, никуда не ходила. Кроме как к тебе… Подружек у нее тоже было мало. Смотрела стереовизор до поздней ночи, я уж не раз ругала ее за то, что зрение себе портит. Очень ее привлекал один сериал…
– Про слепоглухонемого?
– Да их сейчас много развелось, все и не упомнишь. Лично у меня нет ни времени, ни желания их смотреть.
– Она что-нибудь говорила по этому поводу?
В углу неожиданно раздался отчетливый детский плач. Я воззрился туда, но не обнаружил никакого грудного ребенка. Рола полошла к компьютеру и ткнула пальцем в клавишу. На экране возникло сморщенное младенческое личико в чепчике, искаженное ревом.
– Подожди, мой маленький, – заворковала Рола грудным голосом, не обращая на меня внимания. – Сейчас твоя мамочка сменит тебе пеленочки и даст бутылочку. Успокойся, мой зайчик, успокойся!..
Она проделала какие-то манипуляции на клавиатуре, и в углу экрана возникла надпись: «ПЕЛЕНКИ ЗАМЕНЕНЫ». Потом другая: «РЕБЕНОК НАКОРМЛЕН».
Рола еще немного полюбовалась зрелищем того, как младенец жадно сосет молоко из яркой бутылочки с большой соской, и нажала кнопку на клавиатуре. Экран померк.
– Что это? – ошеломленно спросил я.
– Как что? – удивилась Рола. – Мой «пупсик». Разве ты ничего не слышал про «пупсиков»?
Я тут же вспомнил слова Катарины: "Совсем она уже помешалась на своих «пупсиках».
Это была компьютерная игрушка, созданная специально для женщин, которые по каким-то причинам не могли иметь детей. Программа была рассчитана так, что при ее запуске на мониторе появлялся образ новорожденного (можно было самому задать его пол). Этот младенец спит, плачет, портит пеленки, требует есть, пить и играть с ним. В реальном времени, между прочим… Все запросы виртуального малыша удовлетворяются «матерью» простым нажатием кнопок, а если они вовремя не выполняются, «пупсик», как и настоящий ребенок, может заболеть, а то и умереть. Постепенно комп-ребенок растет, начинает говорить, ходить, учится читать и лепечет всякие забавные фразы. В газетах как-то сообщали, что одной женщине удалось вырастить своего «пупсика» до семнадцатилетнего возраста. На мой взгляд, игрушка эта была не только вредной (хотя всемирная ассоциация психологов почему-то усиленно рекомендовала «пупсиков» для одиноких женщин: якобы они помогают избавиться от стресса и комплекса неполноценности), но и бесчеловечной. Нетрудно представить, какие чувства будет испытывать женщина, затратившая на эту игрушку несколько лет, если однажды ребенок по какой-то причине «погибнет»! Игра в жизнь, причем страшная игра – вот что такое «пупсики»…
Но, разумеется, ничего подобного Роле я говорить сейчас не стал, а только спросил:
– Сколько ему уже?
– Всего полгодика, – все еще по-матерински улыбаясь, сообщила Рола. – Скоро начнут зубики резаться, совсем ночью не даст спать своим ревом…
Но при этом в ее голосе прозвучало такое счастье, что я невольно усомнился в справедливости своего мнения об этой варварской игрушке. И еще я понял в тот момент, что «пупсик» заслонил собой для Ролы все на свете, в том числе и Катерину. Не заметно было, что Рола убита горем от исчезновения нашей приемной дочери. Я с трудом проглотил горький комок в горле.
– Вернемся к Катьке, – поспешил сказать я, глянув на часы. – Так что она говорила про тот сериал, который смотрела до поздней ночи?
Рола наморщила лоб, припоминая.
– Знаешь, – сказала она после паузы, – дня три назад она похвалилась мне, что ведет сюжет. Понятия не имею, что это означает, но сияла она при этом так, будто досрочно сдала все экзамены в Университете…
– Ведет сюжет? Так она и сказала?
– Да, а что такое?
– Ничего, – сказал я, отворачиваясь, чтобы Рола не прочитала в моих глазах блеск от предчувствия близости разгадки.
– Ну, мне пора идти, – после паузы сообщил я.
Она кивнула, не поднимая головы.
– Послушай, Рик, – сказала она, когда я уже был в дверях, – что, по-твоему, с ней могло случиться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66