Я щелкнул выключателем у двери — вверху загорелись белые нагие огни больших лампочек, развешанных по всему потолку на еле закрепленной проводке.
Ералаш в зале был просто ужасающий, мне даже непонятно стало, как сами-то монтажники пробираются сквозь эти строительные джунгли. Но спрятаться тут было негде, разве что в глубине зала, за хронокамерами. Они стояли, все три в ряд, у задней глухой стены — высоченные кубы, раза в три больше нашей лабораторной. Четвертую монтажники еще не поставили, только фундамент под нижний электромагнит подвели.
Так что же он, действительно за хронокамерами спрятался? Ладно, пошуруем там. Я поднял обрезок тонкой трубы длиной более метра и начал пробираться к хронокамерам, путаясь в кабелях и расталкивая грохочущие трубы.
За хронокамерами тоже никого не было. Да что ж это, в самом деле? Сквозь канализацию он, что ли, просочился, как Кристобаль Хунта у братьев Стругацких? В хронокамеры, может, заглянуть? Да чего в них заглядывать, они все насквозь видны, там мышь не спрячется… Нет, постой, третья хронокамера вся завалена… щиты какие-то, подставки… Щиты будто нарочно так поставлены, что со всех сторон загораживают середину камеры.
Я рванул дверь хронокамеры. Она открылась неожиданно легко и бесшумно, и я ступил на порог. Ну и здоровенная же хронокамера! В ней кабинет вполне можно оборудовать.
— А ну выходи! — негромко, но отчетливо сказал я. — Быстренько, быстренько давай! Некогда мне с тобой…
Вдруг что-то мягко толкнуло меня в спину. Я покачнулся, невольно шагнул вперед, чтобы удержаться на ногах, споткнулся о щит, упал… Что же это? Он, выходит, там был, в зале?! Я вскочил и обернулся к двери, чтобы увидеть его. Дверь была закрыта. За ней никто не стоял.
Мне вдруг стало невыносимо тяжело, — что-то сдавило сердце, в глазах потемнело… нет, побагровело. Дрожащий багровый свет залил всю камеру… Или это мне показалось? Я медленно, с трудом повернулся в этом тяжелом красном сумраке и увидел сквозь двойное стекло передней стенки странное, какое-то перекошенное лицо Аркадия.
Я хотел кинуться к нему, но не мог даже шевельнуться. Багровый туман сгустился, лицо Аркадия растаяло в этом тумане, и я ничего больше не видел…
Что-то твердое и острое врезалось мне в правое бедро, что-то больно давило на шею. Я осторожно пошарил вокруг… Кусок металлической трубы… фанера…
Я открыл глаза. Да ведь это все те же щиты и подставки. И еще кусок трубы, который я прихватил для самообороны. А я лежу на всем этом, как факир на гвоздях… Даже странно, что болит только бедро и шея!..
Я оперся на правую руку и рывком, с большим усилием встал. Неудачно встал — прямо скажем, неаккуратно: под ногами что-то перекатилось, я ударился плечом о щиты, они дрогнули и медленно, будто раздумывая на ходу, начали разваливаться и падать. Я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но щиты, перед тем как грохнуться на пол, мстительно саданули меня по щиколоткам. Я тихо взвыл от боли и почти упал на дверь. Дверь услужливо распахнулась под тяжестью моего тела, и я вывалился наружу под злорадный грохот щитов и подставок.
— «Герой эпохи, путешественник во времени! — обличал я себя, поднимаясь и старательно стряхивая пыль с локтей, колен и прочих частей тела и одежды. — На пленочку тебя бы заснять, вот фильмик получился бы потомкам в назидание, а также и для увеселения! Ты бы хоть на момент, для фотографии, принял какую-нибудь достойную позу! То торчишь на подставке, скрючившись в три погибели, как сонная курица на насесте, то тебя кто-то швыряет в камеру, как слепого кутенка в воду, то ты начинаешь изображать Дон-Кихота от хронофизики и терпишь позорное поражение в схватке с подставками и щитами! Скандал! Повезло тебе, что нет рядом кинооператоров, они бы тебя запечатлели…»
Кончив бормотать и отряхиваться, я медленно разогнулся и поглядел вокруг.
Ничего я не увидел. Прежде всего потому, что было совсем темно. Только слабый свет лампы над входом в эксплуатационный корпус, пробиваясь сквозь кусты сирени, освещал небольшое пространство у окон. Ночь. Который же это час? Я посмотрел на светящиеся стрелки своих часов. И даже глазам не поверил: стрелки показывали двенадцать минут первого!
Ничего не поймешь! Спал я, что ли, в камере? Или без сознания валялся? Когда я выходил из тамбура, на моих часах было двадцать три минуты двенадцатого. На осмотр зала ушло минут пять-шесть самое большее. Значит, минут сорок — сорок пять у меня просто пропало неизвестно куда. И почему так быстро стемнело? Может, здесь было не начало восьмого, как я думал, а, скажем, около девяти? Парашютная секция занимается часа два, самолетик мог уже возвращаться с занятий, когда я его заметил… Может, тогда правильно стемнело за сорок минут? Ночь если темная, безлунная и небо облачное… Я что-то не мог припомнить, новолуние сейчас или нет и какая была погода двадцатого мая. Да и вообще здесь, в этом мире, и погода, пожалуй, могла измениться. Нет, все же не могло так быстро стемнеть! Главное, что не девять было, когда я в зал входил, — солнце еще вовсю светило в коридоре…
Ну, допустим, что стемнело все же по правилам. Но куда же девалось мое личное, на моих часах отмеренное время, мои законные сорок минут? Может, я потерял сознание? Но почему, спрашивается? Толкнул меня кто-то, кажется, — так ведь мягко толкнул, это я просто от неожиданности упал или оттого, что споткнулся. И по голове меня вроде бы никто не бил, а почему-то вдруг все мутиться начало перед глазами, какой-то красный туман ни с того ни с сего… Вообще непонятно, кто же это меня толкнул, если в зале абсолютно никого не было? И Аркадий… Ведь не примерещилось мне, я уверен, что видел его лицо — странное какое-то лицо, перекошенное не то ухмылкой, не то гримасой… зловещее даже… Ну ладно, насчет выражения лица я мог еще ошибиться, не разглядеть, но что видел я именно Аркадия, а не кого другого, это уж точно! Неужели это он меня и толкнул, а потом обежал вокруг хронокамеры, чтобы полюбоваться, как я там барахтаюсь среди щитов и подставок? Ведь на дверь я поглядел сразу — там никого не было. Но зачем бы Аркадию толкать меня? Запереть он меня, что ли, хотел в хронокамере? Так ведь дверь осталась, по-видимому, открытой… Или нет?
И куда девался все же тот, второй? Кто он такой? Зачем пришел и куда исчез? Другого-то выхода из зала нет. А окна были закрыты, я специально проверял, — да, закрыты, ручки шпингалетов завернуты до отказа. Так куда же он девался? Выскочил, пихнул меня и опять сквозь землю провалился? Если б он меня попытался убить, это все же было бы понятней: хотел избавиться от свидетеля, допустим… А может, меня все же чем-то саданули по черепу? Я осторожно ощупал голову — нет, шишки и ссадины отсутствуют, нигде ничего не болит, только муть какая-то в голове. «Снотворным, что ли, меня угостили?» — подумал я вдруг и, хотя мысль была совершенно идиотская, судорожно схватился за карман. Нет, конечно, пачечки лежали на месте.
Нет, самое главное — Аркадий! Что бы со мной ни случилось, он ли, не он ли был виноват в этом, но как он мог уйти и бросить меня: лежи, мол, Борька, пока не очухаешься! Видел же он, что я падаю!
Объяснение, пожалуй, одно: Аркадий боялся, что я увижу этого «незнакомца», полезу выяснять отношения, чему-то помешаю. Вот они что-то со мной и сделали, чтобы временно обезвредить. Допустим, какой-то дурманящий газ напустили в камеру… для этого и понадобилось затолкнуть меня туда, в небольшое замкнутое пространство, где концентрация газа будет достаточно высокой… Откуда газ? А я почем знаю? Может, «незнакомец» где-то раздобыл…
Я почти бегом кинулся из зала. Только очутившись в коридоре, я сообразил, что за сорок минут в зале многое изменилось… то есть, может, и не очень многое, но путь к двери безусловно был расчищен, мне не пришлось снова карабкаться через всякие завалы. Неужели это Аркадий со своим дружком в срочном порядке облегчил жизнь монтажникам? Впрочем, может, не монтажникам, а самому себе, раз у него завелись какие-то дела в зале хронокамер. Что ж это за дела все-таки, если из-за них… Я резко затормозил у самой лестницы. Чего это я, собственно, так разлетелся? Ждут меня там не дождутся, что ли? Если уж они с ходу газом меня угостили, то по второму разу неизвестно чего и ждать…
По лестнице я шел медленно, цеплялся за стену, чтобы ступать полегче, не скрипеть. Поднявшись до середины, решил постоять и послушать. А заодно и подумать малость.
Что-то решительно не клеилось во всей этой истории! Например, как это они так сразу сообразили затолкать меня в камеру и пустить туда газ… Ну и замысел вообще-то! И откуда взялся газ? Ждали они меня, что ли? Если действительно ждали, тогда, значит, это все же временная петля. И тогда я не случайно сообразил и решил все это именно сегодня… Обидно что-то получается, — вроде и не сам я соображал и решал, а зацепила меня петля времени и поволокла, как бычка на веревочке…
И вдруг мне все стало ясно. Не было никакого газа (ну и здоров я сочинять, ничего не скажешь!), не было, конечно, и незаметных ударов по моему драгоценному черепу. А просто Аркадий со своим дружком запихнули меня в хронокамеру и куда-то вышвырнули из ихнего времени, чтобы я у них под ногами не путался. Какого «меня» они имели в виду, это неизвестно, но, так или иначе, я им мешал… Мешал спокойно глотать таблетки, ну что ты скажешь! Вот они меня и выбросили куда-то: катись, милочек, ты нам тут совсем без надобности!
Я до этого мог бы и раньше додуматься — видел же, что и стемнело как-то ненормально быстро, и в зале почему-то прибрано и убрано. Но я ведь был совершенно уверен, что хронокамеры в зале не подключены. Зря был уверен, оказывается! Значит, Аркадий все эти дни ходил не в эксплуатационный корпус, а в зал хронокамер. И дружок его, должно быть, из монтажников… эксперимент они вместе готовили…
Так-так! Аркадий, значит, тоже нашел возможность перехода во времени! Принцип решения у него, по-видимому, другой какой-то, даже по световым эффектам видно… Наверное, не такой наивный и простодушный, как у меня, что-нибудь посложнее, позаковыристее. Аркадий любит хитроумные штучки, да ему и карты в руки, он ведь теоретик, а я… Хотя постой… Может, у меня наивней, но лучше? Чего это я, спрашивается, сорок минут без памяти провалялся после «ихнего» перехода? Может, это у них такое побочное действие получается, за счет высокой сложности? Тогда я за простоту и наивность.
А может, дело в том, что я в момент перехода вел себя, так сказать, нетипично: валялся на полу хронокамеры, вскакивал, вертелся туда-сюда? Вообще-то даже удивительно, что я отделался обмороком.
Нет, все-таки это ужасающее свинство — вот так швырнуть человека в хронокамеру и, ни словом не предупредив, включить поле! С ума они сошли! Или уж Аркадий создал такое идеально однородное поле, что в камере хоть гопака пляши — все равно перейдешь целиком и без дефектов? Похоже, что так…
То-то и дверь камеры так легко открывалась! А я вывалился оттуда, словно куль с картошкой, и даже не сообразил, как это дверь могла открыться… А как, в самом деле? Может, я, когда упал на дверь, придавил ручку?
Однако же история! Никогда я не поверил бы, что Аркадий способен запихнуть меня в хронокамеру и швырнуть куда попало… Э, мало ли что! Когда меня спросили три дня назад, мог ли Аркадий покончить самоубийством, я что ответил? Только и твердил: нет, не мог он этого сделать! А теперь…
И все же с хронокамерой дело туманное. Могло быть и так: Аркадий обнаружил, что таблетки исчезли, кинулся обратно в зал, чтобы сообщить это компаньону, а тот пока что взял да и запихнул меня в камеру! Аркадий прибежал в момент «старта» — и, естественно, остолбенел. Зловещая гримаса на его лице могла относиться вовсе не ко мне, а к компаньону.
От этой гипотезы у меня как-то легче на душе стало, и я бодро зашагал по лестнице. Ну да, теперь понятно, почему Аркадий исчез, почему не стал меня дожидаться: где же он будет меня ждать, когда я уже в другом мире, на другой мировой линии… Стоп-стоп! А теперь-то что происходит? Ведь я же опять создаю новую мировую линию! Шагаю по лестнице — и создаю линию, и отклоняю ее от прежней. Ох и неуютно мне стало от этой мысли! Не хотелось мне создавать никаких линий! Мне бы обратно, на прежнюю, на мою вернуться… Только не видать мне больше этой «моей» линии никогда…
Я подошел к нашей лаборатории, оглянулся — не идет ли кто, — сунул ключ в замочную скважину. И вдруг меня холодным потом облило от страха! Что, если эти паршивцы швырнули меня всего часа на три-четыре вперед? Что, если это ночь с двадцатого на двадцать первое и там, за дверью, лежит мертвый Аркадий? Умерший не от снотворного, а от чего-нибудь еще… или все же от запасной порции таблеток… Я попытался наспех прикинуть, возможно ли это, но ничего не смог сообразить, а торчать в коридоре, держа ключ в двери, было глупо и опасно. Я повернул ключ — дверь бесшумно открылась. Я нашарил выключатель, щелкнул…
Диван был пуст. Лаборатория — тоже. Все было пусто, чисто, прибрано. На столах ни бумаг, ни окурков, ни записных книжек.
Делать мне здесь было совершенно нечего, с порога видно, что даже и входить незачем. Протягивая руку, чтобы повернуть выключатель, я почти машинально глянул на хронокамеру.
Моей подставки в ней не было!
То есть как же это так? Ведь, по идее, она должна быть! Или я уж совсем запутался? Я глядел на пустую хронокамеру и с места не мог сдвинуться. Вообще я что-то стал застывать на каждом шагу с тех пор, как прокатился по времени. Мне это уже надоело. Шаг сделаю, а потом стою и мучительно соображаю, куда же это я шагнул и куда шагать дальше. Но, с другой стороны, что же делать? Шагать не думая? Беда в том, что ничего я так и не смог обдумать, а теперь, по милости Аркадия, и вовсе запутался в этих мировых линиях…
Переместить хронокамеру (вернее, ее содержимое) обратно, в двадцать третье мая, никто не мог — она уже не принадлежала тому миру, который я покинул. Так что вроде бы и подставке полагалось оставаться на месте. Однако ее нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46