Да, ездила на праздники за город с компанией из института — ну, из этого, за углом, где время изучают… Со своим молодым человеком ездила, его тоже пригласили… А он тоже здесь, в парикмахерской, работает, только в другую смену, он мужской мастер… Ничего было, вполне даже, все по-хорошему, — гуляли по лесу, выпили немножко, танцевали. Пели много, там одна девушка с гитарой была, она хорошо поет, Роберт тоже хорошо поет и песен много знает… Нет, он там ни с кем не в дружбе, его просто за компанию со мной пригласили… Ну, мужчины из института к нам не так часто ходят, теперь ведь у каждого электробритва. Нет, он ни с кем особенно не разговаривал… Да просто так! Ну, стесняется он отчасти, не хочет в разговоры с учеными лезть. Насчет песен, правда, немножко поговорили с Лерой — с этой, у которой гитара. Нет, почему одна? Был с ней молодой человек из их же института, интересный такой, Аркадий… Ой, да Роберт ни с кем вообще не разговаривал, это точно! И с Аркадием не говорил. Нет, откуда он его может знать? Я и сама-то его впервые увидела там, за городом… Нет, если вы Роберта в чем подозреваете, то безусловно зря! Он знаете какой мастер, его все ценят, — вот, видите, в газете про него написано и портрет напечатан. Да, он интересный, все говорят… На Раджа Капура? Ой, что вы, даже ни чуточки! Усы — ну мало ли у кого усы!
Фотография в газете была достаточно четкой, и Линьков сам видел, что никакого сходства с Раджем Капуром у Роберта нет. Вообще Роберт и Рая никакого касательства к делу, по-видимому, не имеют, и время на разговор потрачено впустую. Для порядка надо еще зайти к соседке Левицкого, показать ей фотографию… Газету у Раи просить невозможно, — ну ничего, раздобудем потом этот номер, если понадобится…
Анна Николаевна с минуту вглядывалась в фотографию, потом поджала губы и замотала головой.
— Не он это совсем! — убежденно заявила она.
— Вы уверены? Снимок ведь довольно нечеткий…
— Да чего уж! И лицо непохоже, и рост не такой вовсе. Это вон какой верзила, одного росту с Аркадием. А который приходил, тот был маленький, плюгавенький такой. Нет, вы даже не сомневайтесь, это вовсе не тот…
Все верно: Роберт на фотографии стоял рядом с Аркадием, и рост у них был одинаковый, а ведь у Аркадия метр восемьдесят семь. Нет, дело ясное, эта ниточка оборвалась…
Линьков медленно брел по проспекту Космонавтов, приближаясь к магазину «Радиотовары». Он был недоволен собой. Очень недоволен. Возможно, с точки зрения профессиональной… вернее, с чисто формальной он вел себя, в общем, правильно. А как человек и, значит, как следователь оказался не на высоте.
«Глупо, нелепо! — чуть не вслух сказал Линьков, болезненно морщась. — Струсил ты, брат, ну просто струсил. И, как полагается трусу, подставил под удар других. Себя, впрочем, тоже, но это уж твое личное дело. А вот Стружков!..» Линьков внезапно остановился, мотая головой; на него налетел шедший сзади толстяк, больно стукнул по ногам тяжелым портфелем и промчался мимо, недовольно бурча и щедро источая запах лука. «Ах, чтоб тебе! — вполголоса пробормотал Линьков, потирая ушибленное место. — Камни он, что ли, там таскает?.. А вообще-то по голове бы меня этим портфелем! — покаянно думал он, шагая дальше. — Заслужил, ей-богу, заслужил».
Он еще вчера понял, что не может говорить со Стружковым по-прежнему и что Стружков это отлично видит. Сам-то он ничуть не верил в виновность Стружкова, то есть в какое-либо злонамеренное его участие в гибели Аркадия Левицкого. Но со всех сторон ему подсовывали эту версию; после разговора с начальством он был вынужден предпринять какие-то шаги для проверки и сразу почувствовал, что уже не может непринужденно и искренне беседовать со Стружковым. Именно это и было плохо, глупо, нелепо. Ну, проверил алиби — что ж тут такого, это необходимая формальность. И алиби вдобавок оказалось достаточно надежным. Почему же именно после этого надо менять отношение к человеку? И ведь не отношение даже, в том-то и дело, а манеру обращения! В виновность не веришь, а своим поведением даешь понять, что начал подозревать. Зачем, почему… Это же глупо, это жестоко, — человек пережил такое потрясение, только начал приходить в себя, а ты его добить, что ли, решил? Да и в интересах следствия нельзя было так вести себя… А уж сегодня!..
Действительно, сегодняшний разговор в институте обернулся совсем как-то неудачно. Стружков сказал, что разговаривал вчера с Лерой, а потом ходил к этому самому «Раджу Капуру», он же Марчелло. Ну и что? Лера сама к нему прибежала, это же естественно. Телефона своего Линьков ему не давал, созвониться они не могли, — опять же, значит, вполне естественно, что Стружков отправился искать этого парня, не дожидаясь утра. «Радж Капур» — это ведь линия, которую сам Стружков и вытянул на свет. И вообще он все время сам анализирует дело — вдумчиво анализирует, интересно, надо признать! Так за что же на него обижаться? В деле он кровно заинтересован
— не по той причине, что думают некоторые, но все равно, — и склад ума у него аналитический. Вот и надо пользоваться его посильной помощью да благодарить за это, а не напускать на себя официальную холодность и загадочность. Линьков опять сморщился и замотал головой, вспомнив, какие Глаза были у Бориса… «В конце-то концов, что я особенного сказал Стружкову? — успокаивал он себя, ничуть не веря этим дешевым аргументам. — Только дал понять, что не слишком одобряю его самостоятельные действия… Ну, зря, конечно! Но ведь не маленький он, должен сам понять: расследование есть расследование, и ведут его специалисты, а не добровольцы, горящие энтузиазмом… Я ведь очень осторожно… даже не столько словами, сколько интонацией, взглядом… А! Брось ты, себя-то не обманешь!»
Разговор с Марчелло тоже прошел не слишком удачно.
Марчелло сначала перепугался до смерти, зубами даже клацал, и все допытывался, за что его… Линьков знал, что Борис не упоминал о смерти Аркадия, но теперь пришлось об этом сказать, а то у Марчелло мозги работали в ином направлении, он все насчет торговли пленками опасался.
— То есть когда же это он умер? — изумился Марчелло, выслушав лаконичное сообщение Линькова. — Я же не дальше как вчера вечером имел разговор с одним его приятелем, и ничего такого… Это, то есть, как?! Он от меня, выходит, скрыл?! Извиняюсь, конечно, а вы этого приятеля, или кто он там, знаете? — Марчелло вдруг оживился и зубами клацать перестал. — Борис его зовут, такой крепкий парень, чувствуется, что спорт любит… На вид культурный, одет, правда, так себе, без особого понимания…
Линьков выслушал эту краткую характеристику Бориса, потом сказал, что знает такого, беседовал с ним. Марчелло посоображал чуточку, потом осторожно приоткрыл дверь фанерной клетушки, исполнявшей роль директорского кабинета, выглянул в проход между ящиками и, вернувшись, доверительно наклонился к Линькову.
— Я поделиться хочу, товарищ следователь, — хриплым полушепотом заговорил он. — Борис этот, значит, работал совместно с Левицким, да? И теперь Левицкий вроде убит, я так понял?
— Не так, — разъяснил Линьков. — Ведется следствие. Причины и обстоятельства смерти Левицкого еще не установлены.
— Так на так выходит! — с азартом сказал Марчелло. — Непонятно, да? Вот то же самое и мне непонятно, чего этот Борис крутит. Нет, ну скажите: чего? Ежели у тебя друг-приятель скончался, ты что можешь? Ты горевать можешь, так? Семью его можешь утешать. Но не ходить выпытывать. У посторонних совсем людей! И с таким еще подходом! Совсем о другом говорит, а сам-то! Вот, разрешите, я скажу прямо. Вы, например, все же из прокуратуры, так? Но вы без подхода, по-честному со мной, а почему тогда он?!
Марчелло льстиво улыбнулся. Линькову стало тошно. И этот тип туда же! Сговорились будто!
— Левицкий умер при невыясненных обстоятельствах, — сухо сказал он. — Неудивительно, что его ближайший друг и сотрудник пытается выяснить, что и как случилось.
Марчелло облизал сухие темные губы. Глаза его снова стали настороженными и тревожными.
— Это я понимаю, безусловно! — совсем другим, вкрадчивым тоном заговорил он. — Выяснить, конечно, надо. Но весь вопрос — как выяснить! А у этого Бориса подход не тот, ну вот правду говорю! Первое — то, что он про смерть промолчал. Это как понимать? У тебя друг скончался, да? — Марчелло произнес раскатисто: «дрруг». — А ты, похоронить его не успел, цирк устраиваешь? — Поймав нетерпеливое движение Линькова, он заторопился:
— А второе — это я вам еще не объяснил — он про свое местожительство скрыл! А почему он скрыл, вы как об этом думаете?
— То есть как скрыл? — недоверчиво спросил Линьков. — Не захотел вам сообщить свой адрес, что ли?
— Я его адресом нисколько даже не интересовался! — заявил Марчелло. — А вот как было. Я это иду с ним, разговариваю конкретно о том самом, о чем и с Левицким в последний-то раз. И вот тут — третье! Поняли? До второго пункта, до адреса то есть, я еще дойду, но раньше — третье! Я с ним, значит, делюсь, как с человеком, что мне Левицкий сказал насчет личных своих дел и насчет близкого друга. А он, представляете, как услыхал про это, так зеленый стал — аж глядеть на него неприятно. Я подумал еще, что это у него сердце больное… — Марчелло саркастически хмыкнул. — А выходит, не сердце, а совсем вон что…
— Что же именно выходит, по-вашему? — с ледяной вежливостью спросил Линьков.
Марчелло не обратил внимания на эту интонацию. Он был увлечен своим рассказом, восхищен своей проницательностью и наблюдательностью, он прямо захлебывался от восторга.
— Как же это — что? — снисходительно и торжествующе сказал он. — Не сердце, значит, его забеспокоило в тот момент, а совесть! Совесть у него определенно нечистая. Гарантия! Что он с Левицким сделал, мне, конечно, неизвестно. Может, он его продал, может, он его убил, но что на совести у него какое-то дельце есть против Левицкого, это даже спорить не приходится. И, опять же, насчет местожительства! Значит, у нас этот разговор произошел, и Борис позеленел весь, я уж думал, он на ногах не устоит. Но как я сказал насчет сердца, он сразу встряхнулся — понял, видать, что я его раскусил. И говорит через силу так, зубы сцепивши: «Ну, я пошел!» И чуть не бегом в подворотню. А мне подозрительно стало. Думаю, как же так: говорил вроде, что живет на Березовой, а сам куда? Прошел я тогда в соседний дом, стал в подворотне, курю, в щелку на воротах смотрю. Пять минут простоял, не больше, — гляжу, идет Борис, еле ногами передвигает и как был зеленый, так и остался… А живет он, верно, на Березовой, я уж проследил до конца…
Линьков поглядел на Марчелло, радостно скалящего неровные, с темными метинами зубы, отвернулся и подчеркнуто сухо сказал:
— Все эти факты можно истолковать иначе. Стружков умолчал о смерти Левицкого, чтобы не испугать вас этим известием и выведать побольше подробностей. Волноваться он мог не потому, что испытывал угрызения совести, а потому, что гибель друга выбила его из колеи. И свернул в чужой двор не для того, чтобы скрыть от вас свой адрес, тем более что вы ведь его и не пытались узнать…
— А зачем же он тогда? — настороженно и хмуро спросил Марчелло.
Линьков встал.
— Мало ли зачем! Например, ему могло надоесть общение с вами! — небрежно сказал он, с мстительным удовлетворением глядя, как перекосились тонкие темные губы Марчелло. — Ну, больше я к вам вопросов не имею.
«Совсем вы что-то расклеились, товарищ Линьков, распустились, как цветочек! — думал он, шагая по улице. — Личные мотивы в вашем поведении явно выдвигаются на первое место, в ущерб делу, и куда это годится… Непременно вам понадобилось воспитывать этого паршивца Марчелло, а все почему: потому, что затронули Стружкова, к которому вы питаете такие сложные чувства… Вы, значит, Стружкова обижать имеете право, а кто другой его и тронуть не моги… Такой уж вы страж закона!» Линьков даже замычал от презрения к себе и яростно мотнул головой.
Он шагал, никого не видя, и вдруг остановился, словно на столб налетел: перед ним стояла Нина Берестова. Линьков растерянно поглядел на нее и не сразу сообразил, что находится в двух шагах от проходной института.
— Вы к нам? — спросила Нина. — Сейчас обеденный перерыв…
Она опять глядела мимо него и думала о чем-то своем.
— Да, я вот тоже пообедаю у себя в прокуратуре, — пробормотал Линьков,
— потом вернусь в институт… надо поговорить…
— С кем вы будете говорить? — вдруг спросила Нина.
Линькова удивил не столько вопрос, сколько интонация и взгляд Нины. Она теперь смотрела в упор на него, смотрела не то с надеждой, не то со страхом.
— Да вот… с Чернышевым… — пробормотал Линьков, уступая этому взгляду. — Такое впечатление, что он знает о чем-то, но почему-то не говорит…
— Это можно сказать не только о Чернышеве! — вдруг вырвалось у Нины.
Линьков изумленно, почти испуганно взглянул на нее. Нина побледнела, глаза ее потемнели и расширились. Какое-то мгновение они молча стояли, глядя в глаза друг другу, потом Нина прикусила губы и резко отвернулась.
— Не придавайте значения тому, что я сказала! — почти спокойно проговорила она и, не глядя на Линькова, толкнула дверь проходной.
6
Шелест с утра вызвал меня к себе и заявил, что он-де все понимает, и мне сочувствует, и институту в целом тоже сочувствует, поскольку потеряли мы такого сотрудника, — можно сказать, цены Левицкому не было и замены ему тоже не сыщешь.
— Но все же сыскали? — спросил я довольно-таки хамским тоном, надо признаться.
Шелест глянул на меня, поморщился, но, видно, понял, что мне сейчас море даже не по колено, а максимум по щиколотку.
— Ищем вот, — примирительно сказал он. — А ты что: может, рассчитываешь в одиночку управиться?
Вопрос был чисто риторический; и я ничего не ответил, а только хмыкнул неопределенно. Больше всего мне хотелось молча встать и уйти, но я понимал, что Шелест ни в чем не виноват и нечего на нем отыгрываться. Я с трудом выговорил, что вот, мол, я еще не в форме, никак сосредоточиться не могу, но все же интересуюсь, кого ко мне в лабораторию прочат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46