Неужели он так и удрал, не оставил даже записки? На столе у него лежит рабочий журнал. Может, там что-нибудь?
Линьков двинулся к столу. Шелест, не оборачиваясь, негромко сказал:
— Странно…
— Что странно? — с живым интересом спросил Линьков.
Но Шелест не успел ответить — на столе у Стружкова задребезжал телефон. Шелест повернулся к столу, поднял трубку:
— Слушаю… Да, я уже видел… Погодите, сейчас я запишу…
Он придвинул табурет, уселся, достал ручку, огляделся, ища бумагу, потом раскрыл лабораторный журнал — и вдруг уставился на него, будто увидел там змею. Прижимая бормочущую трубку к уху, он кивком подозвал Линькова, глазами указал на журнал.
Линьков подошел. В журнале была короткая записка, аккуратно прижатая скрепкой к последним исписанным страницам. Линьков прочел — и ничего не понял.
— Погодите! — рявкнул вдруг Шелест в трубку. — Я после позвоню! — Он положил трубку. — Тут и расчеты, оказывается… Держите! — Он открепил записку, сунул ее Линькову, а сам уткнулся в страницу, на которой сверху было крупными буквами написано: «И.В.Шелесту».
Линьков посмотрел через его плечо, увидел наспех набросанный непонятный чертежик, строчки формул и снова начал перечитывать коротенькую записку, начинавшуюся словами: «Александр Григорьевич, обстоятельства сложились так нелепо, что другого выхода я не вижу…» Это было понятно, а вот дальше… «Решил перейти…» Но ведь это же чушь! Сам же Стружков говорил, что человек пока не может… позавчера говорил!
Шелест поднял голову, и Линьков увидел в его глазах растерянность и какое-то детское, наивное изумление. Это настолько не вязалось со всем обликом Шелеста, что Линьков тоже растерялся и забормотал что-то насчет неуместных шуток, хотя по лицу Шелеста уже видел, что дело вовсе не шуточное.
Шелест непонимающе поглядел на него и снова нагнулся над чертежом.
— Нет, до чего надежно и просто! — изумленно сказал он, выпрямляясь. — Вот ведь: вроде и на поверхности лежит решение, а попробуй додумайся!.. — Он поглядел на Линькова. — Вы что, не поверили? Поверить трудно, я вас понимаю. Если б не это… — Он кивнул на чертеж. — Но, поскольку расчеты имеются… В общем, Стружков совершил переход во времени!
— Как это… переход? — растерянно проговорил Линьков. — Это ведь невозможно! Он мне сам говорил!
— Было невозможно, — почти будничным, деловым тоном ответил Шелест, — до вчерашнего дня. А тут вот, — он положил тяжелую короткопалую руку на чертеж, — содержится идея нового принципа… качественно нового принципа… Если хотите — открытия. Так что теперь положение существенно изменилось.
— Вы хотите сказать, — запинаясь, проговорил Линьков, — что он действительно…
Шелест кивнул, задумчиво, почти угрюмо глядя на чертеж.
— Именно это я хочу сказать, — пробормотал он. — Хотя и не могу в это поверить! Психика не срабатывает… — Он замолчал, смущенно усмехаясь и покачивая Толовой.
Линьков ошеломленно смотрел то на Шелеста, то на чертеж, то на хронокамеру. Борис Стружков, с которым он еще вчера говорил, отправился в прошлое? Прямо отсюда… вошел в хронокамеру, как в такси, и поехал? Поэтому и подставка такая большая, наверное. Хотя нет, подставка ведь не имеет отношения к делу, раз она здесь осталась? А Борис Стружков исчез… постепенно растаял, как тают брусочки в светящемся поле, — и вернулся в двадцатое мая… Но ведь нет сейчас никакого двадцатого мая, оно прошло, исчезло, сейчас двадцать четвертое, а двадцатое… вернуться в двадцатое — да это же невозможно! Существует только «сейчас». И эта лаборатория — сейчас, и я — сейчас, а «вчера» безвозвратно осталось позади! «Психика не срабатывает! — повторил он про себя слова Шелеста и усмехнулся. — Действительно: ни в какую не срабатывает психика, вопит во весь голос, сопротивляется! Нельзя в прошлое! Нельзя, чтобы Земля ходила вокруг Солнца
— я своими глазами вижу, как Солнце крутится вокруг Земли!»
Шелест поглядел на него и опять усмехнулся.
— Тоже не можете свыкнуться? — сочувственно сказал он.
Линьков почему-то застеснялся и от смущения выпалил неожиданно для самого себя:
— Скажите… а вы уверены, что это… — он запнулся, но все же докончил, — ну, что это не мистификация?
Шелест неодобрительно покачал головой.
— Какая же мистификация? Вот ведь! — Он показал на чертеж. — Вы, конечно, не разбираетесь, но это — решение проблемы. Блестящее решение! Никогда бы я не поверил, что это можно сделать за один вечер! К тому же Стружков — экспериментатор. Если б это был теоретик — Левицкий, например… Да все равно и Левицкому пришлось бы повозиться… Нет, все верно, без обмана, чего уж! И мне бы радоваться, а я злюсь. Понимаете, от страха злюсь! Рано это, слишком рано, вот в чем беда!
— Вы имеете в виду — рано для науки? — неуверенно осведомился Линьков.
— Да нет. Для людей слишком рано! Не готовы они к этому!
— Вы считаете, — осторожно спросил Линьков, — что это может иметь большое практическое значение? В каком смысле?
— А кто его знает, в каком смысле! — сердито ответил Шелест. — Откуда нам это знать, если мы стоим у самых истоков? Пользы я, честно говоря, от этого никакой не усматриваю. В том виде, в каком оно есть сейчас, это открытие, конечно, великое — но пустое! Бесполезное! А вот вреда оно может наделать, если попадет в руки дуракам или мерзавцам. Да и вообще… Уже от перехода Стружкова произойдут какие-то последствия — почем я знаю, какие! Любые — в зависимости от характера воздействия… Вернее, не произойдут, а уже произошли.
— Ну, судя по тому, что мы с вами живы-здоровы и никаких перемен не видим, — заметил Линьков, — последствия не столь уж значительны…
— Да что мы с вами можем увидеть! Последствия-то будут не на нашей мировой линии, а на другой… на новой! Понимаете?
Линьков неопределенно хмыкнул: он далеко не был уверен, что понимает.
— Но попробуй это объяснить неспециалистам!.. — огорченно сказал Шелест. — Ничего ведь толком не объяснишь…
«Да уж, — подумал Линьков, — попробуй объясни все это. Скажут: чего там, просто ваш Стружков испугался разоблачения и сбежал. Почему-то, скажут, пока его никто ни в чем не подозревал, он никаких великих открытий не совершал и Левицкого спасать не пробовал… хотя была для этого самая нормальная возможность и даже обязанность! А приперли его к стенке, так он сразу эпохальное открытие совершил и тут же в прошлое полез? Опытный вы работник, товарищ Линьков, а позволяете себя за нос водить! Путешествие во времени! Что вы нас фантастикой-то кормите? Так вот и скажут, определенно!» Линьков вздохнул и поглядел на Шелеста: тот уселся за стол и, наморщив лоб, делал какие-то расчеты.
«Конечно, это не мистификация. Шелест — крупнейший специалист в этой области, его не проведешь. Стружков действительно ушел в прошлое. Отставим эмоции, преодолеем сопротивление психики, будем рассуждать логически. Значит, Стружков вернулся в двадцатое мая. Но ведь он там уже был? Как же так? Тихо, тихо, не будем поддаваться панике. Да, был. Значит… значит, там теперь уже двое Стружковых?»
— Игорь Владимирович, — робко спросил Линьков, — а что, Стружков… ну, там, в прошлом… он должен бил встретиться с самим собой?
Шелест поднял голову и посмотрел на Линькова невидящими глазами. Потом до него все же дошел смысл вопроса.
— Ну да… в принципе, конечно! Может и не встретиться нос к носу, но вообще-то… — Шелест снова глянул в расчеты, потом недовольно засопел, схватился за трубку, назвал номер. — Шелест говорит. Ну, давайте ваши цифры… Та-ак… А вы твердо уверены, что не ошибаетесь? Ну-ну, верю. Но странно… — Он положил трубку и повторил, будто раздумывая вслух: — Очень даже странно.
Он встал и подошел к ЭВМ. Линьков смотрел, как он медлительно выбивает дыры на перфокарте, и продолжал раздумывать: «Значит, один Борис сидит в библиотеке, а другой в это время появляется в лаборатории… ну да, в лаборатории, ведь камера могла переместить его только туда. Интересно, в котором часу он туда явился? Почему интересно? Стоп-стоп, что-то тут есть… Ах, вот оно что! Левицкий открывал дверь ключом, а в запертой лаборатории кто-то ждал его. Мы думали, что Левицкий дал этому человеку ключ. Но ведь все могло быть иначе…»
Линьков невидящими глазами смотрел на широкую спину Шелеста. Мысли проносились в его мозгу, обгоняя друг друга:
«Да, теперь приходится иначе оценивать многие факты, раз в их ряду становится переход в прошлое. Ведь это факт… теперь это факт, хоть и невероятный с виду. А если Стружков ушел в прошлое, то уже существуют его поступки в прошлом, и они меняют настоящее. А мы, выходит, ничего не знаем об этих изменениях… и не узнаем никогда».
Шелест гулко откашлялся и, держа перед глазами листок с расчетами, включил какой-то тумблер. На панели ЭВМ, вделанной в стену, начали перемигиваться короткие вспышки индикаторов — машина работала, заглатывая составленную Шелестом программу. Линьков вздохнул:
«Хорошо бы задать этой многоглазой умнице свои вопросы! А нельзя. В нее не введешь ни характеры Стружкова и Левицкого, ни их взаимоотношения. Дана помощь ЭВМ рассчитывать нечего, а самому тоже, пожалуй, не справиться… Попробуем все же… Что и как могло произойти в прошлом после появления Стружкова? Достоверно, пожалуй, лишь одно: что вышел он из камеры тут же, в лаборатории, — ведь камера перемещается только во времени, а не в пространстве. Ну, а дальше сплошной туман! Неизвестно даже, в котором часу Стружков там появился. Целился-то он, конечно, на вечер — не раньше чем часов на семь, надо полагать, — и на такое время, когда в лаборатории не будет никого, кроме Левицкого… Да, но из показаний Чернышева можно заключить, что там все время кто-то был, вплоть до одиннадцати. Так, может, это и был Стружков? Ведь в одиннадцать часов выходил из лаборатории именно он… Постой, но все это, наверное, происходило уже на другой мировой линии, раз Стружков вмешался в прошлое?.. А кого же тогда видели Чернышев и Берестова? „Настоящего“, „здешнего“ Стружкова, который никуда не уходил и не переходил, а сидел в лаборатории? Но зачем он там сидел, какую роль играл в гибели Левицкого?.. Ну, и так далее — вся серия вопросов, на которые нет никакого разумного ответа!
Ладно, допустим, что хронофизики ошибаются и никакого отклонения мировых линий не происходит, а все совершается на одной и той же линии. В конце концов, это лишь теоретические выкладки, экспериментально они не проверены. А тогда получается очень даже изящно и стройно. Стружкову никакой ключ не нужен — он просто выходит из хронокамеры и оказывается в лаборатории! Стройно-то стройно, а по сути нелепость: значит, так он там и сидел до одиннадцати и Левицкий при нем глотал таблетки, а ему хоть бы что?
Да… но вообще-то конструкция заманчивая! Специально для авторов будущих детективов. Идеальное убийство при помощи хронофизики. Преступник проводит весь вечер в компании, создает себе непоколебимое алиби, а наутро переходит опять в этот вечер, делает то, что задумал, и возвращается обратно. Все! Попробуй его изобличить! А впрочем, тогда и следователи пойдут на ускоренные курсы повышения квалификации, прослушают лекции по хронофизике, получат служебные хронокамеры — и пошла гонка во времени! Преступник заворачивает одну мертвую временную петлю за другой, следователь тоже совершает фигуры высшего хронопилотажа… Картинка!
Но с другими это когда еще будет, а вот я, похоже, стану первым специалистом по «хронопреступлениям»! Первохронопроходцем, что ли. На дело Левицкого будут ссылаться в учебниках криминалистики… Сошлются, как же! Обязательно сошлются! Так и скажут: дело это было до примитивности простым, но бездарный следователь Линьков не смог отрешиться от казенной рутины и мыслить в категориях хронофизики…»
Тут Линьков разозлился на себя и решил во что бы то ни стало мыслить в категориях хронофизики. Минут пятнадцать он упрямо продирался сквозь дебри мировых линий, петель и двойников и с грехом пополам сконструировал из наличных фактов довольно стройную, хоть и безнадежно абстрактную схему. Мысленно оглядев эту конструкцию. Линьков покачал головой.
«Логический кошмар! — думал он. — Высмеет меня Шелест и правильно сделает!» Но у него прямо язык чесался выложить все это Шелесту. И момент был как раз удачный — Шелест отвернулся от панели и рассеянно поглядел на Линькова, словно удивляясь, что он все еще здесь.
— Игорь Владимирович, — неестественно громко сказал Линьков, — тут у меня одна версия наметилась…
Шелест, тяжело ступая, прошел к столу Бориса.
— Что за версия такая? — устало спросил он, садясь. — Изложите, послушаю…
— Это, прошу учесть, так только, абстрактная прикидка… — начал Линьков. — Понимаете, Стружков мог прибыть в лабораторию… в прошлое, как раз в тот момент, когда Левицкий выходил. Ведь Чернышев говорит, что когда Левицкий вернулся, в лаборатории кто-то был. Так вот, возможно, это и был Стружков.
— Это и есть ваша версия? — вяло спросил Шелест.
— Это начало моей версии, — пояснил Линьков. — Разумеется, для этого мы должны допустить, что все события происходят на одной и той же мировой линии… — Он искоса глянул на Шелеста — не смеется ли тот.
Шелест не смеялся. Он смотрел на Линькова немигающим взглядом и думал о чем-то своем.
— Я понимаю, что психологически это не лезет ни в какие ворота, — продолжал Линьков. — Стружков и Левицкий не могли запутаться в такой, можно сказать, гангстерской истории…
— Гангстерская история? Даже так? — чуть живее переспросил Шелест. — Да вы говорите, не стесняйтесь! В конце концов, любой вариант, даже самый сумасшедший, стоит проверить, если он отвечает каким-то фактам.
— Фактам-то он отвечает, но вот людям… людям никак не соответствует!
— Понятно. — Шелест усмехнулся. — Нам в физике легче — приходится иметь дело только с фактами. Вы, значит, попытались уяснить себе, что получается, если мы допустим, что загадочный незнакомец в лаборатории — это был Стружков? Один резон я вижу — показания Чернышева и Берестовой становятся понятными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46